– И это основание, чтобы его не прощать? – спросила Рут. Судя по всему, она была искренне озабочена данным вопросом. Даже на минуту забыла о себе. – Михаил говорит, что Люцифер был из них самым красивым, самым ярким. Его называли Сын Утра. Он был светоносным. Рут обвела взглядом деревенские дома, сады, лес. Легкую дымку и пробивающееся сквозь нее солнце. – Глупый, глупый ангел, – пробормотала она и повернулась к своим спутникам. – Обычно совесть принято считать хорошей вещью, но позвольте спросить: сколько страшных преступлений совершено во имя совести? Совесть – прекрасное извинение для ужасающих действий. – Тебе это сказал твой друг Люцифер? – спросила Мирна. – Нет, мне это сказал архангел Михаил, а потом попросил молиться за самого великого из всех грешников. – У которого не было совести, – указала Мирна. – Или она была покорежена. Совесть не обязательно хорошая вещь. Сколько геев избито, сколько женских клиник, где делали аборты, было разгромлено, сколько негров подверглось линчеванию, сколько евреев было убито людьми, которые слушали голос своей совести? – И вы думаете, именно это у нас и происходит? – спросил Арман. – Пропала, заблудилась совесть? – Откуда мне знать? Я сумасшедшая старуха, которая молится за Сатану и держит в доме утку. Слушать меня может только чокнутый, верно? Идем, Роза, пора завтракать. И они вдвоем похромали вразвалочку к дому Гамаша. – Совесть руководит нашими действиями! – крикнула ей вслед Мирна. – Чтобы мы поступали правильно. Чтобы были смелыми. Бескорыстными и отважными. Чтобы противостояли тиранам, чего бы это ни стоило. Рут остановилась и повернулась, чтобы взглянуть на них. – Ты бы еще сказала, что она светоносная. – Она остановилась на ступеньках веранды. Впилась в них взглядом. – Иногда все не так хорошо. Глава двенадцатая Когда Совесть ушла, старший суперинтендант Гамаш почувствовал, что может без опасений вернуться в Монреаль, к своим обязанностям. Он проехал сквозь ноябрьский туман, стлавшийся над землей, и провел день за делами, наверстывая упущенное. Накопилось много бумажной работы, встречи были отложены до того времени, когда кобрадор покинет Три Сосны. Гамаш пообедал в бистро в Старом Монреале с новым главой отдела по расследованию особо тяжких преступлений. За «дежурным» супом и сэндвичами, приготовленными на живом огне, они обсудили проблемы организованной преступности, картелей, наркотиков, отмывания денег, угроз терроризма, мотоциклетных банд. Все эти проблемы только усугублялись. Гамаш отодвинул в сторону свой сэндвич и заказал эспрессо, пока суперинтендант Туссен расправлялась с приготовленным на живом огне cubain.[26] – Нам нужно больше ресурсов, patron, – сказала она. – Non. Нам нужно эффективнее использовать имеющиеся у нас средства. – Мы делаем все, что в наших силах, – возразила Туссен, подавшись над столом к старшему суперинтенданту. – Но мы на пределе. – Вы недавно на этом посту… – Я проработала в отделе пятнадцать лет. – Но быть начальником – это другое дело, non? Она положила сэндвич, вытерла руки и кивнула. – Вам поручено дело огромной важности. Ответственность велика, и возможности немалые, – сказал Гамаш. – Вы должны по-новому выстроить работу в вашем отделе. Организуйте его, определите все обязанности, утвердите. Отбросьте старые методы, начните заново. Вы противились коррупции и заплатили за это немалую цену, вот почему я выбрал вас. Мадлен Туссен кивнула. Она уже собиралась уходить из полиции, но Арман Гамаш вернул ее обратно. Она не была так уж уверена, что должна быть благодарна ему. За ней следило столько разных глаз. Первая женщина во главе отдела по расследованию особо тяжких преступлений. Первая гаитянка, вообще возглавившая отдел в Квебекской полиции. Ее муж ясно сказал ей: миссия невыполнима. Пусть она представит себе, как корабль, груженный дерьмом, тонет в океане мочи. А ее только-только повысили в звании до капитана. – Тебя выбрали, потому что ты черная женщина, – сказал ей муж. – Расходный материал. Если у тебя ничего не получится, ну и прекрасно. Ты можешь проделать за них грязную работу, вычистить их дом, как это на протяжении десятилетий делали гаитянки. И знаешь, что ты получишь? – Не знаю. Что? – спросила она, хотя и понимала, к чему он клонит. – Еще больше дерьма. Ты будешь вся в их merde, ты станешь козлом отпущения, жертвенным агнцем… – Это все сельскохозяйственные животные, Андре. Что ты хочешь мне сказать? Он тогда обозлился. Впрочем, он вообще часто злился. Нет, не оскорблял ее, не бил. Но он был тридцатидевятилетним черным мужчиной. Он сбился со счета, сколько раз его останавливали копы. С тех пор как их сын научился ходить (теперь ему было четырнадцать лет), Мадлен и Андре постоянно занимались с ним, объясняя ему, как он должен себя вести, когда его остановит коп. Когда его будут унижать. Когда будут над ним издеваться. Толкать и провоцировать. «Не реагируй. Иди медленно. Показывай руки. Будь вежливым, делай то, что тебе говорят. Не реагируй». У Андре было право на злость, на цинизм. Она тоже злилась, часто выходила из себя. Однако была готова рискнуть еще раз. И такой случай ей представился. – Может, ты и прав, – сказала она. – Но я должна попробовать. – Гамаш такой же, как и все остальные, – заявил Андре. – Вот подожди. Когда полетит говно, он отойдет в сторону и оно полетит в тебя. Поэтому он тебя и выбрал. – Он меня выбрал, потому что я очень, очень хорошо умею делать то, что делаю, – вспылила Мадлен. – Если ты этого не понимаешь, тогда нам стоит поговорить о чем-нибудь другом. Она сердито смотрела на него, ее злость усиливалась подозрением, что он прав. И теперь она сидела со старшим суперинтендантом Гамашем за маленьким деревянным столом, в окружении смеющихся, болтающих людей, зашедших пообедать. И он просил ее построить корабль посреди океана. Корабль с дерьмом плыл по океану мочи, и Гамаш хотел, чтобы она не только отремонтировала его, но и на ходу изменила конструкцию. Мадлен Туссен посмотрела через стол на его усталое лицо. Если бы она видела только это, то сказала бы, что он человек конченый, а те, кто идет за ним, обречены. Но она видела, что морщинки в уголках его глаз и рта появляются больше от улыбчивости, чем от усталости. А глаза, эти темно-карие глаза, не просто умные, но и задумчивые. И добрые. И решительные. Перед ней был человек в расцвете сил. И это он протянул руку и вытащил ее из грязи. И наделил властью, о какой она даже помыслить не могла. И попросил встать подле него. Рядом с ним. Возглавить отдел по расследованию особо тяжких преступлений. – Если почувствуете, что вам невмоготу, приходите поговорить со мной, – сказал Гамаш. – Я понимаю, что это такое. Сам испытывал подобные ощущения. – А к кому приходили поговорить вы, сэр? Он улыбнулся, и морщинки на его лице обозначились резче. – К моей жене. Я рассказываю ей все. – Все? – Ну, почти все. Знаете, Мадлен, очень важно не исключать людей из нашей жизни. Разобщенность не улучшает наши рабочие качества. Она ослабляет нас, делает более уязвимыми. Она кивнула. Нужно будет подумать об этом. – Мой муж говорит, что вы поставили меня капитаном тонущего корабля. И спасти ситуацию невозможно. Гамаш задумчиво кивнул и сделал глубокий, протяжный вдох: – Он прав. Отчасти. Ситуация на настоящий момент безвыходная, проигрышная. Как я говорил на совещании, война с наркотиками проиграна. И что мы должны делать? Туссен непонимающе покачала головой. – Подумайте, – настойчиво сказал он. И она задумалась. Что делать, если ты находишься в проигрышной ситуации? Ты либо сдаешься, либо… – Мы должны измениться.