– Я… я подумала, что как-нибудь объеду дерево, – бормочет Большая Рита. – Отвезу ее к доктору. – Что за нелепица. Она ничем не болеет, Рита! Неужели вам хочется, чтобы эту кроху увезли в какой-нибудь детский приют? В этом дело? – Мама снова полна решимости, как прежде, и мне хочется захлопать в ладоши. Она вернулась. Я ее вернула. Излечила ее от печали. Принесла ей малышку. – Вы хоть представляете, что это за заведения? – продолжает мама. Большая Рита молчит, но что-то в ее опущенном взгляде подсказывает мне, что она-то как раз знает. Я вижу, как ее легкие раздуваются и сдуваются под блузкой. Рита поджимает и надувает губы, как бывает, когда человек сдерживает слезы. – Малыши в железных кроватках! Рядами в одной комнате! Грязные подгузники. Матрона, которая… которая сдаст ее на удочерение какой-нибудь старухе. Будет расти в муниципальном доме! Да где угодно. Я почти уверена, что Большая Рита выросла в муниципальном доме. Но она молчит. – Честное слово. – Мама смотрит на Леснушку, и ее взгляд смягчается: она не может от нее глаз отвести. Как и все мы. Это самая красивая малышка на свете. – У вас не было своих детей, Рита. Вам не понять. Лицо Большой Риты искажает странная гримаса. Она смотрит на свои руки на руле и после паузы отвечает: – Это все как-то неправильно, Джинни. – Неправильно? – Мама делает шаг назад, ее лицо заостряется. – Хотите сказать, аморально? Что ж, если хотите поговорить о моральных принципах, Рита, может, для начала обсудим ваши? У Большой Риты белеют костяшки пальцев. В воздухе снова искрит. – Я знаю, что вы ведете журнал о моем состоянии для Уолтера. – Мама переходит на шепот. Ее голос дрожит. – Шпионите за мной. Мое тело затапливает горячим чувством вины: я помню, как сидела у маминой постели, пока она спала, и рассказывала про тетрадку Большой Риты. С другой стороны, может, мама узнала как-то еще. Мардж легко могла покопаться в вещах Риты. Она все время суетится на втором этаже, заглядывает в спальни, прижав к груди стопку постельного белья. – Джинни, если бы я отказалась, он бы уволил меня на месте и нанял кого-нибудь еще, – заикаясь произносит Большая Рита. Неуклюжие слова спотыкаются друг о друга. – Я не хотела бросать детей. Мама качает головой: – Вечно я недооцениваю своего мужа. Он воспользовался вашей добротой, Рита. Вашей неуверенностью в себе. Вы же это понимаете? – Ее голос становится твердым как кремень. – Вы делали записи в последние два дня? Говорили с Уолтером? Большая Рита кивает. Такое ощущение, что она вот-вот расплачется. Ее шея покрылась красными пятнами. – Позапрошлым вечером. Он сказал, что ремонт в доме скоро закончится, маляры уже красят стены. А он вернется на последней неделе августа. По лицу мамы я вижу, что она, как и я, подсчитывает дни: у нас осталось меньше двух недель. Она смотрит на Большую Риту. Ее голос смягчается, в нем слышится испуг: – Вы упоминали девочку? – Я… я не знала, что сказать. Связь оборвалась. Мама выдыхает. – Вы правильно поступили, Рита. Думаю, лучше будет не говорить Уолтеру о малышке. Пока не стоит. Вы ведь обещаете? Правда? Большая Рита прикладывает руку ко лбу, как будто у нее разболелась голова. – Идемте в дом. Пожалуйста. – Мама наклоняется к окну машины, устроив Леснушку на плече, и переходит на заискивающий тон. – Вы нужны малышке. Она так проголодалась. Посмотрите. Присосалась к моей шее, как осьминожка. Приготовите ей бутылочку? Мама никогда сама не готовит молочную смесь. Может, она и не умеет. Подгузники она тоже не меняет и не стирает их в ведре – это делает Большая Рита каждое утро перед завтраком. Плещет их в вонючей коричневой воде своими длинными, как трубы, бледными руками. Наконец Большая Рита медленно выходит из машины и направляется к дому, хотя на ее лице еще читается сопротивление. – Вы хорошая девушка, Рита, – говорит мама. За обедом мама съедает целых три картофелины и половинку бараньей отбивной. Большая Рита сидит молча, положив малышку на плечо, помогая ей срыгнуть, а сама едва притрагивается к еде – совсем на нее не похоже. Слышится стук садовой калитки, как будто кто-то только что прошел через нее. Опасаясь, что это Мардж, я выбегаю в лес и смотрю по сторонам. Никого не видно. Но я готова поклясться, что чувствую чье-то присутствие. Кто-то явился к нам в обход заваленной дороги, с тыла, через лабиринт леса. После рулета, сочащегося сладким вареньем Мардж, я забываю о калитке и странном ощущении чужого присутствия. Все возвращается к нашему новому, но уже привычному распорядку. Мы с Тедди идем в гостиную, чтобы помочь Большой Рите переодеть малышку. Тедди зажимает нос пальцами. Пестрое бурое перышко влетает в открытое окно и опускается на пол. Я подбираю его, решаю, что это совиное, и щекочу ножку малышки пушистым кончиком. Она поджимает пальчики. Появляется мама, вся взволнованная, в руках – кружевные пинетки и серебряная погремушка, которая звенит, покачиваясь на ее мизинце. Вещи нашей сестренки, которые Большая Рита спасла из-под кровати родителей в Лондоне. – Думаю, время пришло, – говорит мама. Рита ахает. – Ей так идет, правда? – Мама наклоняется, чтобы завязать пинетки, и вкладывает погремушку во влажный кулачок малышки. Та встряхивает игрушку, и комнату заполняют серебристые перезвоны, призраки умерших младенцев и мамина улыбка. Покачивая малышку на руках, мама начинает ходить по комнате, а за ней – мы с Тедди. Я не вижу, как Большая Рита уходит наверх. Но когда я замечаю, что ее долго нет, то отправляюсь ее искать. Большая Рита сидит, сгорбившись, над своим чемоданом и очень быстро закидывает в него одежду. Она оглядывается на меня – глаза красные, – но потом продолжает паковать вещи, заталкивая свои любимые детективные романы во внутренний карман. Но террариум стоит на полу рядом с другой сумкой. Это меня немного утешает. Пока террариум здесь, пока он еще не упакован, Большая Рита тоже никуда не денется. Я вдруг вспоминаю вечер в Лондоне в прошлом году. Мы уже ложились спать, день был неудачный – в школе меня поймали на краже, я стянула у другой девочки грушевые леденцы, – а Рита погладила меня по голове и рассказала, как однажды в детстве она легла спать расстроенная и злая, а на следующее утро обнаружила, что у нее в террариуме поднимается целый урожай лютиков. Она решила, что это дух ее умершей мамы рассыпал семена внутри, пока она спала, – никакого иного объяснения быть не могло. Я думаю о том, что Большая Рита, как никто другой, умеет подобрать правильные слова, сказать то, чего ты никак не ожидаешь. Меня снова охватывает паника. – Ты не можешь уехать. – Я не могу остаться, Гера. – Она укладывает в чемодан темно-синие гольфы. – Где-то там молодая девушка уже все глаза выплакала, сожалея о своем поступке. И кто-нибудь непременно ее знает. Кто-нибудь непременно донесет. Я вспоминаю качающуюся садовую калитку. Ощущение чужого присутствия. – Здесь все всех знают. Если мы продолжим прятать здесь ребенка, у нас будут проблемы – большие проблемы, Гера. Слезы обжигают мои глаза. Она говорит с такой уверенностью. Я вспоминаю про лечебницу, и у меня внутри все сжимается от страха. – И неправильно, что вы с Тедди скрываете от отца такую важную новость. – Но так живут все семьи. – Не все, Гера, – тихо возражает она, качая головой. У меня внутри что-то вспыхивает. – Как будто у тебя нет секретов! Она вздрагивает. Попалась. – В чем твой секрет, Большая Рита? – подначиваю я, чтобы помешать ей укладывать вещи. Ее губы дергаются. – Оставь меня в покое, Гера. Я набрасываюсь на чемодан, захлопывая крышку и с хрустом запрыгивая сверху. В картонной стенке остается вмятина. – Я тебя не отпущу. Рита закатывает глаза. – Бога ради, Гера. Мне вообще не следовало сюда приезжать, понятно? Я совершила ошибку. Все, отойди. – Ты все равно не проедешь по дороге. – У меня есть ноги. Пойду пешком. – А как же Робби? – Я отчаянно ищу хоть какие-то аргументы. – Он тебе нравится, я точно знаю. – Не говори глупостей, – раздраженно отвечает она. – Тебе некуда идти. И… И ты будешь по нам скучать. Рита поднимает взгляд на меня. В ее глазах пробегает какая-то тень. – Очень сильно, – тихо, почти шепотом говорит она. Я смотрю на террариум, и меня охватывает почти безудержное желание растоптать еще и его. Меня пугает эта мысль, пугает ее разрушительная сила. Чувство потери – это злое чувство, тонкое, как прожилки в беконе, – всякий раз вызывает у меня желание что-нибудь разбить. – Ты вырастешь чудесной девушкой, – говорит Рита, словно учуяв, как сильно я боюсь самой себя. У нее на такие вещи нюх. – Ты прекрасно справишься без меня, Гера. Слезы начинают затекать мне в уши. – Но я все время боюсь, что сделаю что-то плохое, что-то очень плохое, Большая Рита, и от этого кто-нибудь пострадает. А ты единственная, кто может меня остановить. – Это не ложь – не совсем ложь. Она смотрит на меня и будто мысленно спорит сама с собой. Где-то за окном стучит дятел, понемногу дробя тишину. 23 Сильви