– У Джинни есть подруга – у нее проблемы. Мы ей помогаем. Это большой секрет. Робби кивает. Только слегка заострившийся взгляд его мягких карих глаз заставляет ее сомневаться, что он ей поверил. – Никому об этом не говори, иначе будет страшный скандал. Здесь столько всего на кону. – Хотя бы тут она не соврала. Бог знает, что сделает Уолтер. Вчера он позвонил и устроил ей допрос: «Хорошо ли ест Джинни, успела ли набрать вес? Сколько?» «По утрам глаза не красные?» И самый ужасный вопрос: «Жена обо мне вспоминает?» Рита отрапортовала, что да, Джинни часто о нем вспоминает (наглая ложь) и заметно воспрянула духом (правда). Когда Уолтер спросил, не беспокоят ли их гости – по тону голоса было ясно, что имеется в виду Дон Армстронг, – она ответила «нет» и почувствовала, как он выдохнул с облегчением. «Я ведь говорил вам, Рита, что Фокскот поможет ей прийти в себя? – сказал Уолтер с заметным воодушевлением. – Ей нужно было отдохнуть… – потом пауза, в которую снова проскользнул Дон, – …от привычного распорядка. С нетерпением жду встречи со всеми вами». Еще звонила его сестра Эди. Этот разговор прошел хуже. Рита не успела вовремя прикрыть трубку краем кардигана – из комнаты донесся плач малышки. «У вас там животные в доме, что ли? – спросила Эди со смешком, за которым последовала пауза. – Черт, Рита, вы что, вляпались в неприятности?» На фоне послышались истеричные гудки автомобилей. От этих звуков Риту охватило волнение, смешанное с тоской и страхом, что она уже никогда не вернется в город. Как будто между тем миром и Фокскотом разверзлась непреодолимая пропасть. «Рита? Вы меня слышите? Вам нужна моя помощь, милая?» Пришлось соврать еще и Эди. Это было ужасно неприятно. Ей всегда нравилась Эди и ее житейская, бодрая доброжелательность. После того как та повесила трубку, Рита еще долго стояла, слушая гудки и чувствуя себя ужасно одиноко. – Я никому ничего не скажу, Рита. Она верит ему. Невозможно представить, чтобы Робби пошел разносить сплетни. Тишина сгущается. – Я бы не стал осуждать, если… – Он умолкает. – То есть если я могу чем-нибудь помочь, Рита… – Это не мой ребенок! – Она прикрывает рот рукой. – Так вот что ты подумал? Точно! По лицу вижу! – Я не знал, что думать. Извини. Жестокая ирония вызывает у нее нервный смех. Подумать только – он решил, что Леснушка ее дочь! Но она тронута его добротой. Еще этот сверток. Все это сбивает ее с толку. Рита разозлилась на него за то, что он накинулся на нее после танцев, подумала, что он грубиян, раз посмел вот так хватать ее за бедра руками, похожими на столярные зажимы. Но он не грубиян. И вообще, люди вечно оказываются не такими, какими она их представляет. Наверное, единственное исключение из этого правила – это сама Рита. Или, может, она тоже однажды сумеет удивить саму себя. – Спасибо за подарок, – говорит она, охваченная странной благодарностью. – Он очень красивый. Робби скромно отводит взгляд, но не может сдержать расползающуюся улыбку. – Большая Рита, ты нужна Леснушке! – доносится из дома. Потом дверь распахивается, и на пороге возникает Гера с хнычущей малышкой на руках. – Ой! – Гера, все в порядке. Робби в курсе, что мы заботимся о ребенке подруги Джинни, – медленно, отчетливо произносит Рита. Гера кивает, сообразив, что к чему. – Смотри. Он сделал мобиль. Отнеси его наверх, покажи маме, хорошо? – Она тянется за малышкой. – Я ее подержу. – Леснушка тут же хватает ее за волосы. – Ай! – Рита улыбается, отцепляя от себя крошечные пальчики. – Привет, малышка. – Робби улыбается, склонив голову набок. Он обхватывает не слишком чистой ладонью пушистую детскую голову. Собака трется у его ног, желая отвоевать внимание хозяина. Рита вспоминает, как Фред всегда говорил, что обожает детей. «Жду не дождусь, когда у нас будут свои ребятишки, Рита», – твердил он, поглаживая ее по животу, как свой любимый «Форд Кортина» по капоту. Но проводить время он предпочитал в «Якоре», а не со своими маленькими племянниками – «спиногрызами», как он их называл. «Дядя Фред вернется, когда ты, мальчик, подрастешь и сможешь помогать мне разделывать барашков». – Она просто красавица, Рита. Рита начинает раздуваться от гордости, как будто Леснушка и впрямь ее ребенок, но вовремя останавливается. Она обещала себе, что не станет сентиментальничать и привязываться к этой девочке, раз уж ей суждено скоро уехать. Нужно вести себя профессионально. Но не получается. Неудивительно, что Джинни так к ней прикипела. – Как ее зовут? – Мы зовем ее Леснушкой. – Рита мягко намекнула Джинни, что лучше не давать ребенку нормальное имя – это пробуждает собственнические чувства. Она откашливается. – Для конспирации, сам понимаешь. Робби молчит, обдумывая эту странность, и гладит малышку по голове с нежностью, которая заставляет Риту озадаченно отвести взгляд. – Она проголодалась, – говорит он. – Вечно голодная. Робби смеется, и неосознанно возникшее напряжение рассеивается. Рита позволяет себе бросить взгляд на его манящие губы. Как так вышло, что вместо поцелуя у них получилось такое неловкое столкновение? Такая катастрофа? – Рита, прости меня. За тот вечер. – Он извиняется торопливо, как человек, который пытается пробраться через толпу, пригнув голову. – Я не… Я не такой. Она сосредоточивает внимание на созвездии молочных пятнышек на лбу малышки. – Не знаю, что на меня нашло. Ну, то есть знаю… В смысле… Ох, заткните меня кто-нибудь. Рита прячет улыбку. Ей ужасно хочется сказать: «Нет уж, продолжай, расскажи мне в подробностях про свои ощущения – и в груди, и в штанах. Почему ты с такой силой прижал меня к себе?» Ей хочется, чтобы он доказал, что желал именно ее, а не просто мягкое женское тело, которое удачно подвернулось ему теплым летним вечером после пары стаканов пива. – Я, пожалуй, пойду, – говорит Робби. Она поднимает голову. Их взгляды встречаются, и что-то потрескивает в пространстве между ними, как радиопередача на незнакомом языке. – Ладно, пока. Она смотрит, как он садится в пикап, и ей хочется позвать его, попросить о помощи. Малышка, потревоженная чечеткой, которую отбивает сердце Риты, начинает плакать. 27 Гера ТОТ САМЫЙ ПЕНЕК обладает странным притяжением. Я постоянно возвращаюсь к этому приземистому деревянному столбику с выпуклыми корнями и заново переживаю момент, когда я нашла Леснушку, очаровательную, как пудинг на тарелочке. Здесь приятно посидеть в одиночестве – никто мне не мешает, от дома меня не видно, а отсюда удобно наблюдать за пестрой тенистой чащей. Если сидеть неподвижно, как я сейчас, то можно увидеть оленей: доверчивых детенышей с тревожными мамами. Движение! Мелькает что-то рыжеватое. Олень? Я прикладываю ладонь ко лбу козырьком, но деревья пересекают мое поле зрения, оставляя только обрывки, а разглядеть недостающие фрагменты можно только двигаясь из стороны в сторону – но это выдаст мое местоположение. Что бы там ни было, оно успевает исчезнуть. Я жду еще немного – животное не возвращается, – а потом начинаю болтать ногами, задевая грубую кору голыми ступнями. Сегодня мне нравятся мои ноги. Они уже не похожи на ноги толстой девочки. То ли загорелые, то ли немного грязные – отличить одно от другого довольно сложно. Подошвы постепенно грубеют, роговеют и привыкают к ходьбе без обуви. Я чувствую себя свободной. Скоро моя криво отрезанная челка начнет убираться за уши и я, глядя в зеркало, уже не буду каждый раз вспоминать мамин крик: «Господи, что ты сделала с волосами?!» Солнце сияет, его лучи льются сквозь ветви. Свет такой приятный, янтарный и мягкий. Как будто смотришь на мир сквозь брусочек мыла «Пирс». Я улыбаюсь. Такое ощущение, что с появлением малышки все изменилось. Она озаряет своим присутствием темные уголки Фокскота, наполняя дом своими забавными звуками, запахами и всякими штуками: бутылочки и резиновые соски на сушилке для посуды, серебряная погремушка на диване, детские одежки на решетке возле камина, похожие на маленьких веселых привидений. Она волшебным образом повлияла на маму, которая успела резко измениться за эту неделю: она уже не сонная, не в отключке, от нее не веет холодом, как от темного подвала. И она больше ни разу не надевала солнечные очки. Я горжусь собой: в конце концов, это ведь я нашла малышку. Я уверена, что Леснушка это знает. Вчера вечером она мне улыбнулась. Рита сказала, что я выдумываю, но это не так. Малышка занимает все мои мысли и мешает им свернуть не туда. Например, я постоянно забываю таскать еду. Резинка от трусов мне уже не давит и не оставляет красную полоску. Сегодня утром у меня даже заурчало в животе. Я вдруг начинаю верить, что мы не обязаны вечно оставаться такими, какие есть. И что семья, в которой мы родились, – это не безвыходная ловушка, не стеклянный колпак, как террариум Большой Риты, в котором растения заперты навсегда. Семья может образоваться и без кровного родства. Иногда случается что-то хорошее. Например, можно зайти в лес и наткнуться на прекрасную малышку. – Тебя зовет Большая Рита! – Из зарослей выскакивает Тедди. Он в одних трусах, разгоряченный, взволнованный и загорелый. – В дом! Скорее! Я спрыгиваю с пенька и бегу в сад, где обнаруживаю, что Большая Рита меняет малышке подгузник на лужайке, тихо воркуя над ней и корча смешные рожицы. Заметив нас, она тут же прекращает, как будто забылась на секунду, а мы застали ее врасплох. Рита говорит, что мама пошла наверх, потому что ей пора отдохнуть, а нам всем лучше ей не мешать. Как насчет пикника? Если кому и пора отдохнуть, так это Большой Рите. У нее под глазами фиолетовые синяки, руки постоянно что-то моют и скребут мочалкой: «Малышам нужна идеальная чистота». Но у меня такое ощущение, будто она пытается оттереть что-то, чего никто, кроме нее, не видит. Большая Рита заставляет нас с Тедди обуться, и мы отправляемся в путь. Малышку она несет на руках. «Тяжелая, как мешок картошки», – жалуется Рита, но отказывается доверить ее кому-то другому. Моя задача заключается в том, чтобы нести плетеную корзину для пикника и следить за Тедди, который то и дело убегает и норовит залезть на дерево. Сливочный свет становится все гуще. Время от времени Тедди останавливается и подбирает палки, потому что Робби пообещал научить его резьбе по дереву – на самом деле это только повод лишний раз увидеться с Большой Ритой. Мама пришла в восторг: «Какая прекрасная идея! Ты же не хочешь быть как отец, который не в состоянии даже мясо порезать, правда, Тедди?» Ее замечание заставило меня вспомнить все это – те самые кошмарные семейные обеды по воскресеньям, когда папа корячился над сероватой ножкой ягненка, сжав зубы и с силой распиливая мясо, будто никакая это не баранина, а сам Дон Армстронг. Мы выбираем место на берегу речки, где дрозды и жаворонки прячутся от послеобеденной жары и поют на самых высоких ветках. Большая Рита расстилает дырявое старое одеяло. Я выкладываю на тарелку пирог, слизывая вытекший джем с пальца. Тедди раздевается и голышом прыгает в воду, а мы смеемся. Его ноги загорели по краю трусов, а пятая точка осталась синюшно-белой. Вода доходит ему до середины бедра, журчит вокруг него, прозрачная как хрусталь, а мелкие рыбешки бросаются врассыпную и кружат возле его коленей. Я переодеваюсь в купальник под полотенцем, как обычно делаю в школе, чтобы никто не увидел мои соски, похожие на мышиные носики, и трясущийся животик. Я прыгаю в воду, ахнув от резкого холода, и прячусь под водой. Большая Рита подбирает подол своей хлопковой юбки и тоже заходит в воду. Она очень медленно опускает ножку малышки в воду и так же медленно поднимает ее. Затаив дыхание, мы ждем, что Леснушка сейчас расплачется. Но она молчит. Ее хорошенькое обезьянье личико становится внимательным и серьезным, как будто она задумалась об этой странной штуке – воде. Мы снова и снова окунаем ее ножку в воду, и малышка начинает издавать довольные булькающие звуки. Мы смеемся. Солнце припекает нам спины. Тедди опускается под воду с головой и выныривает, как сумасшедший. Вымокшие кудри липнут к его голове. Я забываю о том, как выгляжу в купальнике, и просто наслаждаюсь тем, как вода обтекает мое тело. И кажется, что это никогда не закончится: солнце, желтые водяные лилии возле берега, синие стрекозы, кусок бисквита, ждущий в корзинке для пикника. А может, оно уже закончилось и я вспоминаю все это откуда-то издалека. После пикника Большая Рита вытирает малышку кухонным полотенцем, меняет ей подгузник и припудривает ее тельце детской присыпкой «Джонсон». Потом она объявляет, что пора возвращаться. – Слишком много мошек. Чем ближе вечер, тем сильнее здесь начинаешь чесаться, – говорит Рита, застегивая кнопки на комбинезончике малышки. Мы с Тедди начинаем возмущаться: нам сто лет не было так весело, как сегодня. Но Большая Рита слушает не нас, а малышку, которая смотрит на нее своими огромными глазами и издает тихие звуки, как будто пытается заговорить. Пользуясь моментом, мы снова спрыгиваем с берега в речку, визжа и поднимая столб брызг. – Господи Иисусе, – стонет Большая Рита, сдерживая смех, и укладывает Леснушку на одеяло рядом с корзинкой для пикника. Малышка тянет ручку и начинает скрести переплетенные прутья острыми ноготками. Мы с Тедди начинаем плыть по течению – получается быстро и без усилий. Очень скоро Большая Рита остается далеко. Дно ступенькой опускается ниже, и мы глубже проваливаемся в холодную воду. Тедди начинает плыть по-собачьи. Я слышу, как Большая Рита что-то кричит, но не могу разобрать слова – вода шумит в ушах и в носу. Во рту появляется привкус ила. Я продолжаю хихикать, когда Тедди ныряет. И я думаю: ого, мой братец здорово умеет задерживать дыхание, а потом раздается громкий плеск, как взрыв в воде, и Большая Рита уже в речке – длинноногая, длиннорукая, в юбке, кружком распластавшейся по поверхности. Она вытаскивает тяжело дышащего Тедди на сушу, снова и снова спрашивая, в порядке ли он. Тот кивает и откашливается. Большая Рита выбирается на грязный берег и садится на корточки. С нее течет вода, сквозь промокшую блузку видна широкая лямка бюстгальтера. – Боже. Ну ты меня и напугал. – Она, кажется, потрясена больше самого Тедди. – Никогда так не делай. Мне становится стыдно: я-то не заметила, что Тедди в беде. Я перевожу взгляд на Леснушку. Что-то изменилось. Сперва я не понимаю что. Потом до меня доходит, что она лежит на другом краю одеяла, уже не рядом с корзинкой, а с противоположной, дальней стороны, на животе, а не на спине, и пальчиками ног зарывается в траву. – Малышка переползла. Большая Рита медленно поворачивается и моргает, будто думает, что ей почудилось. Потом направляется к одеялу неожиданно нервной походкой. Я поднимаю Тедди на закорки и отправляюсь следом, пошатываясь под его весом. – Она уже научилась ползать. Так и знала, что она у нас умница. Большая Рита хмурится и бормочет что-то о том, что в таком возрасте малышке еще рано ползать. Она оглядывается по сторонам, всматриваясь в деревья. Но из-за яркого солнца подлесок кажется совсем черным – ничего не видно. – Наверное, она как-нибудь перекатилась и… – Большая Рита мотает головой и смотрит на корзинку, потом на растрепанный краешек одеяла, как будто все это части головоломки, которую никак не получается разгадать. – Нельзя было ее оставлять. Даже на секунду. – А потом она делает то, чего никогда раньше не делала, по крайней мере при нас: она целует малышку в макушку. – Пойдем. Мы возвращаемся молча. Моя спина начинает ныть под тяжестью Тедди, который забывает, что нужно держаться покрепче, и в полудреме утыкается подбородком мне в плечо. Я радуюсь, когда вижу поленницу, маячащую среди деревьев, словно древний монумент. Вот и забор. Я поднимаю взгляд на окно маминой спальни. Мне не терпится рассказать ей, как мы провели день. Шторы все еще задернуты. Оконное стекло как будто запотело. Наверное, она очень устала. Мы обходим дом, строя предположения о том, что мама будет есть на ужин. Первый вариант: пирог с пикшей и яйцом, который принесла Мардж, и салат «Айсберг». Второй вариант: салат со свиной рулькой. Большая Рита говорит, что мы все должны хорошенько отмыться в ванне, прежде чем заходить на кухню. И все снова кажется таким правильным, хорошим и солнечным – пока мы не выходим из-за угла дома к главным воротам. Мы все замираем – даже время останавливается – и смотрим, с трудом веря своим глазам.