Остаться с Джинни наедине непросто. Тянется липкий день, а они с Доном неразлучны. Вокруг них искрит воздух. Джинни смотрит на Дона жадно, как-то по-мужски. В Лондоне они не могли вести себя так открыто. Да и не посмели бы. Точно не при детях. Но здесь, в лесу, они скинули с себя все запреты, точно шелковое платье. Это так завораживает и шокирует, что Рита не может отвести взгляд. Они не замечают ее взглядов. Она, как никогда раньше, чувствует себя мебелью, каким-нибудь кухонным шкафом, который бесшумно катится мимо на колесиках. Она незаметно отодвигает занавеску и выглядывает из окна гостиной. Да, вот они, расстелили одеяло и устроились на лужайке, поросшей маргаритками. Малышка лежит между ними. Два бокала. Бутылка вина. Пустая. Они похожи на молодое семейство – и это хуже всего. Рита невольно испытывает сочувствие к Уолтеру, которое тут же сменяется тревогой. Если он узнает, страшно даже представить, что случится. А если это зрелище увидит Мардж, она сразу поймет, что происходит под просевшей крышей дома Уолтера. Рита смотрит, как Тедди подбегает к ним и тянет Дона – тот смеется и протестует – за собой, болтая что-то о лесной охоте. Джинни жестом разрешает им идти. Рита чувствует, как по спине пробегает тревожный холодок. Она надеется, что далеко они не пойдут. И не будут собирать грибы. И не упадут в заброшенную шахту. Нужно отнести высохшее белье на второй этаж. Занять руки и голову, пока Тедди не вернется. Через полчаса на лестнице слышатся легкие шаги Джинни. Вот он, ее шанс. Рита тихо стучится к ней в спальню. – Это я, Рита. – Заходите! – бодро отзывается Джинни. – Я просто… Ой. Простите. – Джинни переодевается, возится с лямкой бюстгальтера и натягивает платье из устричного шелка. – Я зайду позже. – Ну что за глупости. Мы обе женщины. У нее, пожалуй, больше общего с садовой тачкой, чем с Джинни в этом текучем платье с вырезом на спине. Рита уже много месяцев не видела ее такой красивой. – Решила в кои-то веки привести себя в порядок. – Джинни отворачивается и приподнимает начесанные, напомаженные кудри, открывая шею. – Поможете застегнуть? Рита долго возится с крошечной перламутровой пуговкой, невольно задевая гладкую безупречную кожу своими огрубевшими пальцами. – Я хотела поинтересоваться, надолго ли задержится Дон. Джинни резко оборачивается и смотрит ей в глаза чуть дольше, чем принято. – На несколько дней. Потом уедет в Аравию. Раз уж вам так интересно. – Все сестринское тепло исчезает из ее голоса. – Я сама застегну. Как они выдержат еще несколько дней? К тому же приближается последняя неделя августа. Уолтер должен вернуться в Англию. И они планировали позвонить в полицию. Или Джинни не верит, что Уолтер заявится сюда в любой момент? Она как будто вовсе отказывается думать обо всем остальном. Время утекает, как песок сквозь пальцы. Близится смена времен года. Орды белых бабочек сменились злыми осами. Воздух в конце августа теплый, как кровь, но уже не жаркий; небо вымученно-синее. А на рассвете Рита чувствует, как в оконные щели начинает просачиваться запах осени, кисловато-сладкий, как бурые пятна на бочках опавших яблок. Рита тоскует по морю. – В разговорах с Уолтером не упоминайте приезд Дона. – Джинни старается говорить непринужденно. – Давайте не будем устраивать скандал. Рита смотрит на распустившийся край старого персидского ковра, и ей кажется, что она сама тоже потихоньку рассыпается. – Что сказать Мардж? – тихо спрашивает она, не поднимая взгляда. – Просто скажите, что приехал старый друг семьи. Как будто она в это поверит. Мардж – настоящая ищейка. Рита бросает взгляд на неубранную постель Джинни, на перекрученные простыни и представляет, как домработница подносит их к носу и принюхивается. – Лучше и ей сказать, чтобы ни о чем не говорила Уолтеру, – быстро добавляет Джинни. – Вряд ли она меня послушает. – Мардж считает себя на целый разряд, а то и на класс выше Риты в семейной иерархии. – Что ж, в ближайшие дни связаться с Уолтером будет сложно. Из-за всех этих дел с шахтой. Он ведь сам вам так сказал по телефону? Рита кивает. Почему-то она не очень верит словам Уолтера. Вполне возможно, что он все же планирует позвонить – или вообще приехать без предупреждения прямиком с самолета, – чтобы застать их врасплох, поймать на горячем. – В любом случае Мардж вряд ли может рассказать Уолтеру про Дона и умолчать о такой незначительной детали, как ребенок, верно? – Джинни присаживается на краешек кровати и надевает на тонкое запястье браслет-манжету со стразами. – Либо все, либо ничего. То же самое касается и ее записей. Теперь все лето исчезло из сводок, превратилось в зияющую дыру в том месте, где не осталось правды. Только история, которую сочинила Джинни: выдуманная семья в сказочных лесах Аркадии. – Мардж полюбила эту малышку, Рита. Она оказалась добрее, чем я думала. В этом Рита тоже сомневается, подозревая, что Мардж просто приятно быть в числе посвященных в тайну. Приятно обладать властью. Молчание затягивается. – Послушайте, Рита, я знаю, что вы не одобряете Дона. Рита не находит в себе сил возразить, хотя она не в том положении, чтобы одобрять что-то или не одобрять. Джинни отворачивается к зеркалу и приподнимает подбородок, осматривая свое отражение. – И как бы я хотела, чтобы Гера перестала так его ненавидеть. Это ужасно неловко, учитывая, как тепло к ней относится Дон. – Она поправляет браслет на запястье, потом бросает на Риту резкий взгляд, как будто возражая в ответ на невысказанное осуждение. – Жизнь не черно-белая. Все не так, как кажется в юности. Рита едва заметно кивает. Она бы никогда не стала изменять мужу. Это такая же непреложная истина, как то, что она никогда не станет низкорослой и никогда не разлюбит папоротники. Кажется, у нее все на лице написано, потому что глаза Джинни наполняются слезами, которые грозят размазать тушь и стрелки. – Поймите, это не значит, что я стала меньше любить своих детей. Как раз наоборот на самом деле. Я наконец снова чувствую себя нормальной матерью, а не какой-то… не какой-то унылой черной тучей. – Она ловко ловит слезинку кончиком пальца. – После всего, что произошло, неужели я не заслужила нескольких жалких крох радости? Ответьте мне, Рита. Сложный философский вопрос. От ответа ее спасает приглушенный звук выстрела, раздавшийся снаружи. 29 Гера ВСЕГО НЕСКОЛЬКО СЕКУНД назад олень был жив. Близость смерти – на расстоянии одного вздоха, одного выстрела – отзывается резкой волной тошноты. Я засовываю палец в теплую дыру в боку молодого оленя и тут же отдергиваю руку. Что я наделала? Дон, наблюдающий за мной, начинает смеяться: – Браво. Твоя первая добыча. Теперь попробуй на вкус. Я качаю головой. Тедди стоит рядом со мной, обхватив мою ногу, ища утешения, и очень старается не расплакаться. – Значит, тебе слабо, да, Гера? Я так и думал. Я кладу палец в рот и обсасываю. На языке вкус крови, медных монеток и чего-то еще. Силы, думаю я. Моей силы. – Теперь жизненная сила этого оленя перешла в тебя. Прекрасное чувство, правда? – Безо всякого предупреждения Дон кидается ко мне и прижимает меня к своей голой груди. Мое лицо утыкается в его сосок и жесткие волосы. Мне неприятно. Он с неохотой отпускает меня, когда я отстраняюсь. Его кожа липнет к моей. Я не могу отвести взгляд от оленя. Меня снова поражает неумолимость мгновения: только что ты был жив, а через секунду уже труп. – Пойдем, Тедди. Пойдем отсюда. – Я сжимаю его горячую ладошку. – Постой. – Дон наклоняется к убитому животному, окунает палец в рану и размазывает липкое по моему лбу. – Вот так. Кровавая метка для маленькой охотницы. – Он хмурится, как будто что-то не дает ему покоя. – В этих чертовых деревьях трудно кого-нибудь подстрелить. – Сам Дон еще ни разу не подбил ничего живого. – И стреляла ты не в голову, как какой-нибудь дилетант. Вон, во рту недожеванная трава. Видишь? Пуля застала оленя врасплох. Кто тебя научил? – Никто, – честно отвечаю я. – Да у тебя талант. От любого другого я восприняла бы это как комплимент. Я разворачиваюсь и убегаю, утаскивая Тедди за собой, подальше от крови и удивленно распахнутых черных глаз оленя. В ванной я стираю кровавую метку, снова и снова тру ее салфеткой, пока бумага не расползается. Я набираю в ванну обжигающе горячую воду, от которой на бедрах остается красная полоса, и начинаю плакать, думая о молодом олене, о том, что где-то, наверное, бродит его мать. Может, она все видела и потом вернется, будет тыкаться в него носом, пытаясь поднять его на ноги. И я ненавижу себя за то, что спустила курок – Дон дышал мне в спину, Дон прошипел: «Давай!» – и оборвала жизнь этого оленя. Я вспоминаю, как ружье ударило меня в плечо после выстрела, как меня охватило чувство неправильности происходящего, и думаю, что лучше бы на месте невинного животного оказался сам Дон. – Гера? С тобой все в порядке? – Большая Рита стучится в запертую дверь ванной. – Я застрелила оленя. Ненавижу себя. Ошеломленное молчание. Может, она тоже представляет себе изящного оленя, лежащего на боку с вываленным наружу языком. Может, она тоже меня ненавидит. Однажды Рита нашла птенчика на террасе нашего лондонского дома, отнесла его к себе в комнату, сделала ему гнездышко в обувной коробке и по ночам вставала каждые два часа, чтобы по кусочкам скармливать ему червячка. Здесь, в Фокскоте, она снимает наши волосы с расчесок и оставляет спутанные комочки на улице, чтобы птицы могли унести их к себе в гнезда. – Мне так жаль, – тихонько произносит Рита в конце концов, как будто безо всяких слов понимает, что смерть оленя отняла что-то драгоценное и у меня самой. Когда я возвращаюсь в спальню, розовая и вареная после горячей ванны, Большая Рита уже ждет меня – сидит на ковре, скрестив ноги. Перед ней стоит, поблескивая, террариум. – Я подумала, вдруг ты согласишься взять на себя заботу о нем до конца лета. Поухаживать за Дот, Этель и остальными. Я постоянно занята с малышкой. – Она улыбается, как будто говорит о какой-то мелочи, хотя я знаю, что это очень важно. – Ты прекрасно умеешь заботиться, Гера. Нужно поблагодарить ее. Но язык не поворачивается. – Ты не хочешь? – Это самое дорогое, что у тебя есть. – Я тебе доверяю, Гера. Никто мне не доверяет. Я мечтала об этом стеклянном ящичке с растениями с того самого момента, как Большая Рита появилась в Лондоне, источая аромат моря, распаковала свои блузки, книжки и, наконец, к нашему с Тедди изумлению, этот террариум с растениями – у них даже были имена! Я вспоминаю истории, которые она рассказывала нам на ночь, про корабли, которые отправляются на другой конец света, чтобы привезти экзотические растения из джунглей в серый Лондон. Раньше никому не удавалось привезти их живыми. – Я буду беречь его, клянусь жизнью. – Я тянусь к Рите, чтобы обнять ее. В ее руках мягко и безопасно – совсем не так, как с Доном. – Что ж, давай выберем, куда его поставить. Им нужен солнечный свет, но не слишком яркий. Не слишком прямой. Но и не слишком слабый. У тебя окна выходят на восток, это хорошо. – Она подтаскивает столик поближе к окну и к моей кровати и ставит террариум на него. – Та-дам! Идеально. Теперь ты сможешь смотреть на него перед сном, Гера. Я обожала так делать в детстве. Всматривалась в него, пока растения не начинали расплываться перед глазами, и забывала все плохое.