— Знакомую провожал до метро, возвращался — тебя вот увидел. Пойду я, пожалуй, спокойной ночи. — Бывай. — Пьяный покачнулся, изображая приветственный жест. Галл вернулся к своему подоконнику. Свет на лестнице не горел, и мужчина на скамейке был ему хорошо виден. Минут через двадцать тот поднялся, немного походил вдоль дома и, убедившись в своей устойчивости, скрылся в подъезде. Еще через десять минут Галл вышел и отправился пешком в сторону Рижского вокзала, оттуда, поймав частника, поехал туда, где остановился. Это была пустая квартира, ключи от которой он забрал в автоматической камере хранения на Ленинградском вокзале. Оперативникам, блокирующим квартиру, где находилась Настя, разрешили смениться и отдохнуть. * * * Гордеев, расслабив мышцы спины, обмяк в кресле. Хорошо ночью, не жарко. Если бы можно было днем спать, а ночью работать! Он позвонил Насте. — Поспи, деточка. Твой ухажер тоже спать пошел. — Не могу. Меня всю трясет. — Ну что ты, Стасенька, не надо так. Ребята сидят в соседней квартире, они его не упустят. — А вдруг упустят? Вот, подумал Виктор Алексеевич, наша болезнь — ни в ком не быть уверенным до конца и никому не доверять полностью. И все-таки кто такой этот объект? Убийца или нет? Кто явится разбираться с шантажисткой Лебедевой? * * * Настя прилегла. Сказались длинные бессонные ночи, и ей удалось забыться тяжелой болезненной дремой. Ей снилось, что она стоит на высокой, абсолютно гладкой скале, с которой нельзя спуститься. Ее охватил безысходный ужас. «Я разобьюсь, я разобьюсь, — думала она, — никакого выхода нет, стены гладкие и отвесные, ухватиться не за что. Я умру, это конец». В тот момент, когда страх и отчаяние достигли апогея и стали невыносимыми, пришла спасительная мысль: «Я же как-то сюда забралась, значит, где-то есть спуск, надо его найти». Радость и облегчение были такими острыми, что Настя проснулась, взглянула на часы — проспала восемь минут. Она закрыла глаза. …В большой комнате за столом Гордеев что-то сосредоточенно писал. Почему-то он был в форме, с полковничьими погонами на плечах. В квартире расположилась группа захвата — Настя никак не могла сосчитать, сколько их. Под окном остановился грузовик, и из кабины вышла женщина со светлыми волосами в голубом пальто. Это же женщина, подумала Настя, это не может быть Галл. Блондинка подняла голову и встретилась глазами с Настей. У нее было немолодое приятное лицо с мелкими чертами. Господи, пронеслось в голове у Насти, это же моя смерть приехала, сейчас она войдет в квартиру — и я умру. Женщина вошла в подъезд. Насте казалось, что она отчетливо слышит ее шаги по лестнице. «Виктор Алексеевич! — закричала она. — Я же сейчас умру! Сделайте что-нибудь, спасите меня!» Но Гордеев даже головы не поднял от бумаг. Женщина в голубом пальто вошла в квартиру. Настя вцепилась в рукав полковничьего кителя: «Помогите же мне! Не пускайте ее сюда!» Гордеев недовольным и каким-то брезгливым жестом выдернул руку и отстранился. Парни из группы захвата молча расступились, пропуская блондинку. Она строго посмотрела на Настю. «Ну, здравствуй, красавица», — тихо сказала она. «Это ошибка, — хотелось крикнуть Насте, — вы не ко мне пришли, я же никакая не красавица, это все знают. Это ошибка!» Она почувствовала, что летит куда-то назад, в темноту. «Я умерла», — подумала Настя и с этой мыслью проснулась. К снам Настя относилась бережно. Сновидение — продукт работы мозга, считала она, просто так ничего не снится. Смерть в сновидениях — признак сердечной недостаточности или легкого приступа, произошедшего во время сна. Надо выпить горячего чаю, покрепче и с сахаром. Она вылезла из постели и поплелась на кухню. Пальцы плохо слушались ее, в подушечках покалывало — верный признак приступа. Ну смерть — ладно, а вот что означает все остальное? Неужели она и в самом деле не надеется на своих товарищей? Неужели она действительно до такой степени не уверена в них? И что же, получается, что в глубине сознания она считает Колобка способным бросить ее в трудный момент без поддержки? «Наверное, это потому, что в первый раз, — успокаивала себя Настя. — Просто еще не приходилось на собственной шкуре испытать, насколько надежно и основательно планируются подобные операции». Но в голову упорно лезло совсем другое объяснение. За последние годы ей столько раз приходилось делать анализ различных комбинаций и операций — как успешно завершенных, так и проваленных, — столько раз приходилось выискивать слабые места и недостатки, что она хорошо, даже слишком хорошо знала, как часто случаются осечки, как часто кто-то халтурит, проявляет небрежность, забывчивость, подводит других. «Воистину, многия знания — многия горести», — подумала она. * * * Володя Ларцев с удовлетворением подумал, что Галл — или кто бы он там ни оказался, этот «объект», — фактически выполнил за них грязную работу. — Я вас ни к чему не принуждаю, — спокойно сказал он. — Вы можете выбирать. Если вы не с нами, вам это ничем не грозит. Подумайте. Его собеседник нервно постучал пальцами по колену. — Мне кажется, вы меня обманываете. Разве меня не могут привлечь за соучастие? — Обязательно привлекут. Когда я говорил, что вам ничего не грозит, я имел в виду, что ваш отказ от сотрудничества с нами не повлияет на меру вашей ответственности. — А согласие повлияет? — Конечно. — Что я должен сделать? — Ничего. Не делайте ничего, этого будет достаточно. — Вы хотите сказать, что я должен молчать о том, что произошло сегодня? — Вы меня правильно поняли. Живите, как будто ничего не случилось. Поймите, вы оказались не между двух огней, а между трех. С одной стороны — организация, с другой — ваш друг, с третьей — мы. Единственный способ не обжечься — стоять неподвижно. — Вы правы. А если меня о чем-нибудь попросят? — Пообещайте. Но не делайте ничего, не позвонив мне. Хорошо? Все это долго не продлится, самое большое — дня три. Три дня выдержите? — Попробую, — вздохнул собеседник. — Веселая жизнь — сидеть и ждать, когда тебя привлекут, да еще по такой статье. — Согласитесь, это все же лучше, чем ждать, что тебя просто убьют, — рассудительно возразил Ларцев. Глава 11 Утром схема опять начала пробуксовывать. Так, по крайней мере, думали Коротков и Селуянов, узнав о передвижениях объекта. Гордеев выслушал их и отослал, коротко сказав: — Я подумаю. Сидите на месте, далеко не уходите. К часу дня те, кто вел наблюдение за объектом, сообщили, что потеряли его. Группа, блокирующая квартиру на проспекте Мира, была немедленно приведена в готовность. Напряжение нарастало. Объект возле дома не появлялся. Гордеев сидел красный и злой. Он видел, что ситуация выходит из-под контроля. — И все-таки я не понимаю, почему мы не можем слушать телефонные переговоры из квартиры Муртазова, — недовольно говорил заместитель Гордеева подполковник Жерехов. — Я не сомневаюсь, что прокурор дал бы разрешение. — Поздно, Паша. Да и опасно. Неужто жизнь тебя ничему не научила? Чем выше уровень преступной организации, тем активнее идет утечка информации. Риск слишком велик. — Но так мы ничего не добьемся. Это — нельзя, то — опасно, ты хоть понимаешь, к чему мы придем? Ты подставил убийце неопытную девчонку и рассчитываешь взять его голыми руками. Что с тобой, Виктор? О чем ты думаешь? Разрабатывать Павлова должно Министерство безопасности, а не мы с тобой. — Да плевать я хотел на Павлова! — взорвался Гордеев. — Я убийцу ищу. А Павлов мне неинтересен. Кнопки нажимать каждый дурак может. — Какие кнопки? — не понял Жерехов. Гордеев вскочил и заметался по кабинету, раздраженно разбрасывая в стороны попадавшиеся на пути стулья. — Пойми, Паша, мы столкнулись со сложной и четко организованной системой, о которой ничего не знаем. Считай, что это компьютер, у которого есть абонентская сеть пользователей. Павлов, Рудник, Иванов-Петров-Сидоров — любой из них, если он является абонентом, может нажать кнопку. Машина пожужжит, пощелкает, и на экране появится слово. Мне неинтересны эти пользователи, я и так про них все знаю. Мне интересно, что происходит в машине, когда она жужжит и щелкает. Ты прав, девчонка неопытная, но у нее есть мозги, и она сможет то, чего мы с тобой не сможем. Она эту машину всю по деталям разберет. — Если жива останется, — тихо сказал Жерехов, не глядя на полковника. — Прекрати! — Голос Гордеева сорвался на визг. — Я за нее не меньше твоего боюсь. В крайнем случае, дадим убийце уйти. Черт с ним, доказательств все равно мало. Жерехов работал с Гордеевым не один год, вместе они составляли как бы систему сдерживателей и противовесов. Резкий и отчаянный Гордеев, который никого и ничего не боялся, несся сломя голову в одному ему видимые дали. Обстоятельный и консервативный Павел Васильевич Жерехов, хоть и был моложе Гордеева, играл при нем роль мудрого дедушки, бдительно следящего, чтобы не в меру резвый внучек не упал в пруд, не лазал через заборы и не играл со спичками. В главном они были единомышленниками, но в методах всегда расходились. — Тогда ради чего все это? — продолжал настаивать Жерехов. — Павлов тебе неинтересен, убийцу ты готов упустить. Столько усилий, столько волнений — и все ради информации, которую ты то ли получишь, то ли нет. Я не узнаю тебя, Виктор. — А я не узнаю тебя, — уже спокойнее ответил Гордеев. — Ты не хуже меня видишь, куда мы все идем. Время той преступности, к которой мы привыкли и приспособились, кончилось. У нее были свои законы, свои правила игры, но теперь этого больше нет. Меняется страна, меняется политика и экономика, и вместе с ними меняются преступность. Это совсем другие преступники, и искать их, работать по их изобличению мы не умеем. И вот у нас появился шанс хоть чему-то научиться. Перестрой же наконец свои извилины в другом порядке, заставь себя признать, что и в нашей работе могут быть ситуации, когда процесс познания важнее результата. Пусть это во вред дню сегодняшнему, но зато на пользу дням завтрашним. Пусть мы сегодня не раскроем одно убийство. Мало, что ли, у нас этих «висяков»? Зато завтрашние заказные убийства мы встретим во всеоружии. — Тебе голову оторвут за такие мысли, Виктор. Где это видано — сознательно идти на нераскрытие преступления, да еще убийство офицера милиции. — Пусть отрывают, — махнул рукой Гордеев. — У меня выслуги тридцать один год, уйду на пенсию. Все равно на мою зарплату нынешнюю я могу только две пары туфель жене купить. Цепляться за кресло не стану. А вот вы еще много лет будете мне спасибо говорить, если удастся то, что я задумал. — Генерал, конечно, не знает о твоем наполеоновском походе? — Конечно, не знает. У Павлова есть на него какой-то выход. — Почему ты решил? — А он пытался через генерала узнать, не нарыла ли Анастасия чего-нибудь эдакого в деле Филатовой. — Но почему? Почему именно Каменская? Гордеев довольно улыбнулся. «Вот тебе, Пашенька, доказательство, что я не ошибся, когда брал к себе никому не известную девчонку из райотдела. Как ты тогда сопротивлялся!» — Потому что, — раздельно и веско произнес он, сделав паузу. — Вот ты мне не верил, когда я говорил, что из нее будет толк. И ошибся. А я оказался прав. Да, она многого не умеет. Да, у нее кое в чем нет опыта. Но репутация — это тоже оружие, и немаловажное. Знаешь, Паша, — добавил Гордеев, остановившись за спиной у своего зама, — я, честно признаться, сам не знал этого. Только когда генерал меня вызвал и стал орать, что Настя — моя любовница, тогда я понял, что тот, кто его на меня натравил, интересуется в основном Каменской. А это значит, ему сказали, что реальная опасность может исходить только от нее. Конечно, в первую минуту мне было обидно. Что же, выходит, мы все не в счет? Я тридцать лет в розыске работаю, и меня преступник не боится, а она — всего шесть лет, и уже такая слава. Вот тогда, Пашенька, я и понял, что это — другие преступники. Поэтому они и не боятся тех, кто вырос из старой школы, они понимают, что у нас логика другая, мышление другое. Если хочешь, привычки другие. А Анастасия — она особенная. У нее мозги набекрень. А это означает, что я прав.