– Надо ее найти. – А скалы?! – Голос у Бесс срывается. – А ямы?! Кон, там опасно. Бесс хватает меня за руку, но я вырываюсь. Больные приподнимаются в постелях, смотрят на меня, тараторят по-итальянски. О чем? Что у них на уме? Спрятав руки в карманы, я плечом толкаю дверь. Зову Дот, задыхаясь на холодном ветру. Вокруг клубится туман, поглощая все звуки. Звать кого-то в такую погоду все равно что кричать в подушку. Я задыхаюсь. Вдруг вспоминается, как он ладонью зажимал мне рот. Кричи не кричи, никто не услышит. А вдруг он где-то здесь, караулит меня? Подступает тошнота; зажмурив глаза, сжимаю кулаки, так что ногти впиваются в ладони. – Не до того сейчас, Кон, – говорю я вслух себе, туману, тому, кто мог здесь притаиться. Заставляю себя идти вперед, считая шаги. Дальше чем в двух шагах ничего не видно, всюду клубится серая хмарь. Я иду в сторону хижины – вверх по косогору, подальше от скал. В нашу хижину мы с Дот заглядываем редко, а когда я спросила, не перебраться ли нам из лагеря снова туда, Дот только головой покачала. Поначалу, пока я болела, она говорила, что мне лучше побыть в лазарете. Но когда я поправилась, она все равно настояла, чтобы мы остались. Мы обе знали причину, хоть вслух об этом не говорили. Всю дорогу меня не покидает страх: вдруг Дот зайдет в хижину без меня и найдет цепочку, которую я спрятала между кирпичами в кладке очага? Предвижу ее вопросы – как я буду на них отвечать? Разве повернется у меня язык ей соврать? От этой мысли кровь приливает к щекам, сердце колотится. Порыв ветра ненадолго разгоняет туман. Впереди видна смутная тень – кто-то скорым шагом поднимается вверх по склону. – Дот! – зову я сквозь туман. Тень не останавливается – наоборот, движется еще быстрее, а вскоре вновь наползает туман, и ничего уже не разглядеть. – Дот! – кричу я снова. И слышу затихающие шаги, будто кто-то бежит от меня прочь. Я тоже пускаюсь бегом, щурясь от влажного ветра, потом раскрываю глаза пошире, но ничего не вижу. И не слышу. Ускоряю бег, а про себя молю, чтобы сестра остановилась. Должно быть, она обиделась: накануне вечером рассказала мне про часовню, и мы повздорили. Еще две недели назад, когда Дот провожала Чезаре до конторы майора Бейтса, я заподозрила неладное. Пленные радовались непонятно чему, а Дот все время шепталась с Чезаре, и они смеялись. Он размахивал руками, а я смотрела и думала, до чего сильные у него руки, запросто могли бы убить Дот. – Что он тебе рассказывает? – допытывалась я снова и снова, но она отмалчивалась. А вчера вечером подметали мы с Бесс в лазарете, вдруг видим – за окном мчится грузовик, доверху груженный листовым железом и мотками проволоки, следом еще два, и у каждого в кузове по целому металлическому бараку. – Что это везут? – спросила я у Бесс, думая, что она, как и я, ничего не знает. – А-а, – бросила она небрежно, даже не повернув головы, – это для часовни. – Для какой часовни? Бесс оторвалась от работы: – А Дот тебе не рассказывала? Я дождалась вечера, когда мы задернули занавеску, что отгораживает наш закуток. – Что ж ты мне до сих пор не сказала, что они здесь часовню строят? – спросила я строго. – Думала, ты и так знаешь. – Дот отвела взгляд. За занавеской кашлянул итальянец. – Значит, они здесь надолго? Жить тут останутся? – Не знаю, Кон, – ответила она ласково, протянув ко мне руки. – Ну а чем плохо, если они… – Разве не понимаешь? Или понимаешь, но дурочку из себя строишь? Тебе хоть трава не расти, лишь бы он был тут. Дот отпрянула, лицо ее вдруг посуровело. – Ты о чем? – Сама прекрасно знаешь о чем. Она сглотнула, горло у нее дрогнуло. Если закрыть глаза, я представляю, как он хватает меня за шею. С прошлого лета, с того самого дня я столько раз смотрела в зеркало и различала невидимые отпечатки пальцев. Хватка его не сразу стала железной. Сначала-то он был ласковым – цепочку мне подарил, клялся в любви. Я заморгала, напомнила себе, где я. – Нельзя доверять Чезаре. Ты его совсем не знаешь. Не представляешь, что ему в голову взбредет… – Я не ты, – ответила она. И я поняла, что она хотела сказать: она не наивная дурочка, не даст себя обмануть. А значит, у нее хватит сил и ума не попасть в беду. И ничего плохого с ней не случится. А если все же случится, винить себя она не станет. Я села на кровать, закрыла глаза. Лицо помертвело, жилы словно наполнились ледяной водой. Я сжалась в комок и обхватила колени, желая отгородиться от мира. Представила, будто я в раковине – сама мягкая, бесформенная, но под надежной защитой. И все равно не смогла удержаться от слез. Дот обняла меня за плечи, но я словно окаменела. А вскоре легла спать. Я чувствовала, что Дот за мной наблюдает, но не пыталась с ней заговорить. И, как всегда, засыпая, снова вспомнила, как накрыла лицо матроса своим пальто. Наверное, я чудовище, раз оказалась способна на такое. И тем более чудовище, поскольку иногда и для себя желаю того же. Безмолвия, покоя. Просыпаюсь утром – Дот рядом нет. – Дот! – стоя на холоде, кричу я в немую мглу. Она услышит, оглянется, прибежит ко мне. – Дот! И вдруг нога попадает в ямку, и я падаю, подвернув лодыжку, царапая руки о мелкие камни. С минуту лежу ошеломленная. Туман окутывает меня плотным одеялом, заглушая все звуки, кроме моего прерывистого дыхания. Все застыло, лишь грудь у меня вздымается. «Она ушла». Встаю, лодыжку огнем жжет, каждый шаг причиняет нестерпимую боль, но я ковыляю дальше вверх по склону, а когда не остается сил терпеть, опускаюсь на четвереньки. Ползу, царапая руки об острые камни и кусты дрока, чувствую, как тонкие брюки пропитываются влагой, по коленям течет что-то теплое – кровь. «Нельзя бросать Дот здесь одну». И тут я различаю силуэт в тумане. Человек. Мужчина, идет мне навстречу. И я знаю, кто это. Нашел-таки меня. И мы здесь одни. Никто меня не услышит в тумане, зови не зови. Кричи не кричи. Замираю, припав щекой к холодной сырой земле. Еле дышу, будто что-то давит на грудь, будто чьи-то руки вцепились в горло. Все-таки зря мы покинули хижину, зря я понадеялась, что смогу работать в лазарете, рядом с Энгусом, ничем не рискуя. Если затаиться, может быть, он меня и не заметит. Открываю один глаз, другой. Все кругом совершенно неподвижно, лишь туман клубится. И тишина. Никто не бродит в тумане. И все же мне не почудилось – я его видела, вправду видела. И может быть, он до сих пор здесь, высматривает меня. Понемногу расшевеливаюсь. С трудом приподнимаюсь, встаю на четвереньки и ползу дальше, медленно-медленно. Царапаю колени о камни. Морщась от боли, поднимаюсь на ноги и едва дышу от страха: сейчас он меня схватит за плечо, вцепится в волосы. Осторожно карабкаюсь дальше по склону. Прочь от лагеря, от лазарета. Прочь от этих людей. Наконец из мглы выступает что-то темное. Поначалу его плохо видно в клубах тумана, но, приглядевшись, я вижу дом. Наш дом. Хижина. Здесь нам точно нечего бояться. До того, как пропали наши родители, до истории с Энгусом те же чувства будил во мне наш голубой дом в Керкуолле – как увижу его, сразу становилось тепло на душе. Тревога, что владела мной, чуть отпускает, и я с трудом взбираюсь на крыльцо, зову Дот, хочу ее обнять, попросить прощения, сказать, что я за нее очень боюсь, в этом все и дело. Но хижина пуста, очаг давно не топлен. Постель не смята. Всхлипнув, вглядываюсь в густой туман, обрамленный дверным проемом, зову ее снова и снова, но мой крик тонет в тумане. Ответа нет. Дороти Туман рассеялся, и к хижине я подхожу уже в темноте. Я сорвала голос, пока звала Кон. Ноги гудят, живот свело от голода. За весь день я не съела ни крошки. До самого вечера бродила вдоль обрыва и с замирающим сердцем вглядывалась в бурную воду, боясь увидеть среди волн ее мраморное лицо, рыжие волосы. Делать нечего, решила вернуться в хижину, хоть вряд ли ее здесь застану, ведь новая кровля ей напоминает об Энгусе. В сумерках хижина выглядит зловеще – не дом, а остов, как будто ни меня, ни Кон уже давным-давно на свете нет и земля забирает себе покинутое жилье. Но стоит приблизиться, из тени выступает наш дом, точно такой же, как несколько недель назад, когда мы отсюда ушли. Фонарь у меня в руке льет зыбкий свет на щербатые стены. На столе пусто. Дотрагиваюсь до плитки – холодная. Значит, Кон не приходила. Уже повернув к двери, слышу неясный звук, кто-то вздыхает в углу. Оборачиваюсь так резко, что огонек фонаря, дрогнув, чуть не гаснет.