Вот он, на самом краешке фотографии. На само краю ее периферического зрения. Только что вышел на ее орбиту. Кобрадор. Река вечно занятых обывателей, уставившихся в экраны смартфонов, текла мимо, а посреди этой реки черной скалой возвышался призрак, явившийся из забытых времен. И смотрел. Женщина еще не понимала природы этого явления, но точно знала, что он тут по ее душу. - И кто она? - Коллин Симпсон. Владелица сети детских садов. Ее обвиняли в злоупотреблении, но оправдали. Лакост кивнула. Естественно, женщину оправдали. Если бы ее признали виновной, в кобрадоре не было бы необходимости. - Кое-кто не верил в ее невиновность, - выговорила Лакост. - Ну, ее оправдали технически, из-за нарушения процедуры, - заметил Бовуар. - Один из полицейских облажался. Этот страх знаком любому следователю. Совершишь ошибку, и хищник снова на свободе, среди беззащитных жертв. Лакост снова развернулась к экрану. Чудовище претерпело изменения. Теперь им был не кобрадор. Теперь им стала хорошо одетая женщина, такая же, как большинство окружавших ее пешеходов. Лакост перевела взгляд на опустевший погреб. Думаешь, Кати Эванс была с ней знакома? - спросила Лакост. - И, может быть, они встречались в Карнеги-Меллоне? - Это всего лишь догадка, - Бовуар развел руками, мол, попытка - не пытка. - Если мадам Эванс знала эту женщину, есть вероятность, что кобрадор приходил за ними обоими. Сначала за одной, потом за другой. - Посмотрим, что ты накопаешь. - Oui, патрон. Шеф-инспектор Изабель Лакост вернулась к ноутбуку и протоколам опросов, проведенных за день. Открыв очередной файл, она тихо простонала. Рут Зардо. Изабель захлопнула крышку ноутбука. Опрашивать старую умалишённую поэтессу было тяжело. Перечитывать протокол с ее ответами было и того тяжелее, даже для главы убойного. Да и не было там ничего важного. Усевшись удобнее и подвинув к себе кофе, Лакост перешла к следующему файлу. - О, merde, - вздохнула она, закрыла файл и, улыбнувшись своим мыслям, вернулась к протоколу опроса Рут Зардо. Рут определенно упоминала о чем-то знакомом. * * * Клара и Рейн-Мари увлеченно беседовали, пока Арман с Мирной ходили за вином и хлебом для сырных бутербродов. А, merci, - поблагодарила Рейн-Мари, потянувшись за принесенным хлебом. - О чем вы разговаривали? - поинтересовалась Мирна. - О нацистах? - О Пиноккио, - ответила ей Клара. - Ну конечно. - Мирна повернулась к Арману. - Вижу, мы как раз вовремя, чтобы поднять тему про начальную школу. - Разговаривая о нацистах? - удивилась Клара. - Это не подъем, это спуск. - Нет, если поговорим об эксперименте, - сказала Мирна.- Защита Эйхмана основывалась на том, что он просто следовал приказам, правильно? Обе дамы кивнули. Они об этом слышали. То была классическая линия защиты для тех, кого нельзя оправдать. - Обвинители и представители общественности заявили, что это абсурд. Что любой порядочный человек отказался бы участвовать в холокосте. Это на долгое время стало темой для разговоров в кулуарах и на коктейльных вечеринках - разве человек порядочный не отказался бы? Именно на этот вопрос и должен был ответить эксперимент. - Но как вообще можно проверить вещи подобного рода? - удивилась Рейн-Мари. - Что ж, некоторые детали я подзабыла, но суть в том, что исследуемого помещали в комнате с двумя другими лицами. Одного из них представляли как руководителя эксперимента. Ученого. Весьма опытного и уважаемого. Целью эксперимента, говорили испытуемому, станет попытка заставить третьего участника эксперимента быстрее обучаться. Исследуемого уверяли, что результаты эксперимента пойдут на пользу не только третьему человеку - обучаемому. Но и принесут неоценимую пользу обществу. Арман откинулся на спинку кресла, закинул ногу на ногу и уставился на огонь в камине. Голос Мирны действовал на нихумиротворяюще. История ее звучала как сказка на ночь, хотя, понимал Арман, это скорее была сказка братьев Гримм, а не Алана Милна. - Далее, обучаемого привязывали к стулу, - продолжала Мирна. - Привязывали? - переспросила Рейн-Мари. - Да. Исследуемому объясняли, что кое-кто из обучаемых намеревался покинуть стул и прервать эксперимент, когда начинались сложности, поэтому теперь их привязывают. Это что-то вроде ремня безопасности в автомобиле, просто слегка сдерживающие путы. Обучаемым платят за участие в эксперименте, объясняли они, поэтому нужно довести дело до конца. Мирна обвела взглядом компанию, дабы убедиться, что ее внимательно слушают. Рейн-Мари и Клара покивали. До сих пор - хотя описывались не совсем обычные вещи - не происходило ничего из ряда вон выходящего. Пока они могли бы согласиться со всеми условиями. Но это пока. - Исследуемому сообщали, что за каждый неправильный ответ, данный обучаемым, он - исследуемый - должен ударить того небольшим разрядом электрического тока. - Как в невидимом поводке у собаки, - вспомнила Клара. - Легкий удар током - и собака знает, что границу пересекать нельзя. - Верно. Мы применяем такое постоянно. Аверсивная терапия, - согласилась Мирна. - Далее, чего не знает исследуемый, так это того, что и ученый, и обучаемый заодно. - Нет никакого электрошока? - спросила Рейн-Мари. - Нет. Обучаемый - актер. Он просто притворяется, что получил разряд. Первый раз, когда он дает неправильный ответ, удар легкий, и исследуемый легко соглашается продолжить эксперимент. Но сила тока увеличивается с каждым последующим неправильным ответом. По мере продолжения эксперимента неправильных ответов становится все больше и все хуже чувствует себя обучаемый. Электрошок причиняет ему, по всей видимости, настоящую боль. Он просит завершить эксперимент, но руководитель уверяет, что это невозможно и эксперимент продолжается. - Это его огорчает? - спросила Клара. - Исследуемого, имею я в виду. - А вот это интересный вопрос, - тихо сказала Мирна. - Насколько я помню, он обычно смущается, ему не по себе, но ученый его убеждает, что не он первый, через это многие прошли, так что и он сможет. - И он продолжает? - удивилась Клара. - Да. Наконец, обучаемый начинает плакать и умолять, визжать и вырываться из пут. Ученый отдает приказ еще раз ударить обучаемого током. Этот удар, понимает исследуемый, может оказаться мучительным. И даже смертельным. Ученый уверяет его, что они не делают ничего дурного. Напоминает, что куча народу перед ними прошла через это. В комнате повисла тишина, нарушаемая лишь треском дров в камине. - И он продолжает, - тихо закончила Мирна. Рейн-Мари и Клара смотрели на нее, не отрываясь. Позабыв о вине и сыре. Исчез очаг. Уютный лофт домика в красивой деревеньке сменился на стерильный бункер, в котором находились ученый, обучаемый и исследуемый. И отвратительная правда. - Но такое делали всего раз, верно же? - с надеждой спросила Клара. - Нет, - ответила Мирна. - Они проводили эксперимент сотни раз. Не все исследуемые перешли критическую черту, но большинство. Больше, чем мы могли предположить. - И чем надеялись, - добавила Рейн-Мари. - Они просто следовали приказам, - повторила Клара. Она повернулась к Рейн-Мари. - Ты бы решилась нанести тот, последний удар? - Спроси ты меня пять минут назад, я бы с уверенностью сказала нет. Но сейчас… - Она вздохнула. - Не уверена. Арман кивнул. Ужасное признание. Но на него требуется храбрость. Признать, значит сделать первый шаг к несовершению ошибки. Заглянуть в глаза чудовищу. Узнать его. Понять, что нет никакого гнусного меньшинства. Что нет никаких «они». А есть мы. Суд над Эйхманом стал одним из ужасов Нюренбергского процесса. Практически преданным забвению в наши дни. Зло банально. Нет никаких безумцев с пеной у рта. Есть лишь сознательные мы. - «Пусть совесть будет твоим вожатым», - тонким голоском пропела Клара, слова эти повисли в воздухе и словно сгорели в огне камина. - Не так-то это просто, оказывается. - А почему вы говорили про Пиноккио? - поинтересовался Арман. Он подозревал, что речь шла не только о ежевечернем ритуале чтения сказки Оноре. - Ой, это такая глупость, - начала Рейн-Мари. - Особенно сейчас, после того, о чем мы только что говорили. Не обращай внимания. - Нет, а все-таки? - настаивал Арман. Рейн-Мари посмотрела на Клару, та вскинула бровь.