Желают, но не прямо сейчас. Как сказал по поводу этой позиции Станислав Лем: «Люди не хотят жить вечно. Люди просто не хотят умирать». Ну да… Умереть они совсем не против, но с течением времени (это нужно понимать, как никогда). «Вы не в церкви, вас не обманут. Будет и задаток. С течением времени»{145}. Все, кто против преодоления смерти, остаются таковыми, пока в безопасности. В уютной обстановке уверенным голосом они заявляют, что у них отсутствует страх перед смертью, и потому они хотят умереть, когда случай решит. И не хотят вмешиваться в этот процесс. Они предаются в руки смерти, как герой советской комедии «С восторгом предаюсь в руки родной милиции. Надеюсь на нее и уповаю»{146}. Они находят даже унизительным бояться ее. Полные отваги, люди спокойно и смело смотрят в лицо приближающейся старухе с косой. Кто в преклонном возрасте, те добавляют еще, что уже пожили свое, и им пора… Они ждут своего часа… Еще можно вспомнить людей, переживших клиническую смерть и рассказывающих, как хорошо ТАМ. Другие смотрят на них и заражаются спокойствием. Страха нет, потому что конца, оказывается, тоже нет. Люди же были ТАМ, и лично все видели. Но проведем умозрительный эксперимент — поместим всех этих храбрых и мудрых людей в ситуацию реальной смертельной опасности. Например, на тонущее судно. Как вы думаете, последуют ли они сказанным словам о благости смерти, готовности умереть и что им пора? В том числе и те, кто побывали за чертой, и теперь так монументально и благородно вещают свою позицию. Хоть один из них сядет в позу лотоса и примет смерть так, как говорил о ней, — твердо, созерцательно и молитвенно? Такие люди возможны. Например, Бенджамин Гугенхайм, пассажир первого класса на Титанике, практически насильно усадил в шлюпку своих близких, утешив их тем, что дело пустяковое и проблема вскоре будет решена. Вместе с камердинером одел смокинги и вышел в центральный холл, как про него скажут «благородно умирать». Свидетели, кто его в последний раз живым, говорили, что он сидел за столиком в холле и наблюдал, как поднимается ледяная вода. Когда им предложили спасаться, он ответил: «Мы одеты в соответствии с нашим положением и готовы погибнуть как джентльмены». Можно его поступок прокомментировать как-то иначе, кроме как в восхитительных тонах? Можно, если помнить, что всякая жизнь стремится к своему благу. Бегство от дискомфорта — тоже разновидность блага. Если спасение от смерти порождает больший дискомфорт, чем ее приятие, человек принимает. Точно так же, как человек, у которого мать или ребенок больны, имеет два варианта: бросить на произвол судьбы или ухаживать. Как поступит человек, на 100% зависит от того, что для него является большим благом (в данном случае точнее будет сказать, меньшим дискомфортом). Для кого бросить ребенка и мать больший дискомфорт, те будут ухаживать. Для кого это не является дискомфортом, те бросят и даже не вспомнят. Аналогично и с упомянутым Гугенхаймом, для него большим дискомфортом было спасаться. Всякая жизнь стремится к своему благу. Если бы я писал духоподъемный роман, этот поступок можно было красочно описать в соответствующих выражениях. Но я не роман пишу, а анализирую ситуацию. Потому нет нужды прибегать к эмоциям. Напротив, есть нужда дистанцироваться от них и смотреть на ситуацию непредвзято и со стороны. Такой взгляд делает из ситуации непривычные выводы, но перефразирую слова Аристотеля «Платон мне друг, но истина дороже», я могу сказать «привычные эмоциональные оценки мне приятны, но истина дороже». А она такова, что поведение человек абсолютно формирует установки и стремление к благу. В обществе единицы людей с такими сильными установками, что нарушение их так болезненно, что они лучше готовы умереть, чем нарушить их. Это, примерно, как для вас отгрызть у живого ребенка руку, и тогда вы спасетесь. Люди не смогут (я не смогу) этого сделать, ибо слишком велик дискомфорт. Они предпочтут умереть, чем грызть. Если взять за 100% всех смелых и благородных людей, транслировавших на теплой кухне или перед камерой в студии про свое личное презрение к смерти, абсолютное большинство перед лицом реальной смерти бросятся искать выход — спасаться. Придет момент истины. Слова о благости смерти не совпадут с поступками. Одно дело говорить про свое бесстрашие перед смертью. Другое дело на делах соответствовать сказанному. Одно дело, на мягком диване вещать о готовности сражаться насмерть за идеалы. Другое дело реально сражаться. По факту красивые слова люди чаще используют не для того, чтобы обнажать свои намерения, а чтобы скрывать их. Диванные смельчаки и форумные мудрецы прекрасно понимают про себя, что не будут следовать своим словам в реальной ситуации. Но не могут признать, что дом горит, они знаю это, но вместо действия смотрят кино и пустые разговоры ведут (относительно проблемы пустые). Зафиксировать такое положение дел, значит, признать себя идиотом. Чтобы уйти от психологического дискомфорта, эти умные люди придумывают себе очень интересные и крайне разнообразные заглушки. Одной из них является экология планеты. «Зеленые» выступают за смертность человека, потому что бессмертие грозит перенаселением и истощением ресурсов. Такая хорошая благородная затычка — не за себя добрые люди переживают, за будущие поколения. А они уж ладно. Уж как-нибудь. Герои… В XVIII веке подобные опасения высказывал английский мыслитель и священник Мальтус. Он считал естественным регулятором численности населения чуму, голод, войну и прочее. Если в мире не будет повальных эпидемий, войн и голода, человечеству грозит перенаселение. Бог создал регулирующие инструменты, чтобы соблюсти гармонию. Его утверждения подтверждали расчеты: население росло быстрее, чем питание. Он писал, что почва имеет предел эффективности, а бедные слои населения «чрезвычайно плодовиты». Чтобы избежать губительного перекоса, голод с войной и чумой выкашивают преимущественно низшие слои населения, тем самым спасая мир от хаоса и краха. Возразить Мальтусу было нечего — логика безукоризненна. Но людей не остановили его безупречные аргументы. Вопреки показанным им ужасам, какие случатся, если в мире не будет чумы, они все равно искали способ победить чуму. И в итоге, как только спали церковные оковы, нашли. В XIX веке был найден возбудитель чумы, и проблему решили. Но как же расчеты Мальтуса? Если они верны, численность населения должна была превысить объем продовольствия, и мы давно должны наблюдать страшные картины людоедства и другие ужастики. Но ничего подобного мы не наблюдаем. Почему? Логика Мальтуса была безукоризненна для своего времени. С развитием науки рост продовольствия поднялся до прироста населения. Произошло примерно то же самое, что прогнозируется с нефтью — можно посчитать, когда она кончится, и далее рисовать апокалиптические картины. Но только есть высокая уверенность, что к тому времени люди освоят новые источники энергии. Большие надежды в этом не на различные ветряки (все это не новые технологии, а очень старые, ветряные мельницы на этом принципе работали) а на исследования в глубинах атомного мира. Потому и андронные коллайдеры строят. Сейчас аналогичная ситуация со смертью. Старые мальтузианцы находили чуму благостью и естественным природным регулятором. Они уверяли, что человечество без этой горькой пилюли пропадет. Новые мальтузианцы не отстаивают идею благости чумы. Вместо чумы теперь у них смерть, которую они находят великим благом и естественной необходимостью. Они говорят, если люди начнут умирать, когда захотят (а многие не скоро захотят), наступит перенаселение со всеми его ужасами. Без горькой пилюли в виде матери-смерти нас всех ждут еще более горькие последствия, чем прогнозировал Мальтус. Вчера общество нашло в себе силы проигнорировать Мальтуса и его сторонников по вопросу чумы. Сегодня ему нужно найти силы проигнорировать стенания последователей Мальтуса относительно смерти. Для этого нужно стоять на позиции: если нечто убивает людей, не важно, чума это или смерть, нужно не оправдания искать, а проблему решать. Когда вопрос будет решен, возникнет новая ситуация. В ней будут новые проблемы. И их тоже нужно будет решать по мере их поступления, а не высасывать из пальца смешные аргументы в пользу полезности и необходимости смертельных проблем. Если встать на логику новых мальтузианцев, в копилку борьбы с перенаселением нужно положить не только популяризацию контрацептивов и абортов, но и онкологию или туберкулез, сердечно-сосудистые и прочие заболевания. Если быть последовательным, а не половинчатым мальтузианцем, нужно выступать против излечения этих болезней. Потому что вылечить человека, значит, увеличить число живущих. Это увеличит нагрузку на планету. Следовательно, здравоохранение — зло. Но кому такая логика покажется убедительной? Еще одна палка в колеса мальтузианства: люди исправно умирают как естественной смертью, так прилежно убивают друг друга всевозможными способами — от войны до бытовухи. Смерть давно поставлена на поток. Но только население все равно растет. Как следствие, ресурсы тают, а экология ухудшается. Значит, корень проблемы не в том, что люди недостаточно активно умирают, а в чем-то другом. Я считаю, корень в бесхозности планеты. Смертные живут по формуле: на мой век хватит, а после меня хоть потоп. Смотрят на Землю как на гостиницу, откуда не сегодня-завтра съедут. Постояльцу в голову не придет решать капитальные проблемы гостиницы. Вот если бы ему ее в собственность дать, тогда он, будучи хозяином, засучит рукава. Проблема исправится, если на планете появится хозяин, знающий, что он тут не на время поселился, а навсегда пришел. Никто не станет разбирать дом на дрова, если ему зимовать в этом доме. Хозяином может быть только победившее смерть человечество. Пока смерть не побеждена, общество неизбежно будет иметь психологию временщика. Пока над социумом висит установка «жизнь конечна», нет смысла думать о будущем. Потому что будущее — смерть. И если так, нужно жить по формуле: живи здесь и сейчас, бери от жизни все, после нас хоть потоп. И это еще больше увеличивает нагрузку. Пассажиры Рассмотрев затычки людей из товарняка, посмотрим, как бездействие оправдывают люди пассажирских вагонов. Многие из них ищут ответ у философов, но везде натыкаются на вопиющую бедность мысли относительно масштаба поднятых вопросов. Чаще всего люди из хороших вагонов видят решение в науке. Оказывается, они не бездействуют, а реагируют на проблему смерти как налогоплательщики. Каждый занят своим делом. Одни на фронте, другие в тылу. Одни налоги платят, другие науку развивают. Действительно, из бюджета на исследования в области здравоохранения и фармации идут гигантские средства. Их объем превышает вложения в энергетический сектор. Это дает основание для уверенности, что где-то там есть тайные и явные лаборатории. Ученые в белых халатах склонились в них над пробирками и куют оружие победы над смертью. Наверное, это самая хорошая затычка из всех существующих. Но никто не задается вопросом, на что конкретно расходуются огромные суммы. А они расходуются на борьбу с онкологией, СПИДом, сердечно-сосудистыми заболеваниями и прочее. На борьбу именно со смертью, как ни парадоксально, из бюджета любого государства не идет НИЧЕГО. В лучшем случае ее касаются по остаточному принципу. Отношение, примерно, как до ХХ к освоению космоса. Хочется какому-то чудаку ковыряться с этой темой — пусть. Но серьезно эту проблему общество не воспринимало. Аналогично и со смертью сегодня. Каждый может получить результат, пропорциональный силе стремления. Кто учится играть на скрипке, тот однажды заиграет. Кто копает яму, тот выкопает ее. Кто не совершает действия, тот не может получить результат, порождаемый действием. Человечество не стремится создать технологию против смерти. Напротив, все его усилия сосредоточены ровно в обратном направлении — создавать технологии против жизни. Лучшие мозги и львиная доля бюджета сконцентрированы на военной сфере. Закономерно, что у общества есть атомная бомба, и нет ответа на вызов смерти. Шанс появится, если ресурсы социума, в первую очереди интеллектуальные, пойдут не против жизни, а в обратную сторону — против смерти. Тогда вместо эффективных способов убивать людей появятся эффективные способы не стареть и не умирать. Но пока идея победить смерть выглядит бедным родственником, примостившимся на краю бюджетного стола. Беднягу на пушечный выстрел не подпускают к бюджетному пирогу. В лучшем случае он рассчитывает на упавшие со стола крошки. Говорить, что наука ищет победы над смертью — большое преувеличение. Наука ищет новые и совершенствует старые способы лечить болезни. О преодолении смерти она рта не открывает хотя бы потому, что тема требует философского осмысления. Но так как на планете нет науки, занимающейся этим вопросом, нет и теоретиков в этом направлении. Чтобы меня не отсылали к геронтологии или экспериментам отдельных энтузиастов, как одиночных, так и групповых, скажу, что под «заниматься темой» я понимаю не бессистемные эпизоды, инициируемые частными лицами или государственными грантами, а системную концентрацию ресурсов, пропорциональных задаче. Во времена доминирования Церкви ресурс общества был сконцентрирован на реализации мистических технологий. Люди в этом видели не работу, а смысл всей своей жизни. Все остальное было на десятом месте. Они были одержимыми в своем стремлении. Результата не было по понятным причинам, но речь идет об уровне самоотверженности. Двигать горы может только фанатизм религиозного накала. За деньги прыгнуть выше ремесленного подхода невозможно. В таком подходе есть свои плюсы, но он мал для темы. Самое глубокое изучение ДНК само по себе бессмыслица относительно масштаба задачи. Если вы не видите компьютер в целом, тщательное изучение его транзисторов не даст вам знания о принципе его действия. Ученые-энтузиасты, ищущие ответ на вызов смерти, подобны ученым XVIII века, которым в руки попала флешка, где записана целая библиотека. Допустим, они не сомневаются в этом. Но пока они мыслят в привычной парадигме, у них нет шанса понять, как на такую маленькую площадь записано столько текста. Их мысль потечет в сторону микро-шрифта, но там тупик. Пока они будут стоять на старом добром здравом смысле, принцип записи на флешку будет недоступной тайной. Изучать транзисторы имеет смысл, когда есть понятие, а что такое вообще компьютер. Аналогично и с изучением ДНК, теломерами и пределами Хейфлика — все это имеет смысл на фоне мировоззренческого фундамента. Вне онтологии, копающиеся с ДНК ученые, изучают отдельные волосинки на хвосте слона, полагая, что изучают слона. Минус кусочничества — притяжение жуликов от науки. Так я называю людей, не имеющих внятной концепции, но четко понимающих, на каких струнах спонсорской души нужно играть. Использую фальсификации, превосходящие уголовных мошенников, они выдают почтенной публике истории про овечку Долли или чудодейственность стволовых клеток. Или предлагают заморозить ваше туловище после смерти, делая ничем не обоснованное предположение, что вдруг его когда-нибудь оживят, и вы снова будете жить-поживать. Тему подхватывают журналисты, и общество обогащает новая сказка. Кто решит с этим разобраться, тот очень скоро обнаружит, что многие «научные открытия» на 99 % состоят из фантазий журналистов. Точно так же, как многие гуляющие по соцсетям утверждения, заявленные как факты, на самом деле придуманы кем-то с чистого листа. В соцсетях басни придумывают по разным мотивам, от благочестивого мифотворчества (так в религиозной среде называют выдумывание чудесных историй с целью укрепить веру) до забывчивости указать, что это просто фантазия, способ выразить эмоции. Мотивы создания научных басен всегда одинаковые — деньги и слава. Я не оспариваю перспективность стволовых клеток, равно как и не хвалю его по той простой причине, что некомпетентен для оценок. Я говорю только о подаче материала, что желаемое выдают за действительное. Недобросовестные ученые заявляют возможное фактом, а себя определяют творцом этого факта, и под это ищут финансирование. Чтобы преодолеть смерть, нужны не деньги, а интеллектуальный минимум. Деньги нужны, но вторичны. Здесь как с формулами — не важно, на какой бумаге и каким почерком они написаны. Главное — что написано, а не чем и на чём. Если написана истина, она не потеряет своей ценности, даже если зафиксирована на туалетной бумаге. Такое заявление многих покажется странным. В обществе потребления считается, что любая проблема решается за деньги. Увы, это далеко не так. Еврейская пословица гласит: если проблема решается за деньги, это не проблема, а расходы. Смерть за деньги не преодолевается, что наглядно подтверждают стареющие и умирающие сильные мира сего. Им доступны все, что продается и покупается, но умирают они как рядовые люди. Нет задач, признанных значимыми, решение которых упиралось бы в финансовый дефицит. Все упираются в дефицит идей. История говорит: если человек в своем развитии дорос до постановки задачи, если сформулировал ее правильно, если к теме привлечен пропорциональный ресурс, решение находится ВСЕГДА. Нет ни одного исключения. Человек может сделать все, во что верит. Непреодолимым является только то, что он сам признал непреодолимым. Концентрированно эта мысль выражена во фразе: «Если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей: «перейди отсюда туда», и она перейдет; и ничего не будет невозможного для вас» (Мф. 17:20). Задача не решается, если к ней не привлечен необходимый интеллектуальный ресурс и нет идей. Под идеей понимаю не инженерные находки, а философское осмысление темы. Выдать такой уровень способен человек, совмещающий в себе узкого специалиста и мыслителя. Появляются такие люди в теме, если на ней сосредоточено критическое число людей. Если людей меньше минимума, такие люди не появляются, и задача не решается. Хороший пример нерешенной задачи, в теории имеющей решение — холодный термоядерный синтез. Если его освоить, человечество получило бы неисчерпаемый источник энергии. Задача до сих пор не решена, хотя над ней бьются многие десятилетия. Тему даже объявили лженаукой в начале третьего тысячелетия. Правда, потом, буквально через несколько лет, снова признали научной задачей. Причина в дефиците идей. Если нет идей по отключению гравитации, сколько бы вам не навалили денег, делу это не поможет. Идей нет, потому что на теме нет необходимой концентрации мозгов. Чтобы создать ее, нужна одержимость. Она возникает или, когда есть идея мировоззренческого масштаба и желание служить ей является мотивом решать задачу; или, второй способ — когда на дело наваливается государство и создает систему, направляющую мозги заданным курсом. Для этого, например, создаются особые условия для студентов соответствующих факультетов. Героизируют людей, занимающихся темой, как в середине ХХ века физиков-ядерщиков. Задача холодного термоядерного синтеза до сих пор не решена, потому что на ней не сконцентрирован даже минимальный ресурс, например, уровня Манхэттенского проекта. Ею занимаются энтузиасты, когда находят частных инвесторов, готовых рисковать и надеяться на чудо. Перспективы у этой темы в случае удачи действительно сумасшедшие, и потому в нее систематически вкладываются различные лица. Но этого мало. Задача не решается, если ее никто не решает, или не привлечен соответствующий интеллектуальный и материальный ресурс. Если задача поставлена и для ее решения привлечен пропорциональный ресурс, положительный результат гарантирован 100 %. По вере нашей да будет нам. Пока мы не верим, что мысли можно материализовать, у нас нет шанса это сделать. Но если поверим, что мир — структурированная информация, и мысль можно материализовать, и сконцентрируем соразмерные усилия, однажды, как бы это фантастично ни звучало, случится первая материализации мысли. И далее распахнется дверь в запредельный мир, какой сегодня воображать нет смысла — не получится. Смерть относительно современного уровня развития — такая же проблема, как чума для средневековья. Если сконцентрировать творческий и интеллектуальный потенциал на задаче, она будет решена за десятилетия — при нашей жизни. Прекрасно понимаю, какой невероятной выглядит озвученная цель для современного уха. Наверное, так же 500 лет назад выглядели бы уверения, что человек увидит Землю из космоса. Как это возможно? Для этого нужно подняться выше птиц. Это нереально… Почему нереально, никто не мог объяснить. Просто нереально, и все, и точка. Аналогично и с идеей преодоления смерти — она выглядит нереально, потому что… Продолжить предложение дальше ни один критик в мире не в состоянии. Просто говорит, что нереально, и точка. Все утверждения сведутся к тому, что, если раньше проблему не могли решить, значит, и никогда не смогут. Это утверждение тоже своего рода затычка. Не говорите мне, на решении каких проблем сконцентрировано общество. Скажите, на что идут его ресурсы, и я скажу, какие задачи оно действительно стремится решить, а до каких ему дела нет, и оно о них только говорит, если того требуют правила приличия. О преодолении смерти наука сегодня говорит, но не занимается вопросом. Ее больше волнуют сердечно-сосудистые заболевания, онкология и прочие болезни. Допустим, она победила все болезни сердца, средняя продолжительность жизни увеличится на семь-восемь, пусть на десять лет. Победа над онкологией даст еще два-три года. Если наука победит вообще все болезни, срок жизни вырастет на пятнадцать — двадцать лет. Это преувеличение, реально показатели ниже. Но если даже так, картина все равно печальная. Человек все равно умрет. Причем, последние годы жизни он будет частично дееспособен и на манной каше. Так что надежды на науку — это именно затычка. Назвать ее реальной надеждой на решение проблемы — огромное преувеличение. Нет сомнений, когда-нибудь, в отдаленном будущем, наука решит проблему: …и широкую, ясную Грудью дорогу проложит себе Жаль только, жить в эту пору прекрасную Уж не придется ни мне, ни тебе{147}. Поступательное эволюционное движение обязательно приведет наших потомков к цели. Можно порадоваться за них. Но надежды моих современников на науку тщетны в той же мере, как тщетны надежды верующих людей на религиозные технологии. Осталось разобрать позицию людей из локомотива по этому вопросу. Но разбирать нечего. Локомотив пуст. Я тоже не в локомотиве. Он так устроен, что один человек в нем недееспособен. Поэтому я бегу вдоль состава, кричу и машу руками. Хочу привлечь внимание и найти сторонников, чтобы составить команду и занять пустой локомотив.