— У полицейских не бывает друзей. Потом сложил газету. — Ну ладно, легавый, выкладывай, чего тебе нужно? Симон начал прохаживаться взад-вперед. Как всегда, когда что-то обдумывал. — Видишь ли, у меня доброе сердце. И сегодня утром я подумал: какая, наверно, для Калоджеро будет неприятность, если его сын Фредди попадет за решетку черноволосый, а через тридцать лет выйдет из тюрьмы весь седой… Дон Калоджеро его перебил: — Короче, что ты от меня хочешь? Симон остановился перед ним. — Я хочу, чтобы ты написал письмо одному своему приятелю на Сицилию. Наверно, стоит указать дату за несколько дней до твоего ареста — на всякий случай, чтобы не вызвать подозрений. В письме ты напишешь, что тут есть один парень, который попал в неприятную историю и которому необходимо немножко погреться на солнышке в Италии. — И кто же этот мой приятель? — Барон Джованни Линори. Дон Калоджеро раздраженно отшвырнул газету. — Да ты что, скажи на милость, задумал? Хочешь от моего имени заслать в семью Линори стукача? — Ну так как, ты напишешь или нет это письмецо с рождественским поздравлением? Дон Калоджеро тяжело вздохнул. — Но ты должен предупредить этого легавого, что если он проколется, то ему крышка. — Предупрежу, предупрежу, не волнуйся. — И кто же этот сумасшедший, которому я должен дать рекомендацию на кладбище? Симон движением головы указал на Давиде: — Вот он. Машина остановилась на небольшой пустынной площади, на окраине Бруклина. Симон сидел за рулем. Он заехал за Давиде в «Карузо» под предлогом возвратить револьвер, который тот забыл в его комнате, и свозил его к Барретте. А теперь кричал: — Ты помнишь, что за парень был Джорджи, ты помнишь?! Трех лет не прошло, как он приехал на Сицилию, а он уже сумел сколотить свою маленькую группку — четверо таких же сумасшедших, как он сам. Четверо горячих юнцов — все неопытные, небрежно одетые, с длинными волосами… Давиде сидел рядом с ним на переднем сиденье. — Да знаю, знаю, какими мы были. Можешь не рассказывать. — Нет, не знаешь! Ни хрена ты не знаешь! Известно тебе, почему они на вас навалились, прошлись как катком? Известно тебе, почему они тебя повсюду искали, хотели достать из-под земли после того, как тебе удалось вырваться из засады и спастись? Почему им так не терпелось всех вас пятерых отправить на тот свет? Давиде стукнул кулаком по приборной доске. — Да потому что мы им мешали, не давали шагу ступить! Потому что мы здорово работали! Потому что за один год упрятали за решетку почти полсотни мафиози! — Нет, дело не в этом. Среди этой полусотни не было ни одного громкого имени, ни одного главаря. Из-за такой мелочи они бы не устраивали эту бойню. Дело в том, что вы напали на след чего-то очень важного. Знаешь, зачем за день до той бойни Джорджи пошел к барону Линори? Давиде повернулся к Симону и с недоумением на него посмотрел. — Да кто такой этот барон Линори? — Разве вы не установили наблюдение за портом Алькантары? — Только потому, что у кого-то из нас возникло подозрение, что там происходят какие-то нарушения… — Фирма, которая взяла в аренду этот порт, называлась «Сицилтекноплюс». А владельцем ее был барон Джованни Линори. Человек, который решил разделаться со всеми вами, наверно, был именно он — барон Линори. До Давиде постепенно начало доходить. — И теперь ты хочешь, чтобы я отправился с этим письмом на Сицилию и втерся к нему в доверие? — Да, вот этого я хочу. Хочу, чтобы ты внедрился в семейство Линори. — И почему же именно я? — Да потому что, если это действительно был Линори, у тебя с ним особые счеты. Так же как у меня. А, кроме того, где я найду кого-то другого, кто согласился бы на подобное дело? У тебя убили друзей, заставили скрываться на чужбине вдали от твоего дома, от сына, сделали из тебя бродягу, пьяницу. Давиде распахнул дверцу и вылез. Обошел машину спереди, руки в карманах, с опущенной головой, Потом бросился к окну машины, засунул обе руки внутрь и схватил Симона за лацканы пиджака. — Значит, тебе понадобился один из тех пяти сумасшедших, последний оставшийся в живых, а? Симон с вызовом крикнул ему в лицо: — Да, мне нужен такой сумасшедший, как они! — Скажи лучше, жалкий трус, в какой конторе ты отсиживался в то время, когда с меня и моих друзей спускали шкуру? Можно узнать, где был тогда ты и другие американские агенты, какого черта вы все делали? Давиде ослабил хватку. Симон улыбнулся, вид у него был довольный. _ Браво, Давиде. Узнаю тебя. Значит, ты еще и впрямь жив. Давиде повернулся к нему спиной. _ Если я решу ехать и выясню, что виной всему действительно этот Линори, как я должен буду тогда поступить? — Сдать его в полицию. — Нет. Он повернулся к Симону и прямо посмотрел ему в лицо. — Я убью его! В ту ночь Давиде спал беспокойно. Вновь его мучили уже позабытые было звуки и образы. …Бегущая Марта, которая прижимает к груди Стефано… треск автоматных очередей… ладонь Марты в крови… ее крик: «Стефано!.. Они в него попали!»… отчаянный плач Стефано, завернутого в одеяльце, по которому расползается красное пятно… голос пытающегося успокоить его Симона: «Ребенок вне опасности, пуля только поцарапала шею. Слушай, Давиде, тебе надо ненадолго исчезнуть из Италии. Мы посадим тебя на самолет, улетающий сегодня ночью»… последние слова Марты: «Нет, я с тобой не поеду. Я не могу оставить Стефано»… …Давиде резко поднялся и сел в постели. Весь в поту, открытым ртом он жадно ловил воздух. Кэт подошла к нему. — Я здесь, Дэв. Все в порядке, ничего не случилось. Давиде провел рукой по глазам. — Это никогда не пройдет. — Хочешь, поговорим? Во дворе мотеля жалобно заскулила их овчарка. — Спустился туман. Соломону не нравится, слышишь? Кэт погладила его. — Я спросила, может, ты хочешь поговорить? Давиде подумал об этой женщине с черными коротко стрижеными волосами, которая терпела его все эти годы. И любила. Подумал об этой женщине, о Кэт, которую и он также по-своему любил, о ее нежном взгляде. Он кивнул. — Через несколько дней я собираюсь уехать, вернусь в Италию. Совсем ненадолго, мне надо кое-что выяснить там. Кэт поднялась, подошла к окну и выглянула во двор. — Соломон будет по тебе очень скучать. — Не знаю, правильно ли я делаю, но должен так поступить. Кэт улыбнулась. Улыбка получилась горькая.