компании.— Я сколько раз говорил, — кричал Донской, — что запрещаю оставлять приемную без присмотра!— Саш, я же за кофе бегала, — тихо сказала Анечка.Это дружеское обращение окончательно вывело из себя Генерального директора фирмы «Ника».— Меня зовут Александр Дмитриевич! Повторяю: А-лек-сандр Дмит-ри-е-вич! Прошу запомнить! За халатное отношение к работе я объявляю тебе выговор — подготовь приказ. Еще раз такое повторится, уволю к чертовой матери! А ты, — он повернулся к Кате, — расскажи, какую мы вчера видели секретаршу.С этими словами он развернулся и вылетел из офиса, оставив за спиной немую сцену.— И какая же там секретарша? — всхлипнула Анечка, выходя из состояния Лоттовой жены.— Вот такая, — Катя показала размер груди подавальщицы кофе Донского-отца.— А еще? — всхлипнула Анечка.— Знаешь, я с ней близко не общалась, но мне показалось, что там, где у тебя уже мозги, у нее все еще ноги.Близнецы заржали громче, чем обычно, очевидно, пытались таким образом разрядить обстановку.— Если я не соответствую образу правильной секретарши, может, мне сразу заявление написать? По собственному?— Может, и нам написать, а, Маша? — подключился Паша.— Никаких заявлений никто писать не будет. До окончания работ над проектом объявляю мораторий на увольнения и разведение сырости, — последняя фраза Никиты была адресована Анечке.— И что мне делать? — Анечка полезла в сумку за платком. — Печатать приказ, что мне объявляется выговор? Никита! Ведь я так давно с вами работаю! За что?— Ань, успокойся, насчет приказа я с Донским сам поговорю, — ответил Никита, хотя заранее знал реакцию Александра: уж если тому втемяшилось в голову изобразить из себя большого начальника, ему хоть кол на голове теши — от своего не отступит.Богданов подошел к Кате и сунул ей в руку телефон.— Вера звонила.— Спасибо. Что у тебя с ушами?— А что?— Красные, аж светятся!— Жарко. У тебя щеки тоже горят. Что, опять была стычка с папашей?— Не спрашивай.— Ты, главное, не лезь.До вечера Александр в офисе не появился; Никита отпустил зареванную Анечку и поехал домой, к верной Клеопатре.После разговора с Никитой Вера пребывала в состоянии радостного возбуждения. Оно передалось обитателям Доброго дома, и, несмотря на царившую на дворе непогоду, настроение у всех было приподнятое.Около пяти позвонил Васильченко и сообщил, что с Верой хочет переговорить адвокат Петровой. Олег приехал через час с невысоким, очень худым и очень подвижным мужчиной лет тридцати пяти, чем-то напоминающим Буратино.— Вера, это Алексей Сергеевич Деревянко, он будет защищать Петрову в суде. У него к тебе несколько вопросов. А что за праздник сегодня? — от проницательного взгляда Олега, казалось, невозможно было утаить ничего.— Никакого праздника, просто весело, — ответила Вера.— Как успехи у подрастающего поколения?— Хотите послушать?— Да, пойду, а вы пока поговорите — не хочу вам мешать.Алексей Сергеевич сел в кресло, Вера устроилась напротив него на диване.— Вы не возражаете, если я запишу нашу беседу? — адвокат вытащил из кармана диктофон.Вера покачала головой.— Итак, Вера Петровна, что вы можете рассказать о моей подопечной? Насколько я понял, вы общались с ней в тот печальный день.Вера растерялась: она почти ничего не знала о Галине, хотя и виделась с ней в больнице каждый день — женщина с утра приезжала к сыну и уезжала поздно вечером.— Я не знаю, что рассказывать, она была убита горем и почти ничего не говорила. Вела себя странно.— А в чем заключалась эта странность?— Она сначала находилась в шоковом состоянии, ни на что не реагировала, а потом резко вскочила и убежала. Я думаю, она не отдавала себе отчета в том, что делает.— Вы думаете или не отдавала?Вера вспомнила, как Галина дергала закрытую на ключ дверь, пытаясь выйти из отделения.— Не могу сказать однозначно, наверняка проводилась психолого-психиатрическая экспертиза.— Да, она была признана вменяемой.— Но аффект — это вспышка, которая выводит психику из обычного состояния. Необязательно быть невменяемым для того, чтобы совершить убийство в состоянии аффекта.— К сожалению, в нашем с вами случае говорить об аффекте не приходится.— Почему же?— Вера Петровна, вы вообще в курсе, как Петрова убила своего мужа?— Нет. Я никогда у нее не спрашивала. Когда мы встречались в полиции, меня больше интересовал ее сын, а сейчас мы видимся только в больнице, при детях, не обсуждать же это с ними. Да и сомневаюсь, что ей захочется говорить об этом со мной — не такие уж у нас близкие отношения.— К сожалению, у нас тоже не получилось доверительных отношений. Похоже, Галина Алексеевна твердо решила ближайшие лет десять провести в колонии.— Постойте, но в том состоянии, в котором она ушла из больницы, Петровой достаточно было одного слова, чтобы наброситься на мужа.— В том-то и дело, что она на него не набрасывалась. Из ее слов следует, что она пришла домой, выпила сильную дозу успокоительного и легла спать — действительно, у нее в крови были найдены остатки транквилизаторов. А когда проснулась, обнаружила мужа мертвым. Он умер, выпив отравленного пива. Пиво это — двухлитровая пластиковая бутылка — было куплено в супермаркете за день до происшествия, оперативники нашли в мусорном ведре чек. Так вот, в этом пиве содержалась смертельная доза яда. Поэтому версия об убийстве в состоянии аффекта отпадает — налицо тщательно спланированное преступление.— Подождите. Но какой ей резон травить мужа? Ведь можно было спокойно развестись!— Квартира, например. При разводе они с сыном могли рассчитывать только на комнату в коммуналке, в лучшем случае на однокомнатную.— Ну и что? У ее матери двухкомнатная квартира, обменяли бы на трехкомнатную, еще и с доплатой.— Вера Петровна, это только наши домыслы, которые для суда не имеют абсолютно никакого значения. Нужны факты, которых у нас нет.— Я могу завтра попробовать поговорить с Галиной. Не уверена, что из этого что-то выйдет…— Знаете, Олег Васильевич сказал, что у вас удивительные эмпатические способности.— Олег Васильевич склонен преувеличивать.— В данном случае, как мне кажется, он немного приуменьшил.— Спасибо за комплимент.В это время в зал вошел Олег — Вере даже показалось, что он стоял под дверью, не желая мешать их беседе.— Ну как, вы уже поговорили?— Да, — ответил адвокат и протянул Вере визитку. — Вот мои координаты, если у вас появится хоть какая-нибудь информация, смело звоните в любое время дня и ночи.— Хорошо, — сказала Вера.— Поужинаете с нами? — предложил Олег.— Нет, извините, пожалуйста, но мне надо еще поработать сегодня.Олег пошел провожать адвоката, а Вера отправилась на кухню, откуда по всему дому распространялись будоражащие воображение запахи.Утром Вера с Ромкой, как всегда по пятницам, поехали к логопеду. Татьяна Алексеевна не зря слыла лучшим специалистом в области. Благодаря совместным усилиям Веры и Татьяны Алексеевны мальчик потихоньку заново учился говорить. Успехи его оценивались близкими по-разному. Если Васильченко различал только звуки «ы-ы-ы-ы-ы», «у-у-у-у» и «и-и-и-и», то Лиза явственно слышала, как мальчик называет ее по имени. Вера понимала, что со своей подругой Роман более откровенен, поэтому просила Лизу, чтобы та провоцировала Ромку издавать звуки, а не общаться с помощью кивков.Когда Васильченко впервые увидел, как малолетняя дрессировщица отдает его сыну команду: «Голос, Ромка, подай голос!» и ребенок в ответ нечленораздельно мычит «у-у-и-и-и», после чего Лиза засовывает в рот любимого дитятки кусок шоколадки, он пришел в ужас.Тогда Лиза, чтобы хоть немного успокоить огорченного видом чумазого сына папашу, потребовала:— Ромочка, скажи: «папа, па-па».Мальчик кивнул и важно произнес:— А-а. А-а.Звук был низкий, похожий на голос неизвестного духового инструмента, абсолютно расстроенного и слегка осипшего.— М-да, — только и смог проговорить Васильченко.Оставив мальчика у логопеда, Вера поспешила в хирургию. Конечно же, в палате у Вовки она застала Галину. Ребенок уже мог сидеть, в теплые дни мать вывозила его на коляске в больничный парк. Однако сегодня с утра сыпал мелкий колючий снежок, холодный ветер вызывал только одно желание — поскорее спрятаться под одеяло.Вовка играл на подаренном Васильченко компьютере, мать стояла у окна и смотрела на больничный парк. Она не могла не слышать, как скрипнула дверь, впуская Веру, но никак на это не прореагировала.— Здравствуйте! — заулыбался Вовка. — Мам, Вера Петровна пришла.Женщина обернулась. Несмотря на белый халат, она казалась абсолютно черной. Вера была поражена такой игрой света. Может быть, причины крылась не в том, что она видела, а в том, что чувствовала, глядя на Галину? А может, такое впечатление создавали глаза, которые бессонные ночи обвели черными полукружьями? Или ввалившиеся щеки, из-за которых выступающие скулы казались узкими, словно крылья ласточки? Или безжалостно зачесанные и кое-как скрепленные на макушке в пучок волосы?— Здравствуй, — сказала женщина. Голос ее был пустым и бесцветным.— Я хотела с вами поговорить, давайте выйдем на пару минут?Петрова пожала плечами.В коридоре стояло несколько разнокалиберных стульев.— Садитесь, — предложила Вера, но Галина покачала головой, подошла к окну. Вера стала рядом, наблюдая за игрой ветра и снежинок.— Скоро Новый год, — произнесла она.— Скоро суд, — эхом отозвалась Петрова.— Вы сказали сыну, что не сможете приходить к нему в больницу?— Нет, я не знаю, как сказать, лучше потом, когда меня посадят, ты сама ему скажешь.— Почему вы не хотите помочь адвокату? Ведь наверняка есть какие-то причины, толкнувшие вас на этот поступок.— Зачем? Не вижу смысла.— Смысл есть — или вам дадут шесть лет, или десять.— На самом деле время летит так быстро. Какая разница — в сорок я выйду на свободу или в сорок пять?— Может, для вас и никакой, а для Володи? Он же любит вас, если пошел на такой шаг…Вера почувствовала, как вздрогнула женщина, физически ощутила расходящиеся от нее круги страха, словно от брошенного в воду камня.— На какой шаг?— На попытку самоубийства! — Вера почувствовала, как напряжение так же резко отпустило женщину.— Не было никакой попытки, просто захотел в реке искупаться — жара…— В одежде? Вы же сами говорили о записке!— Какой записке? Ты выдумала или перепутала его с кем-то — у тебя же много пациентов.— Таких, как ваш сын, нет.— Я не хочу больше слушать этот бред! Запомни! Никаких записок не было!Петрова резко повернулась, прошла в палату и закрыла дверь.— Мама, а где Вера Петровна? — услышала Вера голос Володи.— Она пошла за Ромочкой, ей некогда, завтра придет.— Вы поругались?— Нет, конечно, она такая замечательная женщина, так заботится о тебе и нас с бабушкой!Вера не знала, что и подумать.Александр Донской отъехал от офиса и остановил машину. Находиться за рулем в таком состоянии было небезопасно — его трясло от гнева. Заметив неподалеку маленькое кафе, он решил выпить кофе, посидеть и спокойно обдумать случившееся.Донской понимал: все его попытки хоть немного сравняться с отцом выглядят жалкими потугами немощного доходяги-запорожца догнать болид «Формулы-1». Но почему? Что он делает не так? Родился не в то время? Выбрал не ту область приложения своих талантов? Не ту женщину? Отец часто говорил, что всего добился именно благодаря Сонечке. Вспомнилась Вера — спокойная, уверенная. Вот та женщина, которая нужна ему сейчас, чтобы обрести уверенность в себе, утраченную в последние дни. Именно она сможет принести ему счастье. Надо обязательно узнать у Катьки ее телефон и закрутить ситуацию так, чтобы сестричке не осталось никаких других вариантов, кроме как оказаться в его объятиях. И тогда он снова станет победителем, а не завистливым идиотом.Александр выпил кофе и почти успокоился, но тут зазвонил его мобильный. «Полина, — он мысленно выругался, — что ей еще от меня надо?» Но потом вспомнил о приглашении на корпоративную вечеринку «Посейдона» и возникших по этому поводу вопросах, которые собирался задать девушке, и нажал на кнопку.— Привет! Ты где? — радостно спросила Полина.«Вот дура, какая тебе разница!» — подумал Донской.— На работе, сама знаешь — у нас сроки. Пашем от зари до зари!— Бедненький. А я хотела с тобой встретиться! Ты получил приглашение на новогоднюю вечеринку?— Да. Кстати, мне надо у тебя кое-что уточнить.— Давай не по телефону! Я так соскучилась, — многообещающе зашептала в трубку Полина.Ее шепот вызвал в Александре единственное желание — как можно быстрее отделаться от назойливой дуры, однако следующая фраза заставила насторожиться:— У нас тут столько новостей!Донской принял охотничью стойку, как сеттер, почуявший дичь.— Если ты так занят в рабочие дни, давай встретимся в воскресенье.«Черт, что скажет Катька, если я в воскресенье уйду по рабочим делам? А какое, собственно, мне дело до того, что она скажет? Пусть привыкает к тяжелой жизни жены бизнесмена!»— Ладно, давай в воскресенье вечером. Где встретимся?— Прямо на набережной, возле нашего ресторанчика, хорошо? В восемь?От слов «нашего ресторанчика» Донского покоробило, но он стерпел — остается надеяться, что Полинины новости стоят такого самопожертвования.Глава 17Катя ждала Донского в офисе. Было уже почти восемь, когда уставший, с покрасневшими глазами, Никита вышел из «своего» кабинета на кухне.— Подвезти тебя? — спросил он.— А вдруг Саша приедет?— Позвони, спроси. Я ухожу — не сидеть же тебе тут одной.— Может, ты позвонишь?— Вы что, поссорились?— Нет.Никита набрал номер Донского. Тот сразу ответил.— Саш, ты еще будешь в офисе?Катя слушала разговор друзей, а сама думала, хочется ли ей, чтобы Донской сейчас за ней приехал. Или нет? Она не успела ничего придумать — Никита договорил и кивнул:— Собирайся, я тебя подвезу. Он, оказывается, уже дома.Войдя в квартиру, Катя поняла: Донской недоволен.Он сидел на диване и раскладывал в ноутбуке пасьянс. Катя чмокнула жениха в щеку.— Привет.— Что за дурацкая привычка — сидеть на работе допоздна, когда муж дома помирает с голода?«Что-то ты не похож на умирающего голодной смертью», — подумала она.— Хороша хозяйка, в холодильнике — шаром покати! — продолжал возмущаться Донской.«Давно бы съездил в супермаркет, чего-нибудь купил, почему-то не подумал, что я тоже с работы?»— Ну что ты молчишь? Язык проглотила?— Я есть хочу, — жалобно проговорила Катя.— Есть? — казалось, Александр опомнился. Куда-то исчез менторский тон, выражение глаз стало более человеческим. — Предлагаю два варианта: я сейчас закажу столик в нашем любимом ресторанчике на набережной, или поехали в супермаркет, наберем еды и устроим ужин прямо в постели.— А можно ты сам съездишь в супермаркет, а я пока переоденусь? Я что-то сильно замерзла.— С тобой все в порядке? Ты не заболела? — Катя была уверена, что Донской по-настоящему взволнован состоянием ее здоровья.— Нет, — она покачала головой, — все хорошо, только приезжай побыстрее, правда есть очень хочется.Когда дверь за Донским захлопнулась, Катя быстренько побежала под душ, потом хотела было надеть что-нибудь сверхэротическое для ужина в постели и уже полезла в шкаф, как вдруг ей в голову пришла мысль, показавшаяся на первый взгляд абсурдной. Но, вспомнив вчерашнюю реакцию Александра на свои ледяные ноги, решила поэкспериментировать. В конце концов, белье — это затертый штамп, средство для усиления любовного пыла партнера, а этого у ее шефа, тьфу-тьфу, чтобы не сглазить, и так хоть отбавляй, и Катя поморщилась, вспомнив вчерашнее происшествие на кухне. Ей нужен не секс, а отношения, поэтому действовать надо тоньше, психологичнее.Вернувшись из супермаркета, нагруженный пакетами Донской застал подругу сидящей на кровати в костюме солдата наполеоновской армии после разгрома под Москвой. На ногах у нее мохнатились шерстяные носки, шею укутывал толстый шарф. Все это было задрапировано одеялом, накинутым на голову и ниспадающим живописными складками. Из-под него на Донского смотрели голодные глаза. Видно, что-то было особенное в выражении этих глаз, что-то, заставившее его поставить пакеты на пол и присесть на край кровати.— Катька! — сказал он. — Катька, какая же ты…— Какая?— Готовься, сейчас буду тебя кормить!И он подтащил поближе журнальный столик, поверхность которого тут же утонула среди банок и пакетиков с деликатесами. Александр кормил Катю вкусностями, а она самые понравившиеся тут же, прямо руками, засовывала ему в рот, а потом по-детски облизывала пальцы, наблюдая, как от этого жеста в глазах у жениха загорается огонь. В этот момент Катя чувствовала себя почти счастливой.Вера возвращалась из больницы абсолютно разбитой. Ей не удалось выяснить у Петровой причины, по которым она убила мужа, мало того, отказ Галины от разговора, ее резкий испуг, когда Вера заговорила о Володе, наводил на странные размышления. В какой-то момент даже показалось, что на самом деле это не Петрова убила мужа, а Вовка. Тогда все становилось понятно: мальчик отравил пиво, написал записку «Ты свободна» и побежал к реке. С другой стороны, если идея суицида уже укоренилась у ребенка в сознании, откуда взялась мысль об убийстве? Как он мог знать, что пиво выпьет именно отец, а не мать? И где взял яд? И что это был за яд? Вопросов — море, ответов — ни одного. Вера стала вспоминать знаменитых сыщиков — героев детективных романов. Как действовала бы на ее месте, к примеру, мисс Марпл? Конечно, по-хорошему надо все рассказать адвокату Алексею Сергеевичу. Наверняка он сможет что-нибудь придумать. Но есть очень существенное препятствие — Верино представление о медицинской этике, обязывающей хранить врачебную тайну и действовать исключительно в интересах больного. Если сама Галина не хочет, чтобы о ее подозрениях насчет причастности Володи к смерти отца узнали окружающие, какое право имеет она, Вера, рассказывать о том, что узнала от женщины в момент сильного душевного потрясения?Васильченко дома не было — он уехал на важный объект в другом городе и обещал вернуться только в субботу вечером. Чтобы хоть как-то отвлечься от мыслей о семье Петровых, Вера решила поговорить с Сеней.Художник был на связи и очень обрадовался появлению подруги. Они обсудили здоровье всех близких, картину Сени, которую он начал писать еще месяц назад и никак не мог закончить — ему пока не удавалось перенести на холст свое настроение, радость встречи. Хотелось изобразить всплеск эмоций, испытанный им в тот момент, когда он прочитал ее сообщение, но все попытки оканчивались неудачей.— Я должен видеть твои глаза. Не могу дождаться, когда ты приедешь!— Сеня, ты же знаешь, это зависит не только от меня.— Если дело в деньгах, я пришлю, сколько надо.— Не только, деньги у меня есть, во всяком случае, на билет хватит, сейчас мы оформляем документы.— Я нашел отличный отель — вы не будете испытывать никаких неудобств.— Об удобстве я думаю в последнюю очередь.— Жалко Катя не сможет приехать.— Я еще не говорила с ней. У нее в апреле свадьба.— Да что ты! Это здорово! Помню, она хотела выйти замуж за миллионера. И как? Получилось?— Я сама услышала о свадьбе совсем недавно — ты же знаешь, какая она скрытная. Думаю, завтра все узнаю.— По-моему, из вас двоих более скрытная — это ты.— Возможно. Бывают вещи, о которых не можешь ни с кем поговорить, и от этого становится так тяжело…— Расскажи мне, может, я смогу тебе чем-то помочь.— Сенечка, не обижайся, я не могу.— Почему?— Врачебная тайна.— Я никому не расскажу.«А почему, собственно, нет? — подумала Вера. — Высказанная проблема становится не такой гнетущей».И она рассказала Сене о Володе Петрове, его матери, записке, которая то ли была, то ли нет, своих подозрениях, что это мальчик отравил отца, предстоящем суде и о том, что если адвокату не удастся найти каких-то смягчающих обстоятельств, Галине придется десять лет провести в колонии.— Мне кажется, ты должна поговорить с мальчиком, — убежденно произнес Сеня. — Представляешь, какой для него будет удар, если это действительно сделал он, а посадят мать! Я так понял, что он очень ее любит? Ты не знаешь, какой страшной может быть депрессия.— Я ведь врач, изучала это в университете.— Это снаружи, а изнутри? Каково оно — дойти до самого дна бездны?Вере показалось, что это сказал не Сеня — как-то не вязался сохранившийся в памяти образ постоянно улыбающегося мальчика с такими страшными словами. Вопреки бытующим в обществе стереотипам, она считала людей с синдромом Дауна способными на сильные чувства, но в ее мыслях Арсений был человеком, достигшим своей самой заветной мечты и однозначно счастливый, поэтому слова о глубочайшей депрессии вызвали чувство протеста, разум отказывался воспринимать их.Сеня рассказал, что вначале все было неожиданным, новым. Ральф нанял ему учительницу немецкого языка, довольно сносно разговаривающую по-русски. Женщина была очень худой и очень старой — так казалось Арсению, — но живой и подвижной. Она отлично водила автомобиль и таскала Сеню по городу, стараясь как можно больше говорить по-немецки, чтобы мальчик побыстрее освоил язык. Но эффект от словесной каши, в которую благодаря такому методу обучения попал мальчик, был обратным: даже замечательные сокровища Дрезденской галереи, которые Сеня мог созерцать часами, застыв у какого-нибудь особенно понравившегося полотна, приправленные безумолчной болтовней фрау Рильке, раздражали до бешенства. Однажды Сеня отказался выйти из дома, заявив, что никуда не поедет, что ему все надоело и он хочет домой — к Вере, Кате и Кузьмичу. Тогда он еще пытался найти утешение в искусстве, но вскоре понял, что привычный мир красок уже не доставляет прежнего ощущения радости творчества. Он забросил рисование и целыми днями сидел на стуле, тупо уставившись в пол. Сеня слышал разговоры матери с Ральфом, знал, что отчим звонил родителям Веры и Кати, просил приехать к ним с девочками. Мальчик не мог не видеть слез матери, разрывавшейся между вновь обретенной любовью и сыном, понимал, что заставляет ее страдать, но понимал отстраненно, разумом. Душа продолжала лететь вниз, в темноту, в кому.— А потом, что