Бергман – калач тертый. Он сразу спрашивает: – Бигуди сняла или еще нет? Я аж закашливаюсь от восхищения его предвиденьем, ну и вообще словом «бигуди». Я его в последний раз слышала лет пятнадцать назад. – В них поеду, – огрызаюсь я. – Я так и знал. Хорошо, что нам не к двум, а к трем. Буду через сорок минут. И отключается, оставляя меня, как рыбу, открывать и закрывать рот от бессильного гнева. Я же могла еще спать! Мерзавец! Как только сделка закончится, я его убью. Надо только в книжечку записать, чтоб не забыть, за что именно. Меня так поражает коварство Бергмана, что киплю я до самого его приезда. Котелок булькает так, что крышечку вот-вот сорвет. Застегнув проклятое пальто и остервенело намотав по самый нос розовый шарф, я спускаюсь к Герману, силясь придумать ему какую-нибудь гадость, но достойного на ум ничего не идет, и я решаю, что просто буду ловить момент. Впрочем, Бергман явно не в духе. Смотрит на меня зло, и у меня ощущение, что когда у обоих такой настрой, то обязательно бомбанет. – Где перчатки, Левина? – рявкает он вместо приветствия еще до того, как я закрываю дверцу машины. Демонстративно достаю перчатки из кармана и кладу их на приборную панель. – Доволен? – тявкаю я. – На юбилей без перчаток не пускают? Могу сгонять за шляпой со страусиными перьями. – Не беси меня, Левина! Успокой меня, скажи, что ты оделась прилично, и мне не придется за тебя краснеть перед соседями. Ты надела то, что я тебе купил? – Платье надела, остальные твои покупки я соседям показывать не собираюсь. – Что у тебя с лицом? – Рыдала из-за несчастной любви. – К тому поэту? – пренебрежительно фыркает Бергман. – Нашла из-за кого. Все равно, что-то не так… Не пойму что… У меня такие воспаленные глаза, что я просто не смогла запудрить ресницы. Стоит нанести хоть немного пудры, как начинают литься слезы. Подозреваю, что именно мои родные ресницы и брови вызывают у Германа подозрения. Всю дорогу я ловлю на себе его взгляд. Ну ничего, сейчас я сниму шапку, Бергман увидит две косы, и ему полегчает. Однако, я прокалываюсь. Когда в прихожей Розы Моисеевны я стаскиваю верхнюю одежду, сразу же удостаиваюсь еще более пристального внимания. – Левина, сколько говоришь тебе лет? Не, ну не козел? Я хотя бы договор прочитала, который подписывала. Герман Александрович Бергман, сорок четыре года. А он даже не удосужился посмотреть? Вот уверена, что он и отчества моего не помнит. – А что? – Мне опять что-то мерещится, – морщится Гера, вешая мое пальто. Я оправляю на себе платье, а повернувшийся ко мне Бергман стремительно меняется в лице. Не успеваю я и пискнуть, как оказываюсь зажата между его телом и вешалками. Шокируя меня, Бергман распускает руки и бесстыдно шарит руками по моей груди. – Где? Твою мать, Левина! Где сбруя? Ты принципиально не носишь лифчик? Глава 16. Женская солидарность Сказать, что я охренела, не сказать ничего. Какая наглость хватать меня за грудь без всякого эротического подтекста! Я специально прислушиваюсь к своим ощущениям. Он деловито шарит и ощупывает меня. Серьезно, Бергман просто проводит розыскные мероприятия! Ах ты подлый фетишист! Лифчик ему важнее! В баре он тискал меня совсем по-другому. Ни одна женщина не простит такого пренебрежения к своим прелестям, и я не исключение. У меня на языке уже вертится подходящая гадость, но вселенная решает отомстить за меня сама. – Дядя? Кого ты там жамкаешь? – грудной девичий голос веселится позади Германа. – Не староват ли ты для обжимашек в темном коридоре? Да! Так его! Не знаю, кто ты, прекрасная дева, но я тебя уже люблю! – Мерзкий подкидыш, – шипит разъяренный Гера. – Ничего я не перепутал. Я уже достаточно большой, и мне уже все можно! – Об этом все соседи в курсе, – язвит та, которую мне по-прежнему не видно за широченными плечами. – Боюсь, ба не придет в восторг, если ты продолжишь… Ты и мне наносишь непоправимую психологическую травму своей возней. Бергман с сожалением отрывается от увлекательной игры в детектива. – Если это для тебя уже психологическая травма, то передай мои соболезнования Раевскому. – Сам и передашь, он тут. Они с бабушкой уже довели друг друга до белого каления, так что не стоит усугублять. Теперь твой выход. – Эля, не беси меня! У тебя для этого есть Раевский, а у меня для этого – Левина! – Кто есть Левина? – любопытствует, как я припоминаю, племянница, на которую возлагались демографические надежды Бергмана. Осознав, что досужая родственница не отстанет и не даст ему наконец разобраться с лифчиком-Гудини, Герман, скрипнув зубами, в конце концов отодвигается и перестает заслонять обзор. – Знакомься, Яна Левина – восходящая звезда романсов девятнадцатого века и прочих пыточных талантов. О божечки, мне наконец удается нормально вдохнуть, тем более, что слово, я так понимаю, предоставляется мне: – Стоматолог я, здрасти, – выдыхаю я, стаскивая вязаную теткину шапку с электрическим пощелкиванием и являю миру две куцые и лохматые косицы. Взгляд, брошенный мельком в зеркало, подтверждает мои догадки: выбившиеся из убогой прически волосы наэлектризовались и стоят дыбом. Зато брошь из чешского стекла на месте и сверкает, как никогда. Должна же была я украсить монашеский наряд, выбранный Бергманом. Эля, разглядев меня в скудном освещении прихожей, приподнимает брови: – А ты, похоже, небезнадежен. Движешься в правильную сторону, но эта все равно слишком молоденькая. Тебе бы постарше. Лет на десять. Давай, Эля, куси его, куси! – Мумии – это к твоему отцу, у меня другая специализация, – рявкает Бергман. – Не повезло вам, Яна, с моим дядей, – наигранно сокрушается Эля, сдувая рыжую прядь с лица. – Хотите я вас с нормальным мужчиной познакомлю? – Эля! – Что, Эля? Иди выполняй сыновний долг, а мы с Яной попудрим носики и присоединимся.