- Если я с кем и соглашусь, то с Ганди, а не с Гамашем. Но может ли судья искренне верить в суд совести? В то, что он заменяет все остальные? Звучит анархически. - Прогрессивно звучит, - не согласилась Джоан. - Звучит как конец многообещающей карьеры судьи, - улыбнулась Морин. Она поцеловала Джоан, затем склонилась чуть ниже и поцеловала ее еще раз, прошептав: - А это за Ганди. Глава 17 Двое мужчин снова схлестнулись. И без того внимательные, зрители сейчас подались вперед, не сводя глаз с квадрата в передней части зала суда, как с боксерского ринга, где протекала битва по делу об убийстве. В зале судьи Кориво атмосфера наэлектризовалась. Подобное она не приветствовала. И так уже было достаточно жарко. И по ее мнению, электричество и правосудие - две вещи не совместные. Но теперь она хотя бы могла отследить первопричину. Эти двое лопались от антагонизма. Пара слонов, как назвала их Джоан. Вернее было бы сказать, пара диких слонов, решила судья Кориво. Обгадили ее первое серьезное дело. Но даже это было неправильно. Генеральный прокурор, месье Залмановиц, двигался с выразительной грацией и гибкостью пантеры. Он рассекал по своей территории, время от времени делая набеги в сторону стола защиты, но при этом не спускал глаз с человека на скамье свидетеля. Так хищник оценивает свою жертву. А Гамаш? Сидел спокойно, словно у себя дома. Словно был хозяином этого кресла и свидетельского места, да и всего зала целиком. Вежлив, предупредителен, внимателен. Его вопиющий покой резко контрастировал с вечным движением прокурора. Гамаш был терпелив. У него хватало здравого смысла выжидать, пока нападающий противник не выкажет слабость. Слоном он не был. Не был и пантерой. Это был хищник высшего порядка, поняла она. Вершина пищевой цепочки. Судья Кориво наблюдала, как месье Залмановиц сужает круги, окружает Гамаша, и она сама уже готова была замахать на прокурора, отогнать прочь. Предупредить его, что подобное хладнокровие и самообладание, какие выказывает шеф-суперинтендант Арман Гамаш, проявляются лишь у тех, кто не имеет природных врагов. И было бы фатальной ошибкой принимать его спокойствие за летаргию. Сверххищник, цитирующий Ганди, восхитилась судья. И задумалась, делает ли это месье Гамаша менее или более опасным. И решила, что единственным настоящим врагом такому человеку будет он сам. Морин Кориво припомнила свою мимолетную фантазию, пришедшую ей на ум, когда она шагала по жаркой мостовой на обед с Джоан. О том, что эти противники на самом деле союзники, и лишь делают вид, что готовы вцепиться друг другу в глотки. Но что заставляет их поступать подобным образом? Конечно же, она знала ответ. Есть лишь одна причина, по которой они так себя ведут - хотят поймать хищника еще более крупного. Судья Кориво взглянула на того, кто сидел на месте обвиняемого. Возможно ли, чтобы кто-то выглядел настолько слабым, сломленным, а на самом деле был кем-то совершенно иным? - Перед перерывом на ланч вы рассказывали нам, шеф-суперинтендант, как сообщили новость о гибели Кати Эванс ее мужу, - говорил прокурор. - Дело было в ресторане. - В бистро, oui, - поправил прокурора Гамаш, и с удовольствием отметил, как Залмановиц ощетинился на его крохотное замечание. В свою очередь, Барри Залмановиц смотрел на главу Сюртэ, удобно расположившегося на месте свидетеля и благодарил случай за то, что нанести удар этому человеку не составит особого труда. Их совместный задушевный обед ничего не менял. Прокурору не нужно было притворяться, что он ненавидит Гамаша. Ненависть была искренней. Застарелой. Много раз они спорили по поводу судебных решений. Иногда прокурор отказывался выдвигать обвинение против того, кого Гамаш считал убийцей. Залмановиц утверждал, что улик мало, что они недостаточно убедительны. «По вашей вине», - обвинял он Гамаша. А шеф-инспектор Гамаш, тогдашний глава убойного, готов был назвать прокурора трусом, рискующим выдвинуть обвинение лишь в том случае, когда нет ни шанса на проигрыш. Ирония состояла в том, что весь план строился на всеобщей уверенности в их взаимной ненависти. А красота плана заключалась в искренности этой самой ненависти. Вышагивая по залу суда и поглядывая на спокойного человека на свидетельской скамье, прокурор ощущал неприкрытую злобу со стороны Гамаша. Хотя, там же присутствовала и настороженность. Так велика была угроза, что Арман Гамаш заставил себя обратиться за помощью к человеку, обладающему исключительной возможностью эту помощь оказать. К человеку, которого он не любил и которому не доверял. Это были самые необычные переговоры за всю карьеру Залмановица. Гамаш вылетел в Монктон, потом добрался на машине до Галифакса, а Залмановиц прилетел прямо туда. Они расположились в закусочной на набережной. Закусочная была дешевой, даже по сомнительным стандартам докеров и рыбаков, и прочих завсегдатаев. Там-то, в тени кораблей, приписанных к разным портам мира, шеф-суперинтендант Сюртэ и обрисовал свой план государственному прокурору. Закончив, полностью и абсолютно открывшись, Арман Гамаш стал ждать. И только легкий тремор правой руки выдавал его волнение. Глава прокуратуры сидел, ошеломленный. Высокомерием просителя. Масштабами изложенного плана. Глупостью, граничащей с гениальностью решения обратиться к последнему человеку на земле, желающему помочь. И не просто помочь. - Ты просишь меня покончить с моей карьерой! - Почти наверняка. Как и я покончу со своей. - Да твоя-то едва началась, - напомнил Гамашу Залмановиц. - Ты только что вернулся на работу. Ты в должности шефа-суперинтенданта наносекунды. Сомневаюсь, что тебе известно, где на твоем этаже туалет. Я же в прокуратуре тридцать лет. Руковожу всей этой долбаной хренью. А ты предлагаешь мне не только пустить все коту под хвост, но и подвергнуться риску быть посаженным в тюрьму? Как минимум, подвергнуться унижению? Хочешь, чтобы позор лег на мою профессию и на мою семью? - Да. Смиренно прошу об этом. Гамаш выглядел так искренне, когда говорил это. Но потом заулыбался. На мгновение Залмановиц решил, что разработана какая-то сложная схема, чтобы избавиться от него. Заставить его самоликвидироваться. Соблазнить его совершить нечто если не откровенно незаконное, то безусловно неэтичное. После чего его не просто уволят, его уничтожат. Но заглянув в эти глаза, изучив это лицо, Залмановиц осознал, что Гамаш какой угодно, только не безжалостный. В то время как сделанное им предложение было жестоким. Арман Гамаш оставался серьезен. - Мне надо проветриться, - заявил прокурор, и когда Гамаш начал подниматься, Залмановиц усадил его обратно. - Я пойду один. Он принялся бродить вдоль пирса. Мимо крупных контейнеровозов. Пахло водорослями, ржавчиной, рыбой. Вверх и вниз по пирсу. Если он сделает, как просят, то не сможет никому об этом рассказать. Даже жене. До тех пор, пока все не закончится. И кто знает? Может его поймут. Увидят, что цель оправдывала средства. Но прогуливаясь, он, как ни старался, не мог сбежать от реальности. Если он согласится, если пойдет на это вместе с Гамашем, это означает конец. Его пригвоздят к позорному столбу. И поделом. Это шло вразрез со всем, во что он верил. За что он боролся. И со всем, во что верил Гамаш, если уже честно. Угроза была настолько велика, что оба они готовы были пойти на компромисс со своими глубокими убеждениями. Пожалеет ли он о том, что присоединился к Гамашу? Или пожалеет, что отказался от этого альянса? Каков шанс на успех? Минимален, он знал. Но сведется к нулю, если он не попробует. А у Гамаша вообще нет вариантов. Таков уж он, понимал Залмановиц. Из-за своей должности. Из-за уважения, которого он добился в своей профессии. Гамаш использует все, исчерпает колодец доброго к нему отношения. Совершив один этот шаг. Залмановиц остановился и посмотрел на в гавани Галифакса, ощутил бодрящий морской ветер на лице. Шарлотта любила ходить в старый порт Монреаля, смотреть на корабли. Широко распахивала глаза от удивления. Всегда спрашивала отца, куда идет тот или другой корабль и откуда приплыл. Барри, естественно, не знал ответов, поэтому придумывал их. Выбирал самые экзотические названия. Занзибар. Мадагаскар. Северный полюс. Атлантида. Сэнт-Сливочномороженная-Картошка-фри. - Ты это выдумал! – до слез хохотала Шарлотта. Что ж, подумал он, если он придумал историю для своей маленькой девочки, то сможет придумать ее и для всего остального Квебека.