– Оставь лесть, старуха, – поморщился император. – Готовь зал жертвоприношений, прикажи гнать сюда рабов и поить их дурманящим напитком. Есть у меня один вопрос, на который можешь ответить только ты, поэтому придется тебе сейчас посмотреть в будущее. – Пощади, – завыла старуха. Взгляд ее стал затравленным, и она поползла на коленях к правителю, тряся седыми лохмами. – Знаешь же ты, что истощает меня видение через кровь. После прошлого еще не ожила я, сплю, ем да кровь пью все время. Не выдержу я сейчас жертвоприношения. – Стольких убила, а сама смерти боишься? – усмехнулся Итхир-Кас. Жрица подняла голову и пронзительно посмотрела на него выцветшими глазами. – А ты, – прошипела она, – ты не боишься, Итхир-Кас? Ты помнишь меня юной девой, еще не ведающей вкуса крови, а я тебя – юношей, не ведающим смерти. Помнишь, какой я была? Помнишь, помнишь наши ночи, – она захихикала, закашляла, глядя на него умоляюще и безнадежно. – Но сейчас и я, и ты на пороге. Не боишься? – Нет, – ответил император жестко. – Иди, Индерин. И поспеши, иначе смерть во время обряда тебе станет желанной. * * * Из храма, не дожидаясь ночи, прогнали посетителей, выставили у ворот охрану. Вновь в подземном капище зазвучали барабаны, скрадывая хрипы умирающих, воскурили жаровни с травами, помогающими провидению, и потекла кровь по канавкам меж каменных лепестков пола, похожего на цветок, и закружилась вокруг его сердцевины, уходя вглубь холма, туда, где подпитывались болью и агонией боги, с одобрением взирая на действия Итхир-Каса. Император ждал. – Как мне помочь богам перейти в новый мир? – такими были его вопросы. – Как принести им пользу, которую никто другой не сможет принести? Услышав их, жрица Индерин, старуха Индерин, которую он помнил юной испуганной девкой из дальней провинции, рыдавшей над первым рабом, которого ее заставили убить, усмехнулась ему в лицо, ощерив беззубую пасть, и пошла к своему пьедесталу, наступая в потоки крови и переступая через тела. И сейчас она, обнаженная, высохшая, сидящая посреди кровавого водоворота, раскачивалась, входя в транс и нанося себе раны, и воздух стонал от ее причитаний и визга, от бульканья и стонов, от боя барабанов. – Сейчас, – выла она, черпая чашей дымящуюся кровь, глотая ее, и глаза ее закатывались до белков, – сейчас, сейчас… нет, мало, мало, мало, деточки мои, режьте скорее, режьте, режьте. Не хватает силы мне, больше нужно жизней, больше. Ха. Не жалейте мне крови, слаба я, вижу ниточку, а дернуть не могу. Быстрее, – заклинала она, начиная хрипеть: по телу ее вверх медленно ползла черная сетка вен, и из носа начала течь кровь, – ох, быстрее, дайте мне силы, дайте. Красная река медленно крутилась вокруг нее, и жрица, окровавленная, трясущаяся, как в припадке, уже сама булькала, бессвязно выкрикивая что-то и раскачиваясь вперед-назад так, что еще немного – и должна была вмазаться в камень затылком или лицом. И вдруг замерла, откинувшись назад – руки в сетке черных вен мелко дрожали, изо рта пошла кровавая пена. Император поднялся, протягивая вперед руку. «Не смей подыхать, пока не ответишь мне» – приказал он ментально. Жрица несколько раз дернулась, выпрямилась, и сипло, давясь кровью, засмеялась, глядя на Итхир-Каса белыми бельмами вместо зрачков. Лицо ее на глазах чернело, но жутко императору, давно ничего не боявшемуся, стало именно от этого смеха, который набирал и набирал силу. Но вдруг он оборвался – и старуха, упершись черными, похожими на головешки руками в колени, глубоко вздохнула и завыла, заревела многоголосицей, давясь, выплевывая слова: – Слава твоя… во вратах скрыта, что еще не… открыты… Декады не пройдет, как… до них… черед дойдет. Иди, спеши… навстречу… славе своей. Полной горстью… ее отмерь, убей великого врага, и… для богов… разойдутся… врата. И берегись того, чья рука легка… того, кто… кто… Она захрипела, валясь на бок и словно усыхая, словно из нее самой выкачали всю кровь. Итхир-Кас шагнул к ней, но разум ее не давал отклика – он был мертв, и она тоже была мертва. Тишина опустилась на капище. Жрецы и рабы, сидевшие с барабанами у стен, со страхом глядели на императора и на высохшую провидицу. – Похороните ее, как хоронили бы императрицу, – бросил Итхир-Кас, отворачиваясь. – Я доволен ею. * * * Связного Арвехши, спавшего прямо на дворцовой площади, растолкали, и император лично вручил ему шкатулку, в которой хранилась сеть Лесидия, сейчас размером с клубок паутины. Брось такую во врага – и она накроет его, какого бы размера он ни был, и не даст вырваться. Связной улетел, а император ушел в храм – на молебен богам, после которого он собирался вернуться в твердыню Орвиса, а оттуда уже выступить на равнину у трех вулканов, чтобы уже там, во главе своей армии дожидаться открытия следующих врат в иной мир. Итхир-Кас стоял среди придворных, жен и наложниц, рядом с внучкой, слушая жрецов и глядя на великие статуи, и чувствовал жар будущей битвы и ласкающее предвкушение триумфа. Чувствовал он и одобрение богов. Они тоже были довольны. Глава 12 Восемнадцатое апреля, Рудлог – Лорд Макс. Лорд Макс. Проснитесь. Злые всхлипывания. Искаженное лицо профессора Тротта: оно расплывается, и отдельные черты выхватываются вспышками. Запрокинутая голова, вены, выступившие на висках и шее, закатившиеся глаза, зубы, стиснутые в оскале. Девичьи руки, схватив инляндца за плечи, трясут его. Хватают нож, с силой втискивают тупой стороной меж зубов, разжимают под испуганное бормотание принцессы. – Лорд… – Матюха. Матвей Ситников открыл глаза – у его койки склонялся Димка Поляна. Спросонья в полумраке каюты выражения лица было не разобрать, но тычок в бок ощущался до сих пор. Что-то пронзительно верещало поблизости, и Матвей поморщился, потер лицо – голова была тяжелой, гулкой. – У тебя будильник уже разрывается. На пересменку скоро пора, я тебя трясу-трясу, а ты не просыпаешься, – проговорил Димка. – Позавтракать не успеешь. Матвей огляделся. Посмотрел на часы – девять утра. В каюте подземного бункера, где стояли трехуровневые кровати для вынужденных жильцов, никого, кроме них, не было: Матвея по приказу Тандаджи никогда не ставили на ночные и ранние дежурства, а соседи сегодня ушли в ночь. – Попить дай, – хрипло попросил Ситников. Голова все так же болела, и ему безумно захотелось наверх, на свежий воздух: хотя система вентиляции и увлажнения здесь работала безупречно и тихо, стены и потолок давили, не давали дышать. Он сел, обхватил голову руками, застонал беззвучно. Снилось ему многое – но из-за Димкиной побудки он помнил только последние мгновения. И еще он четко знал, что Четери до Алины и профессора Тротта еще не добрался. Неделя прошла с момента, когда дракон улетел к порталу, и вот – ни слуху ни духу. Правда, он сказал ждать две недели. – И что дальше? – пробормотал Матвей невесело. Что дальше? Говорить Александру Даниловичу, что помощи не будет и Алине с лордом Троттом придется выбираться самим? Говорить Светке, что муж, скорее всего, погиб? – О чем думаешь? – Димка сунул ему в руку стакан, и Ситников осушил его махом, посмотрел на друга, молча покачал головой. – Понятно, – вздохнул Поляна. – Я скоро лопну от любопытства. – Я бы тоже лопнул, – согласился Ситников, поднимаясь и морщась. Привычное чувство беспомощности сдавливало грудь, и он помотал головой, вызывая новый приступ боли, зажмурился сильнее. Матвей давно – с начала снов про Алину – привыкал к тому, что, какие бы беды с ней и Троттом ни творились, помочь он не в состоянии. И никак привыкнуть не мог, и просыпался, полный злости и бессилия. Снова мотнул головой, останавливая невеселые мысли, потянулся, звучно пошлепав себя ладонями по голому животу, зевнул с подвываниями и направился к выходу – в коридоре была дверь в общий на несколько кают туалет и умывальную. – Пойдем покурим, Димыч. И больше не буди меня, ладно? Это очень важно. – Понятно, – буркнул Поляна тоскливо, направляясь следом. – Все интересное мимо меня. – Как твои? Не собрались в столицу? – спросил Матвей наверху, когда они уселись за стол, выделенный строгой Дорофеей Ивановной для курящих. Во дворе вовсю уже занималось солнечное весеннее утро, и от запахов свежей травы, от кудахтанья кур, блеянья коз и звонких голосов дочерей Катерины Симоновой, которые просили у мамы вывести их погулять наружу, на душе полегчало. – Пока сидят в Менске, – откликнулся Димка, наблюдая за семейной сценой. – Говорят, иномиряне еще далеко, может, и не дойдут до них. – Смотри, – осторожно пробасил Матвей. – У нас же квартира Светкиных родителей пустая, да и мои сейчас в Тафии. До конца войны точно. Есть куда поселить. – Да я и на жалованье теперь снять квартиру могу, – отмахнулся Дмитро. – Не хотят съезжать. Там свой дом, хозяйство, корова… сам понимаешь. – Понимаю, – вздохнул Ситников. – Ну, если что, мы всегда успеем их вывести. – Угу, – пробормотал Поляна. – А ты заметил, что Катерина Степановна никогда не выходит за пределы хутора, Матюх? Смена темы была столь неожиданной, что Ситников закашлялся дымом и тоже поглядел на герцогиню с детьми. Она терпеливо что-то объясняла капризничающим девочкам, те перекрикивали ее, и лицо ее было уставшим. – Любишь ты чужие тайны, Димыч, – покачал Матвей головой. Посмотрел на наручные часы, спохватился: – Так, пошел я завтракать, а то и правда не успею. Ты со мной? – Не, я уже наелся, – Поляна поднялся из-за стола, затушил сигарету. – Я тоже пойду. – Куда? – весело поинтересовался Ситников, уже догадываясь. – Нянькой поработаю, – объяснил друг и направился к ее светлости Симоновой. Матвей понаблюдал, как он с напускной уверенностью подходит к герцогине, здоровается, что-то говорит ей. Руки он сжимал за спиной, и только по ним видно было, что он волнуется. Катерина Степановна слушала, вежливо, но без отторжения, улыбаясь, с сомнением поглядывала на детей, на Димку. Она выглядела старше его лет на десять, хотя они – Дмитро Матвею все уши прожужжал об этом – были ровесниками. Девочки, одетые в простые платьица и босоножки, то прыгали, требуя отпустить так громко, что и Матвею было слышно, то, видимо, вспоминали, что они воспитанные леди, и вставали чинно, тихо. Но их хватало ненадолго. Симонова колебалась, Димка был очарователен – это он умел – и без навязчивости настойчив, хотя как-то сам признавался Матвею, что понятия не имеет, как вести себя с детьми. И в момент, когда Ситникову показалось, что вот-вот – и герцогиня согласится, появилась Дорофея Ивановна. – Я сама погуляю с детьми, – сказала она не терпящим возражений тоном и, сощурившись, неодобрительно взглянула на Димку. Голос ее был скрипучим, едким. – Не видела, чтобы вы тренировали боевые заклинания, молодой человек. Крайне рекомендую вам любую свободную минуту посвящать именно этому. Не заставляйте меня думать, что вам больше пошло бы вскапывание огорода. У Поляны покраснели уши.