– Здоровая вроде, да? Хорошенькая. – Она резко оборачивается и видит Мардж, которая склонилась над малышкой и тычет в нее толстым пальцем. Потом поднимает на Риту взгляд, полный скрытого торжества. – Думали, так и будете ее от меня прятать? Рита впадает в панику, не задумываясь кидается к малышке, берет ее на руки и прижимает к груди. Что же сказать? «Все, что вы скажете, будет записано и может быть использовано в качестве доказательства…» Их ведь не обвинят в похищении? Или обвинят? Она все время ждет, что в дверь вот-вот постучится полиция. На ее запястьях сомкнутся наручники. Рита то и дело дергается, постоянно опасаясь, что за ними кто-то наблюдает, ходит за ними по пятам в лесу, заглядывает в щели в заборе. Но в последнее время все ее чувства обострились – может, это все игры воображения. Лучше бы она прислушивалась, не пыхтит ли по дороге ржавая машина Мардж. – Ну, что вы застыли, Рита? Прямо как рыба – молча разеваете рот. Не волнуйтесь. Я никому не скажу. – Мардж постукивает пальцем по носу. – Мне можно доверять. Рита не доверяет Мардж. Ни капельки. В этой женщине есть какая-то излишняя напористость, ограниченность, озлобленность, которая невольно делает ее отталкивающей. Рита смотрит на простыню, на вмятинку, похожую на снежного ангела, в том месте, где лежала малышка. Даже от одного этого вида ее сердце сжимается. Надо было уходить, когда еще был шанс. Гера остановила ее. Гера и то страшное, что она грозилась сделать и что могла предотвратить только Рита. Как она могла уйти после того, как в ее голову заронили такую мысль? Теперь она подозревает, что Гера прекрасно это понимала. – Найденыш, значит? Рита вздрагивает. – Я такого не говорила. – Да тут и говорить не нужно, милая. Спокойствие Мардж пугает Риту. Оружие в коробках с печеньем. Младенцы, брошенные в лесу. Она будто провалилась в портал в совершенно другой мир, где никого не заботят нормы поведения. Озверевшие люди в лесу уже не вызывают удивления. Здесь возможно что угодно. – Боюсь, в наших местах это не такой редкий случай, как вы думаете. – Она недовольно цокает. – Обычно так бывает с хорошенькими девчонками. Молодость кружит голову. Уголком глаза Рита видит в окне спальни лицо Геры, белое и круглое, как луна. Потом она исчезает – наверное, побежала рассказывать Джинни. – Часто они даже не понимают, что забеременели, пока между ног не начинает лезть голова ребенка. – Мардж щелкает языком. – Я считаю, виноваты их матери, так ведь? Покажите мне загулявшую местную девчонку, и я покажу вам мать, которая плохо за ней следила. – Она дергает малышку за ножку. – Однако же. Как удивительно повезло Харрингтонам, а? «Повезло»? «Повезло» – это когда выигрываешь в лотерее. Или когда ты ростом ниже пяти футов восьми дюймов. А не такое. – Не совсем понимаю, о чем вы. – Потерять одного ребенка… – Мардж воздевает руки к небу, как проповедник, – чтобы вскоре найти другого. Тревога Риты продолжает нарастать. Сегодня утром она видела, как Джинни в длинной кружевной ночнушке ходила по саду с малышкой на руках, показывая ей цветы и птичек, и это напомнило ей женщин, бродивших у стен лечебницы. – Но ребенок не может остаться здесь, Мардж. Та посмотрела на нее так, будто Рита сказала, что планирует кормить малышку дикими кабанами. – Что, простите? – Разумеется, мы позвоним в полицию. – Она сама чувствует, как ее голос дрожит – а вместе с ним колеблется и уверенность в том, что это когда-нибудь произойдет. «Еще один денек», – повторяет Джинни. Но потом наступает ночь, потом разгорается новый мучительный рассвет, и прошедший день сливается с будущим. – Боже правый, нет. Рита, послушайте меня. Вы что, хотите лишить это маленькое сокровище шанса на лучшую жизнь? Нет, конечно. Так что пусть она остается здесь в тайне – слышите? – до конца лета. – Она грубо хватает Риту за рукав. – И никому ни слова. Это мир сошел с ума или она сама? – Но, Мардж… – начинает Рита с изумленным смешком. – Вы слишком молоды. – Она снисходительно фыркает. Влажное дыхание касается щеки Риты. – Но мы же нарушаем закон, Мардж. – Закон? – презрительно хмыкает та, как будто ей сказали несусветную глупость. – Мы, лесные, живем по своим законам. Думаете, какому-нибудь проныре из социальной службы виднее, как будет лучше для ребенка? Я вам говорю, Рита. – Она грозит ей толстым, как сосиска, пальцем. – Эти бюрократы, эти крючкотворы все ни черта не понимают. Слушать нужно то, что вот здесь. – Она бьет себя в мясистую грудь. – И вот здесь. – Постукивает по лбу. – И вон там. – Тычет пальцем в сторону леса. – Людям редко можно верить, а вот дубу – всегда. Рита с трудом сдерживает рвущийся наружу смешок, хотя здесь нет ничего смешного. Все это страшно и совершенно безумно. – Боитесь, что у вас будут проблемы, а? – Мардж так энергично отмахивается, что Рита отскакивает назад, прикрывая голову малышки ладонью. – Не стоит! Когда придет время, можете сказать, что звонили и оставили сообщение. Какой-нибудь нерадивый секретарь, наверное, забыл его передать. О, и еще вы отправили письмо, но оно, видимо, не дошло. Никто не докажет, что вы этого не делали. Почта у нас постоянно что-нибудь теряет. А левая рука не знает, что делает правая. Малышка присасывается ртом к шее Риты. – Мне пора. Она проголодалась. – Знаете, что они скажут? – Мардж придвигается ближе. – Какая она чистенькая! Откормленная! Как любит свою новую семью! Смотрите, у нее даже есть заботливая нянечка! – У Риты в голове будто что-то щелкает. – Тогда Харрингтоны уже смогут формально ее удочерить. – Мардж заправляет завиток волос за ушко малышки с видом довольной бабушки. – Никто не откажет такой хорошей семье, да еще и такой состоятельной. Уолтеру Харрингтону достаточно пернуть, чтобы мэр начал аплодировать. – И вот так, значит, работают социальные службы? – слабо возражает Рита. – Это как-то неправильно. – Так уж здесь все устроено, милая. У нее нет выбора: придется сказать. – Мистер Харрингтон еще не знает о ребенке, Мардж. И он очень скоро вернется. Может, через неделю. – Ага. Вот и отлично. Успеете показать малышку мистеру Харрингтону до того, как позвоните соцработникам. – Н-но… – заикается она. – Я знаю Уолтера Харрингтона всю его жизнь, Рита. Поверьте мне, когда он увидит, как повеселела его жена, он примет этого ребенка с распростертыми объятиями. Может, со стороны и не скажешь, но сердце у него не из камня. – Она говорит с такой уверенностью, что Рита начинает сомневаться в своей правоте. – Ну-ка, давайте ее мне. Ей нужно отрыгнуть. Не могу больше смотреть на вашу неловкую возню. Мардж укладывает малышку на плечо и начинает слишком сильно лупить ее – Рита бы никогда не стала так делать. Ей хочется поскорее забрать девочку обратно. Та громко рыгает. – Лучше пусть выходит наружу, чем внутрь, – с одобрением говорит Мардж, поднимая испуганную малышку над головой и встряхивая ее так, что голые ножки начинают мотаться из стороны в сторону. – Пройдет время… – Снова встряхивает. Девочка начинает издавать хнычущие звуки, которые, как уже успела выяснить Рита, обычно предшествуют пронзительному воплю. – Этот чудесный лесной цветочек вырастет и будет жить богато и счастливо, как все Харрингтоны. Не забывайте об этом. – Будто уловив сомнения Риты – она никогда не встречала более проблемного ребенка, чем Гера, – Мардж застывает, держа малышку в воздухе, и ее сощуренные глаза становятся похожи на крылышки жука. – Так что важнее, Рита? Разболтать правду для успокоения своей совести или поступить так, как будет правильно? 25 Сильви МОЯ МАТЬ ПАДАЕТ. Кружится в полете. Ее юбка раздувается, как парашют. Она летит в вихре из газетных вырезок, как обезумевшая Мэри Поппинс. У меня внутри все переворачивается. Я делаю шаг назад, возвращаясь на тропинку, ведущую по краю утесов, и быстро моргаю, прогоняя страшную картину. Теперь перед глазами снова только голубое небо. Пока что эта прогулка с Энни – мы решили размяться перед возвращением в Лондон – не особенно-то помогает мне успокоить расшатанные нервы. Когда я оглядываюсь на Энни, то вижу, что она отстала на несколько шагов и пытается отдышаться, уперев руки в колени. Я вдруг вспоминаю, что во время беременности у меня был похожий симптом – ощущение разреженности воздуха, как на большой высоте. – Может, присядем, милая? – предлагаю я, возвращаясь к ней и обнимая ее одной рукой за плечи. – Пожалуй, хватит с нас этих утесов? Она улыбается и благодарно кивает. Мамина любимая скамейка, шаткая и замшелая, повернутая лицом к морю, установлена здесь в память о давно умершей паре местных жителей, «которые обожали это место». Я думаю о том, что, если мама умрет, я тоже установлю скамейку в память о ней, но тут же прогоняю от себя эту болезненную мысль. Она не умрет. Ее время еще не пришло. Я сосредоточиваю внимание на лучах света. Красиво. Вот чего мне больше всего не хватает в Лондоне. Здесь нет городской дымки. Цвета так и поют. Прямо как старинный шедевр, с которого сняли потемневший лак. В сумке пищит телефон. Мои пальцы дергаются. Но я догадываюсь, что это Стив продолжает в панике строчить сообщения, а у меня нет ни малейшего желания разговаривать с ним, прерывая наше с Энни общение. Сегодня утром она, кажется, наконец начала открываться мне – постепенно, как бутон, лепесток за лепестком, – делясь подробностями своего летнего романа. – Итак, ты начала рассказывать, как познакомилась с Эллиотом… – осторожно напоминаю я, стараясь не показывать своего нетерпения. – Да, начала… – поддразнивает она. Я толкаю ее коленом: – Ну так продолжай! – В начале лета бабушка случайно проболталась о том, как называлась стекольная компания Харрингтонов. – Она приподнимает одну бровь и делает театральную паузу. – «Харрингтон Гласс». – Интересно. Я не знала. – Я не понимаю, какое отношение это имеет к Эллиоту. Может, она просто отвлеклась и свернула с темы. – Я бы на самом деле не обратила на это особого внимания, но она так странно на меня посмотрела, мам, – продолжает Энни, накручивая на палец прядку волос. – Как будто она сказала что-то, что нельзя было говорить. Ощущение было такое, как когда заденешь что-нибудь под водой, но не знаешь, что это было. Понимаешь, о чем я? Все мое детство присыпано перчинками этих крошечных лихорадочных мгновений: странный тон маминого голоса, стоило мне спросить о ее работе няней, резкая смена темы. Или неожиданно эмоциональная реакция по пустяковым поводам. Как когда я подпалила шторы в своей спальне, закурив сигарету втайне от родителей, и она начала кричать, прямо-таки орать – мама крайне редко повышала голос – и обвинять меня в том, что я чуть не сожгла дом. – Да, прекрасно понимаю, Энни. – Поэтому я, разумеется, погуглила эту компанию. – Она подставляет лицо солнцу и искоса смотрит на меня из-под длинных ресниц. – Она все еще существует, мам. – Правда? – Я прикладываю ладонь ко лбу козырьком и высматриваю в море тюленей или дельфинов – эти тени, похожие на детей, скользящие где-то под поверхностью, прямо как этот разговор. – И так я впервые увидела профиль Эллиота. На сайте компании «Харрингтон Гласс». – Что? – Я поворачиваюсь к ней со смешком и тут же понимаю, что она не шутит. Так вот почему она так уклончиво отвечала на вопросы об их знакомстве и ничего о нем не рассказывала! Не потому, что он женат. Или сидел. Я должна радоваться. Но не могу. – Он как-то сразу бросался в глаза. – Она оживляется, когда речь заходит о нем. Глаза блестят. – Выделялся на фоне старых сморчков в костюмах. В списке сотрудников его должность называлась «цифровой представитель бренда» или как-то так, и там была ссылка на страницу в «Твиттере», которая меня повеселила. А потом, ну, меня просто затянуло в эту онлайн-червоточину. Да не смотри ты так, мам! Я просто хотела отвлечься от всего, что с тобой творилось. – Где-то внизу волна с грохотом разбивается о камни – звуковое сопровождение к захлестнувшему меня чувству вины. – Ладно, и с папой, – примирительно добавляет она. – И что ты нашла? – Во рту пересохло. – В этой… в этой своей червоточине.