Люк, одетый в медицинскую рубашку, лежал на койке, закрыв глаза. Вокруг него кто-то суетился – Мартин, Энтери. Берни с красными глазами сидел в кресле и с кем-то разговаривал по телефону. Увидел меня, привстал… Я, цепляясь за все, как каракатица, почти падая, шатаясь, добралась до кровати Люка и забралась на нее, вцепившись в него, обхватив, прильнув. Заплакала, касаясь губами плеча, вдыхая его запах, впитывая его вкус. Живой, правда живой… Он тяжело вздохнул. Рука его дрогнула в моей руке. Я зарыдала взахлеб, вытирая об него слезы, целуя, шмыгая носом и вцепляясь еще сильнее. Я бормотала «прости», и «люблю тебя», и «как ты мог умереть», и просто скулила, не в силах осознать, что он все-таки здесь. Люк пошевелился. Повернул голову и прижался губами к моему лбу. – Детка, – пробормотал он хрипло, – как же чертовски хорошо, что я снова могу коснуться тебя. Я засмеялась, жмурясь от счастья. А когда отстранилась, чтобы еще раз посмотреть на него, – похолодела. Люк, криво и устало улыбаясь, разглядывал меня блекло-голубыми, словно выцветшее старое стекло глазами. – У тебя глаза поменяли цвет, – прошептала я. – Я видел, – задумчиво отозвался Люк, наконец-то обхватывая меня руками и прижимаясь уже сам. – Ты мне расскажешь, что было… там? – Расскажу. Немного только приду в себя. Привыкну, что снова жив. Голова кругом идет. – Ты ведь не умрешь больше? – жалобно попросила я. – Я очень постараюсь, детка, – пообещал он с иронией, – мне это тоже не доставило удовольствия. Глаза мои снова защипало. – Я виновата, – сказала я сдавленно. – Нет. Даже не думай об этом. – Я на тебя наорала. – В общем-то, за дело, Марина. Мне стоило подумать о тебе. – Ты теперь будешь меня бояться? – Я люблю опасность, – прошептал он мне на ухо, сжимая крепче, и хриплый шепот его, как раньше, заставил меня дрожать. Я потянулась к нему и, вдруг вспомнив, что мы не одни, оглянулась. Палата была пуста. И тогда я вспомнила кое-что еще. – У нас будет двойня, Люк. Двое сыновей. Он заморгал и посмотрел на меня. И молчал, наверное, секунд десять. – Черт, – наконец с неповторимым изумлением сказал мой муж, – это мне всегда придется делить тебя с еще парочкой парней? * * * Мы молчали, крепко обнявшись, то и дело касаясь друг друга губами. Мне было легко. В этот момент казалось, что больше ничего плохого с нами не может случиться. Далеко над фортами вдруг вновь загрохотали орудия, и Люк, расслабленный, почти дремлющий, пошевелился. Посмотрел на меня. – Странное ощущение, – проговорил он с той же задумчивостью, какую я уже видела в нем: словно он вслушивался в себя. – Будто кто-то посягает на то, что принадлежит мне. И мне это не нравится. Новый цвет его глаз меня и пугал, и завораживал. Как и нечто непривычное, иное, проявляющееся в нем все сильнее. – Иди, – сказала я тихо, хотя мне хотелось вцепиться в него и кричать «не уходи». Но он был нужен не только мне. Он сжал меня крепче, поцеловал виновато в висок. С трудом поднялся и, шатаясь, пошел к окну, окутываясь серебристым сиянием. – Я вернусссь к тебе, – пообещал он, повернувшись от окна. – Я буду ждать, – сказала я кротко и пошевелила ногой с обвитой вокруг нее сапфировой нитью. Глаза его вспыхнули белым, Люк застыл. Усмехнулся, отвернулся и распахнул створки. Взвыл ветер – и мой муж выпрыгнул наружу, а через секунду послышался шипящий рев и вдоль окна пронеслось ввысь длинное змеиное тело. Я сидела, глотая слезы – когда мой взгляд упал на часы. Было без двадцати десять, и я поспешно выскочила в приемное. Мартина и Викторию я застала в одной из гостиных – они, рассевшись по разным углам, пили молоко из кувшинов и разговаривали по телефонам. Времени оставалось совсем мало. Я, то и дело прислушиваясь к канонаде, успела торопливо рассказать им все, что знала про лорда Тротта, велеть принести сюда упаковки с молоком, попросить приходить ко мне, как будет возможность, обнять Марта, крепко пожать руку Виктории. Возможно, мы никогда не станем подругами, но я видела, как она бросается защищать Мартина и готова была полюбить ее только за это. Часы показывали без пяти десять, когда они, нагруженные молоком, ушли в Зеркало. А я, чувствуя, что сейчас снова начну плакать, постояла немного, глубоко вдыхая и выдыхая, и направилась сначала к Берни – узнать, что происходило, пока я была без сознания, связаться со свекровью, – а затем обратно в лазарет. Заниматься делами. Ждать. Дармонширу нужен был не только Люк. Я тоже оказалась здесь нужна. Глава 6 Семнадцатое апреля, Тафия, Вей Ши В ночь после ухода Четери Вей Ши не смог заснуть, как ни пытался: опять тревожили его картины далеких битв и ощущение, что сам он прячется от настоящих дел. Вставали перед глазами образы из видений юной принцессы Рудлог, которые он разделил с ней – смерть деда и гибель Мастера, падение Пьентана, битвы исполинов, – и все сильнее хотелось прямо сейчас оставить мирную жизнь и уйти туда, где он сможет изменить предначертанное. Кровь тянула его в путь, а слово, данное деду, удерживало на месте. И никак Вей не мог решить, что правильней. В конце концов он так измаялся, что вытянулся на циновке, заставляя мышцы расслабиться, и как только напряжение покинуло тело, ушел в одну из любимых ментальных лакун, созданных для отдохновения: туда, где среди скал и зелени шумел высокий водопад, а в озере, образованном его водами, плавала радужная форель. Там он мог подумать, пока тело отдыхало и набиралось сил, мог и потренироваться: пусть это не развивало мышцы, зато закрепляло пройденное в памяти. Там разум его был спокоен и свободен от порывов горячего сердца. Хотел он пообщаться с отцом или дедом, но они были закрыты – не ощущал Вей привычного их внимания. А вот девочка Юноти в этот момент спала; теперь он в любой момент мог прийти в ее сон и сделал это, просто назвав ее имя. Спрятавшись за кривой яблоней, понаблюдал, как она сидит в каком-то бедном домике и усердно чистит лук, много лука, и ушел к себе. Такие сны были пустыми и брались из памяти, никакой опасности или предзнаменования не несли. Вей Ши мог и пообщаться с ней, и позвать к себе – но не хотел, пусть и был удивлен, что девочка не появилась у него во снах в первый же день после привязки. Но это было к лучшему: ее болтовня могла утомить и в ментальном пространстве. Неделю он пытался достучаться до отца с дедом, но они лишь закрывались сильнее, и Вей понимал, что это неспроста. Неделя прошла после ухода Мастера из Города-на-реке, и с каждым днем все тяжелее становилось на душе у наследника. Теперь он терпеливо и без отторжения выполнял свои ежедневные обязанности: мысли его все равно были заняты другим, а под работу на грядках размышлялось легче. «Кто ты прежде всего, Вей Ши, – то и дело вспоминал он слова Мастера. – Воин? Сын, внук? Правитель?» Вей пока не знал ответа. И поэтому продолжал думать и делать то, что должен. Как и прежде, вставал он засветло и занимался с шестом, вспоминая наставления Четери. Тренировался метать ножи: виделось ему, как учитель по возвращении будет горд им и, возможно, посчитает достойным получить настоящий клинок. Серьга, подаренная младшей Рудлог, все время мешала ему – Вей никак не мог привыкнуть к ее тяжести и к тому, что она болтается при занятиях. Отвлекался, раздражаясь, и все больше усилий приходилось прикладывать для того, чтобы отстраниться от досады. Девчонки не было рядом, но и без этого она ухитрялась напоминать о себе. Затем под гул голосов, плач и смех детей, которых матери приводили на благословение, мел двор храма или работал на огороде, до обеда помогал посетителям и драконам-виталистам, а после, в жару – шел к деду Амфату. Старик радовался ему каждый раз так, будто встречал родного внука после долгого отсутствия, а один раз даже вышел навстречу на своих ногах – и не пришлось в этот день Вею носить его на спине, потому что ноги слушались деда так, будто никогда и не отнимались. Но на следующий день старик опять не мог ходить. Над Тафией шел дождь, и наследник, промокший насквозь, увидел деда полусидящим у кровати на полу и строгающим из деревяшки дудочку-птичку. – Хотел утром встать и упал, – объяснил Амфат, когда встревожившийся Вей Ши поднял его обратно на кровать. – Так и ползал потихоньку. Не печалься, эфенби, – подмигнул он, не унывая. – Ноги мои с той поры, как появился ты, оживают все чаще: если так пойдет, я еще спляшу на твоей свадьбе. И он изобразил двумя пальцами пляску на недвижимой ноге. – У меня их будет три, – ответил Вей рассеянно: он набирал из мешка проса, чтобы сварить деду каши, и по-прежнему был погружен в свои мысли. – И я был бы рад видеть вас на всех свадьбах, но у нас нет таких плясок, как у вас, феби Амфат, церемония строгая, величественная… – Так это же твоя свадьба, внучок, – бодро прервал его старик. – Захочешь – и танцы будут. – Не все бывает, как мы хотим. – Вей, разведя огонь в очаге, поставил на него горшок с кашей, повесил над углями закопченный чайник, достал меда и сухих фруктов. Амфат любил сладкое. – А ты плясать-то умеешь? – не унимался дед смешливо, и наследник вдруг подумал, что Амфат, даже наполовину парализованный, живее, чем он сам, здоровый и способный ходить. – Не умею, – буркнул неохотно, нарезая в кашу зеленые плотные сливы. – Это ты зря, – наставительно проговорил старик и поднял для значимости палец вверх. – Танец в детство возвращает, душу свободной от забот делает. Танец – то смех тела. А тебе полезно посмеяться, эфенби. А то сдается мне, что ты никогда не смеешься. – Иногда смеюсь, – вежливо ответил Вей Ши, вспомнив нарисованного девочкой Юноти пляшущего тигра и невольно улыбнувшись. – Не верится, – тоненько захихикал хозяин домика, – а уж последние дни и вообще уныл, как верблюд, страдающий желудком. Думаешь о чем-то, внучок?