– Наркодилера в даркнете. – Господи. Она ласково улыбается, и я понимаю, что она специально меня нервирует. – Он постил девонские пляжи в соцсетях, мам. Смотри. – Она указывает на далекую бухту с косой золотого песка. – Оказывается, он приехал с друзьями посерфить на выходных. Я начала лайкать его фотки, и мы разговорились, сама понимаешь. Нет, не понимаю. Энни так говорит, как будто это проще простого. Она умолкает на несколько секунд. Ее щеки заливает румянец. Так это еще не все, думаю я. Вот черт. – Он работал в «Харрингтон Гласс» всего несколько недель, потому что у его матери были какие-то «связи» с компанией. – Энни изображает кавычки пальцами. – Она кого-то там знает. Это же не важно, правда? – Она хочет, чтобы я ее успокоила. – Ну, он ведь все равно там больше не работает. – Пустяки. – Просто один из тех самых неприятных сюрпризов цифрового мира, соединяющего людей, которые иначе никогда бы не пересеклись. – Но… Энни. Меня тревожит, что ты вот так начала встречаться с незнакомым человеком из интернета. Она хмурится. – Э-э, а как еще ты предлагаешь знакомиться с людьми? – На вечеринке? В поезде? – На лодке. На нэрроуботе, стоящем на канале. Да что со мной не так? Я ушла от мужа. Моя юная дочь беременна. Моя мать застряла в кошмарном пограничье между жизнью и смертью. Я сто лет не выходила на работу. Не подпиливала ногти. Не подкрашивала корни волос. И почему-то отвлекаюсь на мысли о чуваке лет на десять младше меня. Это просто жалко. – На поезде? – хихикает Энни. – Ладно, сдаюсь, я динозавр. – Я поднимаю руки вверх. Ее смешок заставляет меня осознать, как я скучала по этим откровенным разговорам. – И что произошло, когда вы встретились вживую? Он тебе сразу понравился? Она кивает: – Меня к нему потянуло, ну, знаешь, то самое чувство. – Ее голос звенит от тоски. – Такое чувство… как будто все… правильно. То самое чувство. Когда-то я тоже его испытала. В прошлой жизни. В те дождливые выходные, когда я познакомилась со Стивом, мы всю ночь проболтали в палатке на фестивале. Помню мягкий свет внутри протекающей оранжевой палатки, пахнущей пролитым пивом и спальными мешками. Мы лежали бок о бок на сырой подстилке. Над ухом звенели комары. Мы заснули на рассвете, держась за руки, а проснулись от ярких солнечных лучей, сочных, золотых и многообещающих. Мы были так молоды. Мы были совсем другими людьми. – Знаю, звучит сентиментально. Я улыбаюсь. – Звучит так, будто ты влюбилась. Энни не отрицает, но принимается смущенно ковырять лишайник на скамейке, как будто я застала ее врасплох. Внизу грохочут волны. Прилив отступает. – Бабушка успела с ним познакомиться, да? Энни вытягивает длинные ноги, гладкие, покрытые ореховым загаром – она все лето занималась серфингом и явно мазалась кремом от загара намного реже, чем следовало бы. – Они виделись пару раз. – Она знала, где он работает? – осторожно интересуюсь я. Маму испугала бы перспектива того, что ее драгоценная внучка может каким-то образом столкнуться с нашим кошмарным прошлым, в этом я не сомневаюсь. Энни кивает и закусывает губу: – Я рассказала ей об этом во время той самой прогулки. – На солнце набегает туча, и море меняет цвет с бирюзового на бездонный темно-синий. – Прямо перед падением, – шепчет Энни. Ее голос хрипит от ужаса. – О, Энни. – Я беру ее за руку, вспоминая, как она сказала нам с Кэролайн: «Бабушка упала из-за меня». – Это не значит, что ты виновата в случившемся. – Я не знаю, зачем вообще это сказала. – Энни начинает плакать. Ее волосы мокнут от слез и липнут к щекам. Я мягко поправляю ей прядку. Мне хочется забрать эту тяжесть с ее плеч, оказаться на том утесе вместо нее. – Так глупо, – шепчет она, качая головой. – Оно как-то само вырвалось, а она дернулась, как будто я ее током ударила. – Энни закрывает глаза, зажмуривается, и на ее лице подрагивает тень воспоминания. – Потом она… она сделала шаг назад. И исчезла. * * * Через полчаса Энни спускается со второго этажа маминого домика, закинув за плечо сумку и держа одним пальцем мой старый детский мобиль. Маленькие резные деревца покачиваются на леске. – Можно я это возьму? Для моего малыша. «Мой малыш». Меня переполняет чувство потери и бессилия. Приходится напомнить себе о том, как на каждой стадии взросления Энни мне казалось, что это навсегда и ничего не поделаешь. Как будто я теперь вечно буду катать коляску, которая никак не складывается, менять подгузники и кормить по часам, бояться менингита, осложнений от прививок и изюма, которым можно подавиться, и никогда уже не смогу нормально поспать. Но потом появлялась новая Энни: двухлетняя малышка, которая учится ходить, дошкольница, подросток… И каждую я безумно любила, скорбя и изумляясь всякий раз, когда она снова менялась, а я оказывалась не готова к переменам. Это тоже очередная стадия, говорю себе я. Нужно просто сохранять спокойствие. – Конечно, Энни. Забирай. Она широко улыбается: – Думаю, он будет отлично смотреться с террариумом. – Мобиль начинает крутиться и проворачиваться. – Дети ведь любят на такое смотреть, да? Миниатюрный лес под стеклом, который кто-то принес маме в больницу. В суматохе двух последних дней я совсем о нем забыла. – О, да, обожают, – рассеянно говорю я, отвлекшись на не до конца оформившуюся мысль. – Мам… – Энни теребит ключи от машины. – Я не рассказывала Эллиоту, что бабушка работала у Харрингтонов. – Правда? – Я не могу скрыть удивление. Судя по тому, как Энни говорит о нем – с каким блеском в глазах, мне кажется, что между ними возникла духовная близость, а не только телесная. – И что я нашла его на сайте их компании. – Но я думала, вы сблизились. – Так и есть. Все было идеально. В этом и проблема. Я… я боялась все испортить. А это звучит как-то, не знаю, как-то по-сталкерски. Сложно. До сих пор. – Она морщится. – Пожалуйста, ты тоже ничего не говори. Ни ему, ни Хелен, никому. Обещаешь? Пожалуйста. Я медлю, думая о фотографии семейства Харрингтон возле красивого оштукатуренного дома. Между ними и ситуацией, в которой оказалась Энни, есть какая-то связь, пусть и очень слабая, – эта мысль иголкой вонзается в голову. – Если ты не хочешь, конечно, не буду, Энни. Но… – Он не хочет, чтобы я оставляла ребенка, – перебивает она, покачивая мобиль на пальце. – Его мать считает, что я охочусь за его деньгами. Зачем усугублять ситуацию? – Но вчера он все-таки приехал сюда из самого Лондона, – возражаю я. – И наверняка звонил. Энни поджимает губы – значит, звонил. А она, скорее всего, не взяла трубку. – Мне показалось, что он искренне о тебе волнуется. – Нет. Его чудовищная мамаша отправила его из Лондона, чтобы уговорить меня передумать, вот и все. – Энни дует на мобиль – раз, другой, сильнее, и он начинает вращаться. – Я справлюсь одна, – с жаром добавляет она. На светлой стене мелькает лес из теней. Когда крошечные деревья замедляются и останавливаются, я чувствую, как у меня внутри тоже что-то замирает и приходит осознание. Тело Энни мне не принадлежит: я не могу изменить то, что происходит внутри нее, как не могу повлиять на курс спутника, который вращается вокруг Луны. И если бы не моя собственная неспособность разобраться в своем прошлом, ей бы не пришлось в него лезть… Так что это моя ошибка. Моя ответственность. Я наклоняюсь и дую на мобиль, чтобы тот снова затанцевал в ее пальцах. – Ты не одна, Энни. Мы вместе со всем справимся, хорошо? Ты и я. 26 Рита РИТА СТОИТ, УСТАВИВШИСЬ на головоломку из лески, проволоки и игрушечных деревьев – каждое размером с ладонь, но тонкое и плоское, как ноготь, и такое же гладкое. Деревья прикреплены к большому латунному крючку, который она интуитивно приподнимает. Отрезки лески свешиваются с круглой основы, как щупальца медуз, которых волны выбрасывали на берег возле дома. Милая лохматая колли, сидящая рядом с Робби, переводит взгляд с него на Риту и обратно, как будто слушает их безмолвный разговор. Сердце начинает колотиться. Неужели Мардж уже все разболтала? Разнесла повсюду этот безумный план: прятать младенца в Фокскоте до конца августа? Страх мешается с запахом свежих карандашных очистков. – Сделал вчера вечером. – Его улыбчивые глаза заглядывают прямо в душу. Рита представляет, как он резал и ошкуривал дерево, расставив крепкие бедра, склонившись над станком, как алхимик, который извлекает нечто изысканное и хрупкое из грубого полена. – Для ребенка. – Для ребенка? – заикаясь, повторяет она. – Для ребенка, чей плач я слышу из-за забора. – Он кивает на ее шею. – Для ребенка, который оставил молочное пятно у тебя на блузке. О нет. Она принимается лихорадочно оттирать следы молока с того места, в которое обычно утыкается Леснушка. Может, когда в последние пару дней ей чудилось чужое присутствие, это был Робби? Это бы объяснило, почему ей все время кажется, что за ней наблюдают. Иногда, гуляя в лесу, она слышит что-то, оглядывается по сторонам, но никого не видит, и это действует ей на нервы. Прошлой ночью Рита помогала малышке отрыгнуть, расхаживая взад-вперед по гостиной, и увидела что-то в окне. Она готова была поклясться, что ей не чудится, но когда подбежала и выглянула, то никого не увидела. Только лунный блеск. Рита почувствовала себя глупо – наверное, совсем отупела от недосыпа. – Секундочку. – Она укладывает мобиль обратно в бумажную обертку и прикрывает входную дверь. Теперь они неловко стоят на крыльце – как раз там, где состоялся неудачный поцелуй. Совсем недавно, а кажется – целая вечность прошла.