Брайан нахмурился, затем сложил картонку пополам и стал заталкивать обратно под подкладку, пока она не исчезла. Брайан стоял в дверях и оглядывал гостиную. Материнский рот, открытый во сне, выглядел огромным как пещера, отчего лицо казалось до ужаса тривиальным. Пустая коробочка от ассорти лежала на табурете, ковер был завален мусором, скопившимся за день: вязальные спицы, кроссворды, странички с телевизионными программами, вырванными из газеты… – Мам! – окликнул он. Негромко, чтобы не разбудить ее, но достаточно отчетливо, чтоб убедить себя, что он это сделал. В ответ послышался храп. Не такой оглушительный и раскатистый, как можно было бы ожидать, вполне себе умеренный. Даже какой-то задумчивый. Отец рассказывал, что, когда они познакомились, мама была девушкой нежной и грациозной. И Брайан решил, что, возможно, сдержанный храп – это все, что осталось от некогда застенчивой и хрупкой женщины. Он не сводил глаз с открытого рта матери. Интересно, сколько же слов вылилось из него и попало в уши Маргарет Кризи. Мама никогда не умела вовремя остановиться. Использовала сеть из сплетен и пересудов, желая привлечь внимание людей, словно не верила, что она сама по себе достаточно интересна им, и не было другого способа их удержать. Рот матери еще немного приоткрылся, веки сомкнулись еще плотней. И откуда-то из глубины груди послышался слабый всхлип. Интересно, подумал Брайан, рассказывала ли она Маргарет Кризи о том ночном пожаре. О том, что она видела или думала, что наблюдала в затененных уголках улицы. И еще он предположил: может, именно эти магические слова привели к исчезновению Маргарет Кризи. 20 декабря 1967 года Брайан подносит пламя спички к самокрутке и наблюдает за тем, как огонек прорезает в темноту. Он мог бы курить и в доме, если б захотел. Потолки и стены комнат пропитаны запахом и пожелтели от материнских сигарет. Но он предпочитает выходить на улицу, чувствовать, как морозец пощипывает лицо, и смотреть во тьму. Стоять здесь, чтобы никто не беспокоил. Авеню погружена в холодную зимнюю тишину. Окна и двери домов плотно закрыты, в трех топят камины, окна запотевают. В щелях штор и занавесок видны рождественские елки, но настроение у Брайана не слишком праздничное. Он искренне сомневается, что у кого-то с этим обстоит иначе – после всего того, что случилось. Самокрутка тонкая и быстро подходит к концу. Остатки дыма царапают горло, в груди все сжимается. Он решает сделать последнюю затяжку и вернуться в теплую кухню, но вдруг замечает какое-то движение в дальнем конце дороги. У дома одиннадцать происходит какое-то перемещение в темноте. Освещение меняется, и все это он замечает краем глаза, уже когда собирается развернуться и войти в дом. Он прикрывает самокрутку ладонью, чтобы не погасла, пытается рассмотреть, что же там происходит, но за оранжевым озерцом света от уличного фонаря все остальное тонет в чернильной тьме. Однако какое-то движение там было, определенно. Закрывая за собой заднюю дверь, он слышит звук быстро удаляющихся шагов. – Можешь курить и здесь, Брайан. – Мать кивает на набитую до отказа пепельницу. – Помог бы мне с этими рождественскими открытками. Она насаживает открытки на крохотные зеленые и красные крючки – получается подобие гирлянды из флажков. Пакетик со сладким заварным кремом подходит к концу. – Надо же глотнуть хоть немного свежего воздуха, мам. – Не забывай о своих почках, – предупреждает она. Брайан подходит к окну, слегка отдергивает занавеску. Получается щелочка шириной не больше дюйма. – Чего это ты там высматриваешь? – спрашивает она и откладывает открытки на колени. – Одиннадцатый дом. – Вроде бы ты говорил, что он уехал со своей мамашей. И вроде бы мы все решили, что нет смысла наблюдать за домом до тех пор, пока он не вернется. – В саду у него кто-то ходит. Она тут же вскакивает. Груда рождественских открыток разлетается в разные стороны, висевшие в самом низу картонажные ясли и ослик падают на ковер. – Если уж хочешь что-то сделать, так делай как следует, – ворчит мать. – Погаси верхний свет и раздвинь занавески. Брайан повинуется, и вот они начинают всматриваться во тьму. – Что-нибудь видишь? – спрашивает она. Он не видит. И они продолжают наблюдать в полном молчании. Шейла Дейкин выходит выбросить мусор, слышен скрежет стекла по металлу. Сильвия Беннет раздвигает шторы в одной из комнат на верхнем этаже и выглядывает на улицу. Такое ощущение, будто она смотрит прямо на них, и Брайан прячется под подоконник. – Да не видит она тебя, олух ты эдакий, – говорит мать. – Свет-то у нас выключен. Брайан выныривает, смотрит в окно, но Сильвия уже исчезла. – Может, снова те ребята из города, – рассуждает мать. – Может, они вернулись. Брайан навалился грудью на подоконник. Ноги у него занемели, сбоку в ребра впивается спинка кушетки. – Да они бы не посмели, – бормочет он. – После того, что случилось. Мать насмешливо фыркает: – Ну, не знаю. Лично я ничего не замечаю. Тебе, должно быть, показалось. Она говорит и говорит, и в этот момент Брайан снова видит какое-то движение за тонкими деревцами с облетевшей листвой, что стоят в саду у Уолтера Бишопа. – Вон, там! – Он стучит пальцем по стеклу. – Теперь видишь их? Мать снова приникает лицом к стеклу, дышит возбужденно и часто. – Сроду бы не подумала, – бормочет она. – Что, черт возьми, происходит? – Кто? – Брайан тоже приникает к стеклу. – Кто это там? – Да отодвинься ты, Брайан. Все загородил. – Кто это? – повторяет он, слегка отодвигаясь. Мать отходит на шаг, скрещивает руки на груди. И с удовлетворением замечает: – Это Гарольд Форбс, кто ж еще. Определенно Гарольд Форбс. – Разве? – Брайан снова рискнул прижаться лицом к стеклу. – С чего ты взяла? – Да я этого горбуна когда хочешь узнаю. Совсем никудышная осанка у этого мужчины. И вот они снова всматриваются во тьму и видят свои отражения в стекле – искаженные от любопытства призрачно-бледные лица с открытыми ртами. – Странные все же люди попадаются на этом свете, – бормочет мать. Глаза Брайана уже совсем освоились с темнотой, и через секунду он отчетливо различает согбенную фигуру – человек что-то держит в руке и рассматривает этот предмет. Он движется между деревьями, приближается к дому номер одиннадцать. Это определенно мужчина, но Брайан не понимает, отчего мать так уверена, что именно Гарольд Форбс. – Что он там несет? – Брайан протирает ладонью запотевшее стекло. – Ты не видишь? – Не знаю, – отвечает мать, – но не это интересует меня в первую очередь. Брайан оборачивается к ней, хмурясь: – Ты о чем? – Меня куда больше интересует, – продолжает мать, – кто это с ним? Она права. Вслед за согбенной фигурой, мелькающей среди деревьев, идет второй человек. Он немного выше первого и стройнее, и оба указывают на нечто, находящееся за домом. Брайан еще плотнее приникает к стеклу, но картина расплывается, искажается и превращается в непонятный набор теней и линий. Брайан выдвигает несколько предположений, но все они отметаются матерью по разным причинам – слишком молодой, слишком старый, слишком высокий. – Так кто же это, как думаешь? – спрашивает Брайан. Мать выпрямляется во весь рост, прижимает подбородок к груди. – Есть кое-какие подозрения, – отвечает она, – но не знаю, имею ли я право… Существует в мире лишь одно, что занимает мать больше, чем слухи. Это верность следующему принципу: надо скрывать информацию от заинтересованной стороны, руководствуясь неведомо откуда возникшими моральными соображениями. Они спорят. В спорах Брайану никогда не удается одолеть мать – та слишком практична и слишком упряма. И вот он, наконец, сдается, но когда снова выглядывает в окно на улицу, видит: фигуры исчезли. – Надо же, – говорит мать. Открытки все еще валяются на полу, и она на пути к дивану подбирает несколько с изображением Девы Марии. – Как думаешь, что они там делали? – спрашивает Брайан. Она берет еще одно печенье и, пока он ждет ответа, открывает баночку с заварным кремом и изучает содержимое. – Что бы там ни было, будем надеться, это поможет нам избавиться от Бишопа раз и навсегда. Довольно с нас всех этих случаев за последнее время. В кои-то веки сын с ней согласен. За последние несколько недель было несколько неприятных происшествий, следовали они одно за другим. Полиция почему-то отказывалась патрулировать их улицу, жители были предоставлены сами себе. – Я одно скажу. – Мать откусывает кусочек печенья, сдобренного заварным кремом, целая россыпь крошек падает на салфетку. – Хорошо, что ты здесь, со мной, Брайан. Иначе я бы ночью и глаз не сомкнула. Ну, по крайней мере до тех пор, пока этот человек живет в том доме. Брайан облокачивается спиной о подоконник, но его края больно врезаются в спину. В комнате слишком жарко. Мать всегда любила, когда жарко натоплено. Еще ребенком он стоял на этом же месте. Смотрел в окно, пытался придумать способ, как бы избавиться от этой жары и духоты раз и навсегда.