– Души, он их собирал, – повторила я. Нора с вороном переглянулись. Девушка тяжело вздохнула и покачала головой. – Я здесь три дня, – снова сказала Нора и сделала паузу. – И все три дня у меня страшно болит голова. В городе пахнет гнилью. И от запаха голова болит еще сильнее. Столетница поморщилась, и мне снова показалось, что у нее на щеках и лбу лишние глаза. – Наверное, – продолжила она, – тебе кажется, что это никак не связано. Мне сначала тоже так казалось. Но города не закрываются просто так, а люди не собирают души в котомки по своей прихоти. Всякие-разные – да, но не люди. – Слушай, – перебил ее ворон, – может, пр-росто скажем ей? – Что скажете? – не поняла я. – Не что, а как, – поправил ворон. – Слово имеет силу, и сейчас я хочу, чтобы твое слово мне все поведало! Я почувствовала чужую волю, снова, как тогда в лесу. Когда Знат усыплял Фому. Чужая непреклонная воля, двигающая силы этого мира. – Нет. – Нора резко оборвала это ощущение, я даже не успела открыть рот. – Она должна сказать все сама, без помощи наших слов и воли Колеса. Сама. – Тогда ты от нее никогда ничего не дождешься, – проворчал ворон. Я сжалась еще сильнее, тщетно вслушивалась в то, что творится за дверью на кухне, пыталась уловить звуки шагов наверху. А ворон сидел рядом и смотрел на меня. Нора терла виски. Скажу остальным, что ты сбежала из центра, – проговорила вдруг столетница. – Но однажды тебе придется рассказать правду. И будь готова, они на вранье особенно остро реагируют, не стоит лишний раз бесить Яка. – Ага, нар-рисует тебе знак на лбу, будешь всю жизнь мучиться, – радостно прокаркал ворон. – Почему ты решила меня покрыть? – уточнила я на всякий случай. Нора придвинулась совсем близко, я смогла разглядеть, что в ее янтарных глазах скрываются мелкие зеленые крапинки, будто веснушки, но на глазах. – Потому что я вижу за твоей спиной сотни душ, которые просят помочь. * * * Ветка Великого дуба засыхала. Кот смотрел, как медленно, из самого центра расползается гниль. Огромные листья осыпались – падали в пропасть души, захваченные Лихо. Кот чувствовал боль старого дерева, но никак не мог решиться на свой план. Гниль появилась недавно, она быстро высушила целую ветку – выпила все соки, скинула все желуди к корням, а потом стала распространяться дальше, ближе к стволу. Кот тряхнул головой, отгоняя малодушие. Намекнул столетницам, на что надо обратить внимание, и пошел готовить план к исполнению. Когда все закрутилось так, как надо, и Колесо повернулось, кот двинулся вверх по ветке, к самому эпицентру гнили. Сморщил нос, когда оказался совсем рядом. Мягкой лапой коснулся поврежденной древесины, с отвращением тряхнул, скидывая слизь. Ветку Великого дуба надо было уничтожить, такое поражение уже ничем не вывести. – Цель оправдывает средства, – сказал сам себе кот. – Потом будет тяжелее. Сейчас просто подготовка. Поле у корней дуба зашелестело в ответ. – Вы знаете, что это необходимо. – Кот явно боролся со своими сомнениями. – Я принимаю это решение, и оно полностью касается только меня. Вы прекрасно знаете, к чему все это приведет. На это поле ничего не ответило, молчал и дуб. Кот ушел выше в крону и продолжил наблюдать за закрывшимся городом. * * * Меня больше никто ни о чем не спрашивал. Не знаю, сказала им что-то Нора или то работала ее воля, но даже Стас не интересовался, откуда я взялась и зачем пришла. Я быстро нашла общий язык с Матроной Михайловной, она напоминала мне мою бабушку. Только старше. Матрона Михайловна как-то пошутила, что еще немного, и она будет иметь право претендовать на роль столетницы. Мол, ее душа прожила сто лет в Явном мире, доживает сотый год в Ладном, и дальше только слово Великого дуба. Он или предложит ей идти на второй круг, или она станет частью поля. – А что за поле? – решила уточнить я, раз разговор зашел об этом. – Золотое поле – место покоя, – ответила Матрона Михайловна. – Все души, которым надоело метаться от корней к кроне и обратно и которые не обременены жизнью столетниц, отправляются в поле. Кто-то становится ветром, кто-то – колоском, кто-то – землей. И живут они там в покое у самых корней Великого древа. – И оттуда нельзя выйти? – Почему нельзя? – удивилась Матрона Михайловна. – Покатится Колесо в нужную тебе сторону, начнешь жизнь с самого начала. В этом и прелесть Лада – все здесь циклично. И если и имеет конец, то темный. Конечна только жизнь всяких-разных. – Потому что у них нет души, – угадала я. Матрона Михайловна улыбнулась и кивнула. Она до сих пор оплакивала своего домового, который не мог покинуть квартиру, когда пришло сопротивление во главе с Юрой. Старушка пыталась его вынести в венике, в банке, снять шкафчик с кухни и утащить с ним. Но существо уперлось и отказалось. Уговаривать всяких-разных бесполезно, у них своя логика. Матрона Михайловна до сих пор не знала, что с ее домовым – помер или свихнулся от одиночества. Она пыталась позвать какого-то кота, чтобы тот выяснил. Но кот не приходил. Я посмотрела, как вымешивают тесто старые, но еще сильные руки, и на глаза навернулись слезы. Бабушка делала точно так же. – Я хочу вернуться домой, – тихо прошептала я, упаковывая начинку в тесто. – Тот мальчик тоже хотел, – сказала Матрона Михайловна с горечью. – Но все решили за него. – Знат? – встрепенулась я. Матрона Михайловна перестала вымешивать тесто и посмотрела на меня. В ее взгляде я увидела ужас. Свой ужас. Бледные глаза старой женщины пропали, вместо них зияли два черных колодца. По щекам текли ручейки крови. В Ладу есть условия, которые надо выполнять. – Голос Матроны Михайловны звучал глухо, словно из жестяной бочки. – Если не выполнишь хотя бы одно, Лад сожрет тебя! Отдаст всяким-разным, и ничего от твоей души не останется. Я не выдержала, бросила готовку и выбежала с кухни. Сверху спускались, кажется, Нора и Як. Я, даже не включая голову, распахнула дверь и выбежала на улицу. Участники сопротивления сидели в домах, я видела горящие окна, слышала смех. Но еще громче я слышала голос Матроны Михайловны и ощущала свой ужас. На улице было холодно, но снег таял, от былых сугробов не осталось ничего. Я обошла дом вокруг, обнаружила в заборе калитку и вышла за территорию. Я не считала, сколько дней провела среди сопротивления, но только сейчас поняла, что впервые осталась одна. Не знаю, почему я убежала, чего испугалась. Возможно, я так сильно ассоциировала Матрону Михайловну со своей бабушкой, что увидеть ее в таком виде было слишком сильным потрясением. В лесу было тихо, свежо. Местами скрипели деревья. Я запоздало вспомнила, что здесь могут водиться всякие-разные. Если они у меня дома водятся, то в этих лесах их могут быть целые толпы. Держа забор в поле зрения, я медленно шла по талому снегу, проваливаясь по самую щиколотку. Когда стала замерзать спина, я вспомнила, что выбежала из дома без куртки. Ума палата. Надо было возвращаться. Я обернулась, чтобы пойти по своим следам обратно, но сзади ничего не было. Чистый снег. Поискала глазами забор, но там, где он должен был находиться, вповалку лежали старые деревья. Вокруг меня высился сплошной лес, ни просвета. Я решила добраться до поваленных деревьев, может, за ними скрывается тот самый забор. Но там оказались те же самые деревья, сухие кусты, подтаявшие сугробы. Холод проникал все глубже, адреналин и страх, которые грели до этого момента, испарились. Я попробовала закричать, но захлебнулась холодным воздухом и закашлялась. Пыталась восстановить дыхание, согнулась в три погибели, сжалась в попытке согреться. Как-то мы с бабушкой долго гуляли, уже возвращались, и она сказала, мол, чтобы согреться, надо расслабиться, но мне становилось все холоднее и холоднее. И сейчас этот совет не помог. От холода зуб не попадал на зуб, ботинки промокли. Я шумно выдохнула, спрятала руки под мышки и еще больше сжалась, не желая отпускать тепло. А когда выпрямилась, увидела перед собой девочку. На вид младше меня, с огромными белыми глазами на бледном лице. Она смотрела мне прямо в глаза, слегка наклонив голову. Я не сразу сообразила, что девочка была облита какой-то странной жидкостью, похожей на ту, что скрывают в себе птицы Охоты. Жидкость стекала с головы к ногам, оставляла грязные лужи. Лужи растапливали снег и отвратительно воняли. За спиной у странной девочки тоже не было следов. Невозможно было понять, откуда она появилась. Я огляделась в поисках своей тропинки, но и той не стало. Меня продолжало колотить от холода. Девочка еще сильнее наклонила голову, внимательно осмотрела меня, мою одежду, ноги и сказала: – Привет, я Зоя Зной. Гл. 13 Лихо обнимало своим языком, мешало вдохнуть. Обещало покой. Лихо показывало мир, в котором я могла бы жить. Рисовать на заказ, кататься в другие города и страны, любые, какие захочу. Даже гулять между мирами, я теперь и такое могу. Лихо обещало свободу. Надо было просто сдаться, перестать бороться. – Ты ведь сама сюда вернулась, тебя отпускали, а ты вернулась. Было очень холодно, мышцы сводило от напряжения. А Лихо вилось вокруг и предлагало пойти с ним. Туда, где теплее, где пахнет прелой листвой, гнилой древесиной и углем. Туда, где не растет ничего живого, потому что негде расти. А вокруг был все тот же лес, все тот же снег таял в ботинках, а руки коченели. Все ближе наклонялось ко мне лицо Зои Зной. – Идем со мной? Они нам не нужны, нам вообще никто не нужен. Мы сами себя спасем. Всегда все делали сами, тебе ведь это знакомо.