— Да что они делают? Они что, рехнулись? Треви побежал за Сильвией в ее номер. Тем временем директор Ваксман-банка пригласил Давиде и Лореллу в свой кабинет. Лорелла показала чековую книжку. Директор пролистал ее и попросил подождать, пока он позвонит по телефону для проверки в швейцарский банк, где лежат восемьсот миллионов лир, которые она просит перевести сюда. А в это время на другой стороне улицы, за занавеской на втором этаже «Гран-Дюка», Сильвия, скрестив на груди руки, нервно мерила шагами гостиничный номер, а Куадри, как приклеенный, ни на минуту не отрываясь, смотрел в телеобъектив. — Ну, черт возьми, что он там делает? Как только директор банка поднялся и пошел звонить по телефону, оставив их одних, Давиде проскользнул в комнату, где стоял сейф. Достал записку с комбинацией цифр и принялся за дело. Не прошло и нескольких секунд, как дверца сейфа открылась. Теперь проблема была в том, чтобы найти дискеты. В телеобъектив Куадри мог видеть, как директор уже заканчивает телефонный разговор, а Давиде все еще безрезультатно продолжает шарить в сейфе. И, наконец, находит то, что искал! Опускает все в карман и захлопывает сейф. — Он нашел, нашел! Они у него в кармане! Сильвия со вздохом облегчения опустилась на стул. Треви победно помахал кулаком и решительно направился к стоящему в углу синему брезентовому мешку. Позвал Куадри. — Ну-ка, помоги мне. А ты не хотел его брать. Еще насмехался надо мной, отпускал свои дурацкие шуточки. Сильвия с любопытством наблюдала за этой сценой. — О чем это вы там? Треви расстегнул «молнию» и извлек из мешка свой персональный компьютер. — Да вот об этом! Треви провел целый день за принтером. Эти дискеты с данными о «Сицилтекноплюсе», казалось, не поддаются расшифровке. Цифры, буквы, сокращения, даты — все было перемешано в беспорядке, в котором совершенно невозможно разобраться. Треви пытался подобрать множество различных кодов-«ключей», способных открыть доступ в систему, раз за разом менял порядок операций. Но все тщетно. После ужина все пошли отдыхать. И в комнате, перед экраном компьютера, остался он один. В номер на цыпочках вошла Лорелла. Она подошла к нему и положила на стол магнитофон и наушники Куадри. — Я хочу их ему возвратить. Треви бросил на нее рассеянный взгляд. — Он дрыхнет в своем номере. Не знаю уж, как ему это удалось, но он уснул. Лорелла пошла к двери. Потом остановилась и вернулась к столу. Легонько погладила магнитофон. — Я тут кое-что записала. Некоторые свои мысли о тебе и Куадри. А также и о Сильвии с Давиде. Знаешь, я не очень-то красноречива, стесняюсь говорить. Треви обернулся и посмотрел на нее. — Да почему? — Сама не знаю. Я только хотела сказать вам, что очень вас всех полюбила. Треви протянул ей банку кока-колы. Лорелла поблагодарила его и крепко поцеловала прямо в губы. — Я тоже пойду спать. — И исчезла. Узкую улочку освещали редкие фонари. Сильвия смотрела на отражавшуюся в луже на мостовой зеленую светящуюся вывеску гостиницы. — Ты совершенно не дорожишь своей жизнью. Живешь так, словно готов с ней в любую минуту расстаться. Давиде сидел на постели. В руках у него была кассета с кинопленкой, найденной в Гармише. — Да, может, и так. Когда убили Джорджи и всех остальных, я воспринял то, что остался жив, как величайшую несправедливость. Я не понимал, почему судьба распорядилась оставить в живых именно меня. И наверно, сделал все для того, чтобы поскорее свести счеты с жизнью. Но вот какая странность: люди, опустившиеся на самое дно, самые отчаявшиеся и самые отчаянные, словно чувствуют, что ты еще несчастнее их. И не трогают тебя. Поэтому ночью, где-нибудь в районе Сорок второй улицы или Речного порта, я мог себе преспокойно разгуливать, никого не боясь. Сильвия присела рядом и провела рукой по его лицу. Очень нежно и ласково. — Но все-таки нос-то тебе сломали… Давиде улыбнулся: — Нет, это еще в детстве, когда играл в футбол… Знаешь, по носу можно узнать о человеке уйму интересного. Сильвия улыбнулась. — А о чем свидетельствует мой? Давиде повернулся к ней, легонько коснулся ее носа. — О том, что ты выросла в богатом доме… о книжных шкафах, полных книг, об отце — адвокате или инженере, о красивых диванах, обитых тканью в больших цветах, и о няне, которую звали Анна. Или, может быть, Лина… — Антония. Сильвия дотронулась до его лба, потом ее пальцы спустились ко рту. — А тут, наоборот, написано: был из молодых, да ранний. Давиде заглянул ей в глаза. Но в это время раздался стук в дверь. Давиде пошел открыть. Это оказался Треви. Вид у него был взволнованный, глаза сверкали. — Мне удалось подобрать код! Давиде и Сильвия поспешили за ним в соседнюю комнату, где уже сидел Куадри, еще не совсем проснувшийся. Треви сел за компьютер и указал на бегущие по экрану данные. — В 1970 году «Сицилтекноплюс», который был только что создан, перевел в Ваксман-банк — в четыре приема, с небольшими перерывами — сумму в сто двадцать миллиардов лир. Но потом эти деньги куда-то исчезли и ни разу больше не фигурировали, вот что самое невероятное! Сильвия попыталась расшифровать сменявшие друг друга на экране аббревиатуры. — Что значит исчезли? Наверно, потом попали в какой-нибудь другой банк. — Не знаю. У меня тут два кода — вот этот 900х и этот 300в. Первый обозначает наличные деньги. Теперь посмотрим, что за другой код. Треви начал колдовать над вторым кодом. Компьютер через несколько секунд дал ответ. — Вот смотрите. Все эти деньги, оказывается, вернулись. Однако сумма возросла в пять раз. Сто двадцать миллиардов превратились в шестьсот. Четыреста восемьдесят из них остались в Люксембурге, в Ваксман-банке. А сто двадцать возвратились в Италию. И все это в течение всего лишь одного года! Давиде обернулся к Сильвии. — Есть только один вид коммерческой деятельности, который способен так быстро увеличить капиталовложения в пять раз. Это наркотики! Сильвия все поняла. — Обогатились при помощи денег, ассигнованных государством. Они это сделали, воспользовавшись народными деньгами, деньгами, принадлежащими мне и тебе. А теперь, через два десятка лет, хотят проделать то же самое с фондом, выделенным на осуществление закона Респиги. — А при чем тут кинопленка из Гармиша? — Наверно, на ней документально запечатлено соглашение, которое Линори заключил с торговцами наркотиков в Бангкоке. Теперь нам известно вполне достаточно, пора возвращаться в Италию. Куадри, иди разбуди Лореллу. Куадри развел руками: — Какое там. Часа два назад я видел, как она села в такси и укатила… Треви машинально взглянул на лежащий на столе маленький магнитофон. — Какой же я дурак, что сразу не догадался! Взял магнитофон, включил его. И все в молчании прослушали запись, оставленную Лореллой: «Вы все много для меня сделали, но теперь я больше не хочу, чтобы вы продолжали беспокоиться обо мне и моем будущем. Уж сама не знаю почему, но у меня всегда было чувство, что я рождена быть бедной. И вот теперь я снова бедна. Я где-нибудь, как можно дальше отсюда, найду себе работу. И буду о вас вспоминать. Очень часто. Обнимаю вас, целую. Ах да, Треви, который очень симпатичный, целую особенно крепко…» В эти несколько часов, которые остались до ближайшего рейса в Италию, Давиде так и не удалось уснуть, хотя он уже двое суток не смыкал глаз. Он думал о покинувшей их Лорелле, на глазах которой покончил с собой отец и которая предложила им свою помощь. Думал о том, какие странные эти дети — в конечном счете они всегда поступают наоборот — делают нечто прямо противоположное тому, чего от них ждешь. И постепенно в его памяти воскресли те короткие строки, что двадцать лет назад он отправил из Тулона: «…Марта, любовь моя, я живу здесь в одиночестве в маленьком пансионе и думаю о тебе. Я не знаю, в чем моя ошибка, не знаю, почему меня продолжают преследовать. Знаю только, что рано или поздно они меня найдут. Однако ты должна обещать мне, должна поклясться, что никогда не расскажешь Стефано о том, что произошло. Держи его подальше от всего этого ужаса. Не надо, чтобы он рос в страхе и ненависти. Лучше говори ему, также и от моего имени, что жизнь, несмотря ни на что, прекрасна. Помнишь, как когда-то он своей маленькой ручонкой оборвал цепочку, которую я носил на шее? Так вот, та медалька, что была на цепочке, у меня, я ее бережно храню. Это единственное, что у меня осталось на память о вас. Я люблю вас. Давиде».