– А мотив? – сощурился Одо. – Банальный: ревность. Когда-то давно, в детстве, он решил, что Эва непременно станет его женой, и не смог отказаться от этой мысли, даже став взрослым, забыл о том, что тогда она была младшей принцессой, а теперь… – Да, годится, – перебил он. – Вдобавок его одолело умственное расстройство. Одержимость идеей или что-то вроде – Данкир и Боммард подскажут правильные термины. Мы снова замолчали. Я отошла к окну. Старалась не думать о том, что Эда расстреляют… Я вовсе его не знала, а тот эпизод – ведь он был не в себе! Но что же, признать его душевнобольным, посадить в какую-нибудь крепость? Оттуда сбегают, бывали прецеденты. «Зато это будет быстро», – сказала я себе, вспомнив мэтра Оллена. Совсем не то же самое, что гнить в каменном мешке годами… – Все это не решает основной проблемы, – сказал Одо у меня за спиной. – Которой именно? – Я обернулась и очутилась с ним лицом к лицу. – Министры выражают недоверие главе страны. Не правительства – я это как-нибудь переживу, благо не впервой, – а именно страны. Вам. – Почему вы говорите мне об этом только сейчас? – Думал, удастся смирить их порыв. Но нет. То ли я старею, то ли они успели отрастить зубы, когда я ненадолго отвлекся… – И… что мне делать? Чтобы смотреть ему в глаза, мне приходилось сильно запрокидывать голову, и Одо отстранил меня на вытянутых руках. – Я пока не представляю, что они предложат. Но догадываюсь. Это… конец всему. Не Дагнаре, нет: она будет жить, даже когда нас с вами не будет, – но нашему делу. – Значит, скоро узнаем. – Я коснулась его руки. Холодная. У него всегда холодеют руки, когда он волнуется всерьез. И пульс нехороший – слишком частый и неровный. – Перестаньте подражать Боммарду. – Канцлер убрал мои пальцы со своего запястья. – Ну что вы в самом деле?.. Прекратите, прошу! Ах ты… Ладно… «Данкир, если подслушиваешь, сама тебе голову оторву!» – мелькнуло в мыслях, когда я позорно расплакалась на груди Одо. * * * Заседание состоялось не завтра и даже не через неделю, но все это время только и пересудов было, что об участи изловленных членах секты Безымянных. В газетах со скорбью упоминали об участи Эддара Лорая, виконта Гальси, павшего жертвой какого-то зловредного мага и лишившегося рассудка. Эда застрелили при попытке к бегству – я надеялась, что так и было. Пускай я не помнила его, но он был частью жизни Эвы, и взять и вот так уничтожить ее… Остальные заговорщики отправились, куда было сказано – в Лугру, разгребать грязь и камни вручную. «И не блевать, если наткнетесь на труп! – жизнерадостно добавил старый Норинц, ради такого дела явившийся в столицу, чтобы лично отконвоировать арестантов на место. – Сначала попытайтесь разобрать, мужчина это, женщина, ребенок или вообще животное. А если не можете сдержаться, травите в сторонку, а потом зовите тех, у кого желудки покрепче!» Они с Боммардом действительно нашли общий язык, а баронесса Эррен довольно улыбалась: двоюродный дедушка воспрянул к жизни! Вот уж, наверно, огорчились его прямые наследники: с этакими заботами генерал мог и внуков пережить… Или, того хуже, привлечь их к своей деятельности. Вроде бы самый младший изъявил желание помочь, за что был нещадно бит веером маменьки, газетой папеньки, после чего благословлен на труды тяжелой рукой дедушки и отправлен дрессировать собак вместе с тем мальчишкой, хозяином Дички. К стыду своему, я не могла запомнить его имя… «Маменька, молю, пришлите хлеба, о мясе даже не прошу, – читали мы несколько недель спустя в одном из писем этих осужденных родным. – Не мне – я вовсе не голодаю, поскольку осужденным положен свой паек, а работа не более тяжела физически, чем верховая езда и фехтование. Но как я смею смотреть в глаза людям, потерявшим дом, которые весь день работают не чета нам, а получают не в пример меньше?» – Если окажется, что люди Лугры голодают… – Ни в коем случае, – перебил канцлер. – Им выдают привычный их рацион. Если спросите, скажут – слишком богато кормят, недолго и привыкнуть. Просто этот юноша до сих пор видел отнюдь не такие порции. Тюрьма – другое дело, там никто не ждет разносолов, а вот на условной свободе… Только не просите написать об этом в газетах, не поймут. Я только кивнула. Хотела сказать: помню еще, как довольствоваться кусочком хлеба или жидкой кашей на завтрак, таким же жидким супом на обед, но не стала. Нас так кормили не от жадности госпожи Увве – на большее не хватало средств. Хотя я слыхала, даже в некоторых пансионах побогаче стол был куда хуже… Но этим занята графиня Ларан, с нее теперь и спрос. А вот о пайке рабочих нужно будет поговорить, непременно… Но все эти разговоры были в будущем, пока же на меня обрушились министры с тем самым обвинением, о котором упоминал Одо. – Как же мне доказать, что я настоящая? – спросила я, когда высказался самый громкоголосый, граф Гаддари. – Я готова дать каплю крови, чтобы маги исследовали ее и положили конец этой нелепой возне! – Ваше величество, мы все понимаем: если вы все-таки не настоящая и зачарованы мэтром Олленом, то ни один маг, ни один, никогда не найдет свидетельства обмана. – И что вы предлагаете, раз уж маги вас не устраивают? – Королевскую лестницу, – сказал он, и зал притих. Лицо Одо сделалось… не белым, но почти. – Что же она даст? – Я помнила, что перед коронацией монарх должен подняться по этой самой лестнице, но не более. – Я ведь уже всходила по ней! – Вдруг вы – не та, что это сделала? – негромко произнес старый герцог Урдаш. Он даже с виду был таким древним, что тронь – рассыплется. – А если та, то, конечно, бояться нечего. Ну да… и возразить им тоже было нечего. Да и зачем возражать? Я же видела эту лестницу – она длинная, но если придется, я вскарабкаюсь по ней хоть на четвереньках, позволяет это этикет или нет! – Пусть будет по-вашему, – сказала я. – Скоро осенний праздник, вот и повод. – Ваше величество, нельзя подвергать сомнению ваше… – Нет уж! – Я встала и выпрямилась. – Желаете представления? Будет вам представление! Одо! Пускай во всех газетах трубят – кабинет министров объявил вотум недоверия ее величеству и требует подтвердить, не фальшивка ли на ее месте… А ее величество в силу доброты сердечной не откажется взойти по Королевской лестнице еще раз, чтобы… чтобы ни одна собака не посмела гавкнуть в мою сторону! Хотя о чем я: собаки намного добрее и мудрее… Я вышла, с грохотом опрокинув кресло, и только за дверью позволила себе выдохнуть. Свитские дамы подхватили меня под руки и увлекли в мои комнаты, расслабили корсет, кто-то подсунул нюхательную соль… Очень кстати – от нее я так расчихалась, что начисто забыла о переживаниях. – Ваше величество… Ваше величество, вас даже после первого раза едва привели в чувство, а теперь… – На графине Ларан лица не было. – Прикажете терпеть и выслушивать эту чушь? – Я снова чихнула. – Ничего со мной не сделается, а посрамить этих старых… апчхи!.. необходимо. Иначе не избавишься от пересудов… Ну что вы умолкли? – Никто никогда не восходил по Королевской лестнице дважды, – негромко сказала баронесса Эррен и добавила зачем-то: – Самозванцы – пытались, но ни один не дошел даже до середины. «Выходит, это будет быстро, – подумала я. – Но хотя бы не больно… надеюсь». – Значит, я стану первой, – прозвучало это двусмысленно. – Прикажите готовить подобающий наряд. – Ох… Прежний церемониальный будет вам мал, – всплеснула руками баронесса. – Сию минуту прикажу шить новый… Вот и прекрасно. Если я умру на этой лестнице, то хотя бы не в старом платье королевы, а в своем собственном. Узнать бы еще, что случилось с самозванцами, и… – Покиньте нас, сударыни, – негромко произнес Одо, и дамы исчезли, как не бывало, а он взял меня за плечи и хорошенько встряхнул. – Что вам в голову взбрело?! Краем глаза я увидела в дверях Данкира и поняла: он не позволит нас услышать, а потому говорить можно без обиняков. – Ничего не взбрело! Может, они еще передумают и не захотят рисковать королевой, хоть плохонькой, хоть с таким несносным канцлером, но живой, а не сажать себе на шею невесть кого! А если нет… если все-таки решатся… Вы сказали, что не сдержите обещание. Ну ничего – оно выполнится само собой, я ведь самозванка. Я только боюсь, – я невольно всхлипнула, – что будет больно… – Самозванцы всегда умирали мгновенно, – сказал Одо. – Но не имею представления, чувствовали они что-то в этот момент или нет. – Вы умеете утешить! – Не умею и не пытаюсь. Говорю, как есть. Эва… – Я не… – Вас так звали в пансионе. Госпожа Увве, другие учительницы и ваши подружки. Разве нет? – Вы-то при чем? У вас была совсем другая Эва. – Но вы еще здесь… – На этот раз руки у него были горячими. – Я тоже. Это ненадолго, но… Вы почему так скукожились? Я не смогла ответить, просто замерла, чтобы не сделать хуже. – Опять ваши клятые романы… – с облегчением выговорил Одо. – Не собираюсь я проделывать с вами ничего… словом, ничего! Или вы только об этом думать и способны? Разочарован… Думал, у вас в голове помещается хотя бы чуточку больше, нежели у других девиц. Даже у первой Эвы. Руки мои сами собой поползли вверх. Нет, ничего такого, я просто погладила Одо по шершавой щеке, коснулась коротких волос… и закрыла глаза. Не знала, как быть дальше, тем более если он осмелится… – Глупая девчонка… – повторил он и, хотя обнял крепче прежнего, ничего большего себе не позволил. – Отчего же глупая? Вдруг уже никогда… – голос оборвался. – С этой лестницей… Я даже не влюблялась ни разу и тем более не целовалась. Эд не считается, он силой… – Вдвойне глупая. – Девочки вот любили портрет его величества и принцев тоже, – продолжала я, не слушая. – Забрасывали записочки за раму, ну, пожелания на удачу, – при уборке их столько выгребали… А я нет. Ну как это – влюбиться в нарисованного человека? А вы… – Я настоящий. – Одо вдруг отстранился. Глаза его были холоднее обычного. – Я никогда не позволю себе воспользоваться вынужденной ко мне привязанностью и страхом девушки перед всем миром, которые она принимает за нечто большее, чтобы получить ее тело. Не нужно так оскорблять меня, сударыня. Поцелуй без обязательств можете попросить у Данкира, он не откажет, я полагаю, а на что-то иное претендовать не рискнет. У девочек из пансиона крепкие руки – как иначе? Кажется, я промахнулась и вместо того, чтобы влепить пощечину, разбила Одо нос. Не видела – он быстро вышел, прикрыв лицо платком. Я же осталась размышлять о том, что он, конечно же, прав, и, наверно, нужно было как-то иначе объяснить… Что он мог подумать? Ведь у меня действительно никого больше нет во всем мире, мне страшно перед испытанием… Только я желала вовсе не того!.. Но было поздно. «Ничего, справлюсь, – сказала я себе, вытерев слезы. – Справлюсь или умру, выбор невелик…»