Впервые женщина у руля отдела по расследованию серийных убийств. Впервые гаитянка возглавляет департамент. Это, как считает ее муж, непосильная задача. Как если бы корабль, полный дерьма, тонул в океане мочи. А она только что приняла на себя капитанство. - Они выбрали тебя, потому что ты чернокожая, - говорил ее муж. - Ты - расходный материал. Если облажаешься - нормально. Ты сделаешь за них грязную работу, отмоешь их дом, как это десятилетиями делали гаитянки. И знаешь, что получишь в награду? - Нет. Что же? - Хотя она понимала, куда он клонит. - Еще больше дерьма. Вокруг тебя сплошь merde, а ты коза отпущения, жертвенный агнец… - Что-то ты все о животноводческой ферме, Андрэ. У тебя есть, что мне сказать? Он еще сильнее разозлился. Хотя, он часто бывал зол. Никаких оскорблений, никакого насилия, нет. Но он был тридцатидевятилетним чернокожим мужчиной. Его так часто останавливала полиция, он сбился со счета. Они вынуждены были тренировать своего четырнадцатилетнего сына с пеленок, учить его, как вести себя, если тебя остановил полицейский. Если тебя преследуют. Преследуют целенаправленно. Если толкают и провоцируют. Не спорить. Двигаться медленно. Показать руки. Быть вежливым, делать, что просят. Не спорить. Андрэ имел право на гнев, на долю цинизма. Она тоже часто злилась, временами выходила из себя. Но хотела дать им еще один шанс, последний. Раз уж и ей дали последний шанс. - Может ты и прав, - сказала она мужу. - Но я должна попробовать. - Гамаш такой же, как остальные, - говорил муж. - Вот подожди. Полетит говно, он шагнет в сторону, и под огнем окажешься ты. Для этого он тебя и выбрал. - Он меня выбрал, потому что я отлично делаю свою работу, - разозлилась Мадлен. - И если ты этого не видишь, тогда у нас будет другой разговор. Она впилась в него глазами, ее злость усилилась от предположения, что муж прав. И вот она сидела с шефом-суперинтендантом Гамашем за маленьким деревянным столиком, в окружении смеющихся и болтающих посетителей закусочной. Он просил ее взять на себя постройку корабля посреди океана. Корабль с дерьмом зачерпнул мочи, а шеф желает, чтобы она не просто залатала течь, но и перестроила все судно? Мадлен Туссен посмотрела в его утомленное лицо. Если бы это было все, что она видит, то надо было признать, что он просто выдохся, а его последователи обречены. Но ей были видны и морщинки вокруг глаз и губ, говорившие о веселом нраве больше, чем об усталости. А глубоко карие глаза не просто полны ума, они полны чуткости. В них доброта. И решимость. Перед ней сидел человек во всей силе своей власти. Он снизошел до того, чтобы пошарить в навозе и вытянуть ее наверх. Наделил ее полномочиями за пределами воображения. Попросил встать с ним рядом. Бороться вместе с ним. Возглавить отдел серийных убийств. - Когда ваши силы будут на исходе, приходите, поговорим, - предложил он ей. - Я знаю, каково это. Я чувствовал себя так же. - С кем говорили вы, сэр? Он улыбнулся, и морщинки сделались глубже. - С моей женой. Я рассказываю ей все. - Все?! - Ну, почти. Очень важно, Мадлен, не изолироваться от людей. Изоляция не прибавит толку в нашей работе. Она сделает нас слабее, ранимее. Та кивнула. Об этом стоило задуматься. - Мой муж говорит, что вы делаете меня капитаном тонущего корабля. Что ситуация безнадежна. Гамаш задумчиво кивнул, и сделал глубокий вдох. - Он прав. Частично. Ситуация в нынешнем ее состоянии безнадежная. Как я сказал на собрании, война с наркотиками проиграна. И что же нам делать? Туссен покачала головой. - Подумай, - настаивал Гамаш. Она так и сделала. Что делать, когда ты проигрываешь? Сдаться, или… - Мы изменимся. Он с улыбкой кивнул ей. - Изменимся. И не слегка. Нам требуются радикальные перемены, и этого, к сожалению, невозможно ожидать со стороны старой гвардии. Перемены требуют смелого и творческого мышления. И храброго сердца. - Но вы-то сами… Она остановилась как раз вовремя. Или не вполне вовремя, как знать. Шеф-суперинтендант Гамаш весело взглянул на нее. - Старый? - Э... - Э? - переспросил он. - Старше, - проговорила она. - Désolé. - Не за что. Это же правда. Но кто-то должен взять на себя ответственность. Кто-то должен стать крайним. Мадлен Туссен поняла, что во многом ее муж был прав. Но он ошибался в главном - не она будет козленком, привязанным к колышку для приманки хищника. Этим козленком станет Гамаш. - У нас есть огромное преимущество, суперинтендант, - продолжал Гамаш, на этот раз жестким и деловым тоном. - Вообще-то, даже несколько. Наши предшественники большую часть сил тратили на нарушение собственных законов и укрывательство. А большую часть времени - на междоусобные войны. Палили друг по другу, временами в буквальном смысле. Преступность вышла из-под контроля, частично потому, что внимание старших офицеров Сюртэ было приковано к их собственной продажности, отчасти потому что картели платили большие деньги за то, чтобы на их деятельность прикрывали глаза. - Они добровольно ослепли, - сказала Туссен. - В обмен на деньги и власть. - Да. Очень по-гречески. Но шеф не выглядел веселым. И Мадлен подумала, что это или шутка, или он и впрямь воспринимает все как древнюю трагедию, разыгрываемую в декорациях Квебека. - А сейчас? - спросила она. - Как вы и сказали, мы изменимся. Поменяем все. Но будем делать вид, что не изменилось ничего, - он изучающе посмотрел на нее. - Единственная причина того, что мы вот такая полиция, какая мы есть, это потому что кто-то сотню лет назад организовал нас таким образом. Но то, что работало тогда, не работает сейчас. Вы молоды. Используйте это как преимущество. Наши же противники ожидают от нас старой тактики. Он склонился к ней ближе, понизил голос. Но тон его был энергичным и почтительным. - Переустрой все, Мадлен. Сделай нас новыми и сильными. Это наш шанс. Пока все думают, что мы на такое не способны. Пока никто за нами не смотрит. Твой муж не одинок в своих суждениях. Все поголовно считают, что Сюртэ непоправимо загублено. Речь не только о репутации, мы тут гнием. Еле держимся, настолько все шатко. И знаешь, что? Все они правы. Мы можем потратить время, энергию и ресурсы для поддержания смертельно поверженной структуры, а можем начать все сначала. - И что же нам делать? – ей передалось его волнение. Он откинулся на спинку стула. - Не знаю. Мадлен почувствовала себя слегка вымотанной. Но, в какой-то мере, она была рада услышать подобный ответ. Это означало, что она сможет внести свой вклад, а не просто реализовать чужую идею. - Я жду предложений, - сказал Гамаш. - От тебя. От остальных. Я их обдумаю. Как много утренних и вечерних часов этой осени он провел в компании Анри и Грейси, сидя на скамейке на холме над Тремя Соснами. Однажды с экземпляром «Настигнутого радостью», в другой раз, читая про «храброго человек в храброй стране». Он смотрел на крохотную деревушку, живущую своей жизнью, на горы и леса за ней, на позолоченную ленту реки. И думал. Думал. Он дважды отклонял предложение стать шефом-суперинтендантом Сюртэ, главным полицейским Квебека. Отчасти потому, что ему не хотелось стоять на мосту, когда корабль, так им когда-то любимый, потонет на его глазах. А он не видел способа спасти его. Но когда его попросили в третий раз, он снова уселся на скамейку и стал размышлять. О коррупции. О понесенном ими ущербе. Размышлял об Академии Сюртэ, о ее новобранцах. Размышлял о мирной жизни. О покое. Здесь, в Трех Соснах. Вне карт и радаров. О жизни в безопасности. Часто к нему присоединялась Рейн-Мари. Они молча сидели рядышком. Пока однажды вечером она не сказала ему: - Я тут думала об Одиссее.