В эту ночь я лежу на боку и смотрю на террариум. Но когда перед глазами начинает расплываться, все плохое никуда не исчезает. Вместо этого я вижу оленя, который бежит через папоротники, потом подпрыгивает и летит, выгнув спину, вытянув ноги, навстречу невидимой угрозе, скрытой за стеклом. А когда я принюхиваюсь к своим пальцам, то все еще чувствую запах крови. 30 Сильви – ЛЮБИМЫЕ ЗАПАХИ? – спрашивает Кэрри, возвращая планшет с записями в изножье кровати. Я подозреваю, что медсестра просто пытается подбодрить меня, потому что я чувствую себя чертовски беспомощной, а она зашла в палату как раз в тот момент, когда я рассказывала об этом маме (как на сеансе у психолога – со временем привыкаешь к беседам в формате монолога). – Цветы? Ее духи. Или, может, ваши? Не поймите меня неправильно, Сильви, но от вас всегда чудесно пахнет. Я смеюсь. – Не сегодня. Утром пришлось побегать. Но спасибо. – Я запоминаю, что нужно будет купить флакончик моих духов – легкого свежего аромата от «Джо Малон» – Кэрри в подарок. Ей нравятся бесплатные пробники, которые я таскаю ей и другим медсестрам в попытке хоть как-то их отблагодарить. – А что насчет музыки? У нашей Риты есть любимые песни? Включите их ей. На самом деле подойдут любые звуки. Что-то, что поможет расшевелить воспоминания. Что-то значимое… У меня в голове начинает оформляться дикая идея. Я спешу домой по тесным городским улочкам. За мной по пятам следует странное отражение в стеклах офисных зданий: женщина, которая не выспалась, вскочила с кровати лохматая – ей за сорок, так что ничего милого в этом нет – и вытащила спортивные штаны из корзины с бельем, которое давно пора постирать. Я сворачиваю на тротуар вдоль канала, размышляя о том, стоит ли обсудить мою новую идею со Стивом и требуют ли этого наши новые, осторожно выстраиваемые правила совместного воспитания ребенка. Но я и так знаю: он скажет, что это безумие и что поступать так ни в коем случае нельзя. И будет по-своему прав. – Я как раз собрался варить кофе, если хотите. Я вздрагиваю. Со мной заговорил канал. Из иллюминатора высовывается голова. Тот самый лодочник. – Чудесное утро. До этого момента я не обращала внимания на погоду. Но сразу обращаю внимание на его глаза. Один голубой. Второй карий. Он что, правда только что предложил мне кофе? – Должны же быть какие-то плюсы у того, что я работаю на себя и живу в плавучей ванне, правильно? – Он еще сильнее высовывается из окна и протягивает руку. – Джейк. – Сильви. – У него приятное крепкое рукопожатие. Я не могу отвести взгляд от его глаз. Они весело, очаровательно поблескивают. – Я вас видел. На балконе. – Он кивком указывает на дом, где находится квартира Вэл. Я чувствую, как губы расползаются в невольной улыбке. Наверное, следовало бы кокетливо притвориться, что я не в курсе, но у меня вырывается: – Да, я вас тоже. С гитарой. – Талант и энтузиазм не всегда достаются людям в равных пропорциях. Вы будете не первой из соседей, кто жалуется на мою игру. То есть он не мнит себя новым Эдом Шираном. Какое облегчение. – Так какого размера кофейник мне ставить? – спрашивает Джейк с косой улыбкой, которая заставляет меня покраснеть. – Простите? – говорю я, просто чтобы потянуть время. Как же я неуклюже флиртую. Мне срочно нужна помощь незамужних подруг. Свидания – это намного сложнее, чем казалось в молодости. Если, конечно, это можно назвать свиданием. Я стою – растерянная, польщенная, смутно встревоженная – и вспоминаю, как когда-то говорила себе, что нужно относиться к изменам Стива по-французски. Я тоже могла бы завести роман на стороне, сравнять счет. Но не завела. А если бы завела – где бы я сейчас была? С кем? Мои мысли тормозят. Замужняя жизнь – это как редактирование текста, думаю я, вдумчивое отметание других вариантов. Это как предпочесть капсульный гардероб – темно-синий, черный и кремовый – мимолетным причудам одноразовой «быстрой моды». Ты говоришь себе: вот она, неброская повседневная одежда, это мне подходит, это мое. Но что, если ты ошибаешься? И откуда тебе вообще знать, как могла бы сложиться твоя жизнь, если бы ты заявилась к воротам школы в комбинезоне с леопардовым принтом? Все эти размышления мне никак не помогают. – Не желает ли Сильви-с-балкона выпить кофе? – не сдается он. Мое имя в его исполнении звучит неожиданно сексуально. Я чувствую нарастающее внутри напряжение. Потом я вспоминаю, как много лет никто, кроме Стива, не видел мое тело без одежды. Со всеми его неровностями, родинками и растяжками. Но Джейк предлагает выпить кофе, а не переспать! Как же нелепо. – Я… Боюсь, я сейчас немного занята. Но спасибо за предложение. – Я прямо как старушка в метро, которая благодарит молодого человека за то, что тот уступил ей место. – Значит, в другой раз, – говорит Джейк, имея в виду: «Больше предлагать не стану». Наши взгляды встречаются, а потом он скрывается за створкой иллюминатора. У меня остается странное чувство пустоты, как когда в последний момент сливаешься с похода на вечеринку и потом весь вечер сидишь и думаешь: вдруг она могла бы изменить всю твою жизнь? Цапля расправляет крылья и улетает. Я разочарованно сворачиваю в бетонную прохладу дома, пытаясь убедить себя, что свидание – это последнее, что мне сейчас нужно. Слегка запыхавшись после подъема по лестнице, я останавливаюсь на незастекленном переходе. Это еще кто? Возле двери моей квартиры стоит какая-то женщина. Стройная блондинка с идеальной укладкой одета в темно-синий пиджак из букле с золотыми пуговицами, буквально кричащими о том, что это «Шанель», идеально посаженные по фигуре белые брюки и лаковые туфли на каблуках, приподнимающие ее над грязным полом. Слегка за пятьдесят? Сложно сказать. Незнакомка держится прямо, челюсти сосредоточенно сжаты, как будто она незаметно выполняет упражнения на укрепление мышц тазового дна. Явно неместная. Кто она такая? Почему стоит у моей двери? У меня много дел. Мне нужно спланировать целую миссию. Женщина прижимает к груди сумочку, как будто ждет, что в любой момент на нее могут накинуться грабители. Она бросает взгляд в мою сторону. – О, прошу прощения. – Акцент такой отточенный, что им можно резать стекло. Короткая натянутая улыбка, открывающая идеально ровный ряд виниров. У нее нервные бледно-голубые глаза, как у гончей. – Мне нужна Сильви Брум. Я не перепутала адрес? У меня только один вариант. – Хелен? – выдавливаю я, стараясь не показывать, как мне хочется скинуть ее с лестницы. – Так это вы Сильви? – произносит она, окидывая взглядом мои найковские кроссовки, спортивные штаны и взлохмаченные волосы. – Обычно я выгляжу не так. – Она не смеется. – Энни сегодня у отца. Но, как я уже сказала по телефону, я бы предпочла, чтобы вы не разговаривали с ней лично, если можно. – Я хотела поговорить с вами. – О. – Я бледнею. – Что ж, проходите. Прошу прощения за беспорядок. Утро выдалось не из легких. Я боюсь, как бы ее шпильки не попортили скандинавские деревянные полы Вэл, но мне не хватает смелости попросить Хелен разуться. Все равно она, скорее всего, откажется. – Надеюсь, вы не против, что я заглянула. Просто оказалась в этом районе, – говорит Хелен, и мы обе знаем, что она врет. Скорее можно встретить белого медведя в тропиках, чем таких, как она, по этому адресу. Хелен решила выяснить, как живет девочка, которой ее драгоценный сынок умудрился заделать ребенка. Ее взгляд не упускает ничего, как сканер в аэропорту. Забирается в каждый уголок крошечной квартирки, останавливается на новеньких тенях и помадах, рассыпанных на журнальном столике, – я еще не успела их разобрать, так что они больше похожи на добычу магазинного вора. Грязная тарелка. Брошенные носки Энни. Бледно-розовые стены, комнатные растения и белые диванчики ситуацию не спасают. – Я арендую квартиру у подруги, – ни с того ни с сего поясняю я. Хелен хмурится, насколько позволяет ботокс. – Вы разошлись с мужем? Это не вопрос. Она заранее навела справки. – В июне. Остались друзьями. Хелен приподнимает уголок губ, как будто знает, что я слукавила. – Энни проводит время у нас обоих по очереди, – пускаюсь в излишние подробности я. – Стив, мой муж, сейчас живет в нашем семейном доме. Это в нескольких остановках отсюда. – От мысли о нашем милом домике с бирюзовой кухней, о стенах, впитавших рождественские посиделки и вечеринки в честь дня рождения Энни, мой голос становится тоньше. – Пока мы не решим, что делать дальше. Что-то меняется в лице Хелен. – Что? Дом должен достаться вам. Дом всегда остается у жены, – заявляет она не с сочувствием, а так, будто это вопрос банального здравого смысла. Я невольно проникаюсь к ней чуть большим расположением. – Это он должен жить в муниципальной квартире, а не вы. – Это не муниципальное жилье. Большинство квартир здесь в частной собственности, – говорю я, презирая себя за то, что опускаюсь до ее снобизма. Я бросаю взгляд на ее левую руку, но она настолько унизана украшениями, что обручального кольца не разглядеть. – Вы замужем, Хелен? – Была. За отцом Эллиота, – отвечает она, напирая на слово «отец», будто желая привлечь внимание к незамужнему статусу Энни. – Но он умер несколько лет назад. – Ее лицо не выдает никаких эмоций. Вдова. Этого я не ожидала. Она больше похожа на обиженную разведенку. – Сожалею о вашей утрате. Хелен подается мне навстречу, пристально глядя мне в глаза. – Эллиот – это все, что у меня осталось, Сильви. Вы понимаете? – Энни тоже мой единственный ребенок. – Она на несколько секунд задумывается над моими словами, и ее лицо немного смягчается. – Я могу предложить вам что-нибудь попить? Чаю? Воды? – Нет, спасибо. Это не займет много времени. Звучит угрожающе. Я прохожу на кухню, спиной чувствуя ее присутствие, эту колючую женскую энергию, это самодовольство, порожденное самоотречением и жестким самоконтролем. Ее парфюм в духе восьмидесятых, перегруженный тяжелыми, дымными нотками, тоже тянется за нами, как вызванный гормонами прилив дурного настроения. Я открываю балконные двери, надеясь незаметно разбавить его. – Садитесь, пожалуйста. Хелен убирает со стула мятое кухонное полотенце и медлит, прежде чем сесть, будто перед ней пыльное сиденье на Северной линии метро. Мы изучаем друг друга, словно устроив безмолвную уклончивую перепалку через стол. Я знаю, что она рассматривает меня так же внимательно, как я ее. Яркий солнечный свет сразу выдает, что Хелен делала подтяжку лица (шрамы аккуратно спрятаны за ушами) и, скорее всего, шеи (это уже моя догадка, основанная на опыте). Нос у нее неестественно курносый – такие выходят только из-под скальпеля пластического хирурга. Ринопластика относительно неплохая – я за свою карьеру на всякое насмотрелась, мне есть с чем сравнить, – но мне очень хочется сказать ей, что с филлерами в губах она переборщила. Тут справилась бы и хорошая помада того же оттенка, как слизистая у нее во рту. «Лаура Мерсье», наверное, подошла бы. Я знаю, что значит переделывать себя, чтобы найти силы идти дальше. Я понимаю, каково это. Я с ней согласна. Сопротивляйся, как можешь, всему, что тащит тебя вниз. Но еще я знаю, что, когда женщины начинают обращаться к пластической хирургии, как все мои богатые частные клиентки, крайне редко наступает момент, когда они говорят: «Хватит. Я выгляжу охренительно. Закончим на этом». Это как когда перекрашиваешь стены в одной комнате и все остальные тут же начинают казаться старыми и замызганными. Я знаю Хелен. На работе я успела повидать немало таких Хелен. Это женщины, которые считают, что личная визажистка – это жизненная необходимость, как хороший гинеколог, а вовсе не роскошь. Личные парикмахеры. Косметологи. Мастера маникюра. И всем можно позвонить в одно нажатие кнопки. Такие женщины требовательны, но в то же время не уверены в себе, обидчивы и зачастую живут в постоянном (и вполне рациональном) страхе, что их место в любую минуту может занять кто-нибудь помоложе. Но я никогда не вращалась в этих кругах. С трудом верится, что между нами может быть какая-то связь, что наши ДНК прямо сейчас смешиваются в утробе Энни. И еще сложнее поверить, что у наших семей есть необычная общая история, точка, в которой они случайно пересеклись. Что за «связи» у Хелен с компанией «Харрингтон Гласс»? Хорошо ли она знакома с их семейством?