— Те, что «должны», хуже всех. Их даже нельзя послать ко всем чертям, когда они решают уйти. Мир Большой салон фирмы «Сицилтекноплюс» в Палермо был полон важных гостей, в том числе представителей местной власти. Барон Джованни Линори в блистательном одиночестве стоял перед микрофоном. Свою речь он не читал по заранее припасенной бумажке, а импровизировал. Этот день для него и возглавляемой им компании мог бы быть радостным и торжественным, стать памятным на всю жизнь. Но он через силу выдавливал из себя каждое слово. Во взгляде его читались бессильная ярость, тоска и тревога, а под глазами набрякли тяжелые мешки — результат усталости и долгого тщетного напряженного ожидания. Ожидания вести, что его Миммо жив. — После многолетних отсрочек проект «Юг» с сегодняшнего дня стал государственным законом. Законом, который столь упорно отстаивал Рикардо Респиги в годы наивысшего взлета своей политической карьеры. Его речь прервали аплодисменты. Из первого ряда на него смотрел Респиги. Он сидел, закинув нога на ногу, как всегда, с бесстрастным видом, и время от времени поглаживал седую бородку и одобрительно кивал. Рядом с ним оратору внимал Аннибале Корво — он слушал со скучающим выражением лица, словно наперед зная все, что тот скажет. Линори продолжал: — Несмотря на то, что этот политик переехал в Рим, никогда не забывал о своих родных корнях, и именно нему ныне обращена наша благодарность. Вновь раздавшиеся аплодисменты заставили Респиги приподняться с кресла. Барон Линори сделал паузу, дав ему время насладиться успехом, и потом перешел к сути дела. — Мне хотелось, чтобы сегодня здесь также присутствовал мой сын Миммо в качестве генерального директора нашей компании и смог бы дать вам все пояснения по проекту. Но, к сожалению, ему помешало легкое недомогание. Поэтому я хочу пригласить к микрофону Рикардо Респиги, ибо никто лучше него не сможет дать нам прочувствовать величие этой идеи во всей ее необычайной, поистине гениальной простоте. Линори отошел в сторонку. Стоявший за его спиной макет скользнул вбок по рельсам, на которых был установлен. Занавес на стене раздвинулся, обнаружив скрытый за ним белый экран, на котором начали сменять один другой цветные диапозитивы. Респиги подошел к микрофону. Слегка наклонил голову и начал свою речь: — Как раз сегодня, как вам известно, государство выплатило первые пять тысяч миллиардов лир, предусмотренных законом. Еще пятнадцать тысяч будут получены в несколько ближайших месяцев, а в общей сложности в течение года инвестиции для Сицилии составят более пятидесяти тысяч миллиардов. Они пойдут на создание двух крупных промышленных центров, которые дадут толчок развитию экономики всего острова. В то же время государство, продавая частным консорциумам некоторую долю своей огромной собственности, вернет себе большую часть сделанных капиталовложений. И именно крупный концерн, родившийся в нашем крае — «Сицилтекноплюс», явится стержнем этой широкой операции, которой я посвятил и посвящу все свои оставшиеся силы и энергию… Аннибале Корво вошел в кабинет на втором этаже не постучав. Словно в свой собственный. По правде говоря, Аннибале Корво вообще даже не знал, что значит стучать. Он привык находить все двери перед собой раскрытыми. Привык, чтобы их перед ним открывали — добром или любым другим способом. И теперь, когда его сын собирался жениться на дочери Респиги, чувствовал, что также и дверь кабинета Линори ничем особым не отличается от других. Такая же, как все остальные. — Мне сказали, что ты хочешь со мной поговорить. Линори ждал его. Он дал себе зарок не терять спокойствия. Но, едва увидев Корво, не смог совладать с собой. — В последний раз, когда мы виделись, мы с вами не были на «ты». — Разве? Ну, извини. Во всяком случае, надеюсь, что это тебя не обижает. Времена, знаешь ведь, меняютс я. — Да, это верно. Настолько меняются, что сегодня такой человек, как ты, может позволить себе требовать пост генерального директора «Сицилтекноплюса» вместо моего сына. Корво пожал плечами. — Я сделал это лишь потому, что считал, что твоя компания нуждается в опытном менеджере. Распоряжаться пятьюдесятью тысячами миллиардов — это не детские игрушки. Линори перешел в атаку. — Нет. Ты это сделал потому, что за тобой стоит мафия. Сам по себе ты ничего собой не представляешь. Ты как был мелкой шавкой, так и остался! Корво улыбнулся. Он любил прикинуться слабым и жалким перед теми, кто считал себя непобедимым. А потом раздавить их. — Да, ты прав. Шавкой, которая научилась жрать без разбора, все подряд. Но также научилась и кусаться. Линори был в отчаянии. — Знаю, знаю, поэтому я и говорю с тобой. Можешь потребовать от меня чего хочешь: денег, землю, все что угодно. Но если Миммо еще жив, верните мне его. А если его нет в живых, скажите, где найти его тело. По крайней мере, мать сможет хотя бы где-то оплакивать сына. Корво оставался невозмутимым. — Мне ничего неизвестно о твоем сыне. Линори схватил его за руку. — Ну что я должен делать, умолять тебя? Встать на колени? Этого ты хочешь? Вот, смотри, я делаю это. Корво подмял его с колен. Он победил. — Ладно, пока хватит. Хорошо, я разузнаю, посмотрю, что можно сделать. Но если меня спросят, каковы твои намерения, что я должен ответить? Линори опустил голову. — Скажи, что Джованни Линори знает, что проиграл. И просит мира. Абсолютный нуль В палермском Дворце правосудия только в одном окне после полуночи еще виднелся свет. В окне кабинета судьи Сильвии Конти. Треви сидел перед дисплеем компьютера, из последних сил борясь с усталостью. Над его головой лопасти вентилятора разгоняли клубы табачного дыма. Сильвия захлопнула папку, оперлась о письменный стол. — Ну хорошо, начнем сначала. С той ночи 20 марта, когда Эспиноза приземлился на своем вертолете в вертолетном аэропорту Амстердама. Прочитай донесение голландской полиции. Треви опустил глаза на листок. «Эспиноза остановился в отеле «Северный полюс», пробыл там два часа, потом взял такси и велел отвезти его на аэродром, где сел на самолет, отправлявшийся рейсом в Иоганнесбург». — А что он делал в гостинице? — Раз десять звонил по телефону, но ни разу в Италию. Два звонка местных — в Амстердаме, четыре — в Лондон, один — в Бельгию, остальные — в Германию. Вот фамилии тех, с кем он говорил: Ван-Дамме, Сикерт, Джонстон, Флиберт, Оранж, Глайнорс, Дармгаст. Все они бизнесмены, банкиры. Сильвия подошла к столу Треви, взяла листок, повертела его в руках, но не успела перечесть фамилии — на пороге появился Куадри с ворохом распечаток. — Только что получил из банка данных. Тут немало сведений о семействе Линори. Вот, пожалуйста: крупные землевладельцы, в двадцатые годы занявшиеся финансовой и промышленной деятельностью… сталелитейные предприятия, банки, цементные заводы… продажа крупных незастроенных земельных участков… владельцы также многих фирм за границей… ага, также говорится, что Линори — старинный род, ведущий свое происхождение из Англии, на Сицилии они появились в конце восемнадцатого века. Основателем рода был виноторговец, некий Чарльз Глайнорс… Сильвия резко обернулась и прервала его: — Как, как его звали? — Глайнорс, впоследствии фамилия изменилась на итальянский манер — Линори. — Глайнорс! Накануне ночью Эспиноза звонил по телефону какому-то Глайнорсу в Лондон. Треви вновь заглянул в донесение голландской полиции. — Да, «Глайнорс Лимитед», Сент-Эмералд-стрит. Это название акционерного общества. Сильвия вновь села за письменный стол. — Надо проверить все списки пассажиров, вылетавших в марте с Сицилии в Лондон. Было девять часов утра. Темный «Мерседес» въехал в пересекавшую весь парк аллею и, шурша по гравию, покатил между двумя рядами деревьев. Аллея кончалась просторной площадкой, посередине украшенной большим фонтаном, в котором плескались две мраморные нимфы. Напротив фонтана высилась колоннада барочного фасада виллы Линори. У ведущих к дому ступеней стояла баронесса Матильда, седовласая, в строгом английском костюме. Лицо ее еще хранило следы былой красоты. Прежде чем выйти из «Мерседеса», Линори бросил взгляд на припаркованную на площади «альфетту»[7], стоящих возле нее двух молодых мужчин. Это были Куадри и Треви. Матильда поспешила ему навстречу. — Джованни, к нам приехала судья, хочет с тобой поговорить. Линори взял обе руки жены в свои и поцеловал. Ласково улыбнулся.