– Мардж, я правда дочь Риты. Приемная. – Приемная, значит? – То ли у нее в голове все складывается воедино, то ли мне только кажется. Мардж снова прищуривается. – Не из репортеров? Над нами пролетает стая гусей. – Я визажистка. Мардж пренебрежительно фыркает: – А я тогда принцесса Маргарет. – Я сейчас в отпуске. – Я улыбаюсь, пытаясь расположить ее к себе. – Но у меня в машине на всякий случай всегда лежит коробочка накладных ресниц разной длины. Хотите, покажу? А в сумочке у меня несколько новеньких тестеров губной помады. Вот, смотрите. Совершенно новые. Я их не открывала. – Я вытаскиваю из кармана одну из них, упакованную в приятный серебристый ретрофутляр. – Хотите? – Решили пустить в ход взятки? – Она жадно смотрит на помаду. – Вам подойдет такой оттенок. Будет оттенять цвет глаз. – Ладно, заходите. Не споткнитесь о коробки. – Мардж выхватывает у меня помаду, захлопывает за нами дверь и визгливо кричит куда-то вглубь маленького темного дома: – Фингерс! Ставь чайник. У нас гости. 40 Рита ВЕЧЕР, ПРОВЕДЕННЫЙ С РОББИ, возвращается к Рите вспышками, пробегающими по бедрам, по низу живота. Тело все еще поет, несмотря на ужасное зрелище, представшее перед ней на полу гостиной. Если бы террариум погиб в начале дня, она бы рассыпалась на осколки вслед за ним. Но теперь? Рита будто закрыта от всей остальной вселенной мягкой перьевой подушкой. Она успела немного успокоиться, пока купала Тедди и укладывала его в постель. (Довольно сложно расстраиваться, когда он изображает пукающие звуки мокрой мочалкой.) Дон просто мелочный и жестокий человек. Ничего больше. Никчемный человечишка. Рита выскажет ему все как есть, как только увидит. Непременно. Ему придется уехать. Она скажет Джинни: либо он, либо я. Всему есть предел. Рита прижимается носом к прохладному оконному стеклу в холле, щурясь в просветы между листьями плюща. Интересно, куда запропастился Дон. Наверное, возвращается обратно из паба в сумерках, напившись эля. Или пристает к какой-нибудь местной девчонке возле барной стойки. Будь он проклят. Она наклоняется к плинтусу, чтобы взять берцы Робби – те самые, с которых все началось, – с легким волнением вытягивает ногу в носке и медленно проталкивает ее в мягкое кожаное нутро. – Спасибо, что согласилась сходить со мной, Большая Рита, – говорит Гера, наблюдая за тем, как она завязывает шнурки. – Когда я найду животное, которое подстрелила, мне станет легче. Я сразу же лягу спать, обещаю. – Не волнуйся. Мы его найдем, – шепчет Рита, опасаясь потревожить Джинни и малышку, которые дремлют на втором этаже. Ей не хочется снова выходить на улицу. Она бы лучше осталась, занялась спасением растений из террариума, убрала бы из них все осколки, как блох из шерсти любимого питомца. И еще она надеется, что подбитый олень умер и ей не придется собственноручно избавлять бедное животное от страданий. – Пойдем. На улице ночное небо красиво как никогда: бархат, освещенный полной луной в бледно-золотой короне. По земле начинает тянуться дымка. И лес никогда еще не казался ей таким волшебным и добрым, словно святилище: не куча деревьев разных видов, а древнее существо, наделенное разумом, чувствами и душой. Она мысленно одергивает себя и улыбается. Куда подевалась прежняя Рита? Ей бы сейчас вглядываться в тени, ощущать чье-то присутствие, бояться острых зубов, снова и снова слышать звук удара родительской машины о дерево. Она внутренне содрогается, как бывает в те странные моменты, когда одна версия тебя сменяется другой и ты вырастаешь не постепенно, а за один неожиданный плавный прыжок, вроде тех, какими астронавты передвигаются по Луне. – Поленница, да, мы прошли мимо поленницы. – Гера тянет Риту за руку, выдергивая ее из задумчивости. – По-моему, нам сюда. Они идут, и Риту охватывает неожиданный восторг. Перед ней столько возможностей. Будущее гибко. Она может придать ему любую форму, прямо как Робби гнет пропаренную древесину. Злобное нечто, нависавшее над ней столько лет, давившее ее тяжестью позорной тайны, теперь исчезло. Нэн предупреждала ее, что нельзя никому говорить. «Даже друзьям – они разболтают и испортят тебе репутацию», – убеждала она. Рассказав обо всем Робби, открывшись ему, Рита, конечно, не избавилась от своей тайны, но, по крайней мере, лишила ее прежней власти и значимости. Она как раз думает над этим откровением, когда среди деревьев вдруг что-то мелькает. – Дон? – зовет Рита. Ничего. Она поворачивается к Гере. – Ты тоже видела? Гера качает головой и смотрит во мрак. Ее лицо бледное, как гриб. Дымка лижет им щиколотки. – Дон? Вы здесь? Вы заблудились? Снова тишина. Кто бы там ни был, он уже ушел. Или не хочет, чтобы его обнаружили. Может, это был не он. Фингерс? Тревога шелком струится по коже. Уверенность тает. – Пойдем в дом, Гера. Уже слишком поздно. Утром можем сходить еще раз. – Дойдем хотя бы до речки? А потом точно вернемся. Пожалуйста. Они продолжают путь, пока до них не доносится журчание воды. В темноте оно громче, будто это настоящая большая река. – Мне кажется, ты все-таки ни в кого не попала, Гера. А если и попала, олень благополучно убежал домой. – Она сжимает теплую, пухлую руку Геры. – Давай пройдем вдоль берега. Так будет быстрее. На луну набегает круглое черное облако, похожее на линзу солнцезащитных очков. Эх, был бы с собой фонарь. Но если они продолжат идти, то очень скоро увидят ярко освещенные окна Фокскота. И она не боится. Даже не нервничает! Так бывает: какой бы мучительной ни была боль, как только она прекращается, ты уже не можешь ее вспомнить. Может, Рита все же смогла бы жить в лесу – остаться с Робби в его милом стареньком домике, не возвращаться в Лондон. И она думает: да, может, и смогла бы, и в этот момент ее нога упирается во что-то мягкое и мясистое, и Гера кричит, кричит, и все эти чудесные возможности, все эти другие, новые Риты рассыпаются в прах. 41 Гера РАСПАХНУТЫЕ ГЛАЗА ДОНА неподвижно смотрят в усыпанное звездами небо. Ботинок Большой Риты оставил грязный отпечаток на его щеке. На хлопковой рубашке в районе левого нагрудного кармана цветет кровавый цветок. Ухает филин. Один раз. Второй. Как запоздалый предвестник смерти. Большая Рита трогает шею Дона и, ахнув, отдергивает руку. – Отвернись. – Она прижимает меня лицом к своему кардигану. Но я продолжаю смотреть вниз. Зрелище завораживает и ужасает. Дон больше нас не потревожит. Но Дон мертв. Мертв. Его больше нет. У меня внутри все переворачивается. – Нужно… – Я шеей чувствую, как быстро стучит ее сердце. – Нужно позвать на помощь. Будто в ответ на эти слова у нас за спиной слышится шум. – Вот вы где! – звенит мамин голос. В нем слышится смех. Я чувствую, как сердце Большой Риты начинает колотиться еще сильнее. – Этот негодник напился? – спрашивает мама, приближаясь к нам, приглаживая волосы на ходу, чтобы лучше выглядеть. Ее платье поблескивает. Крошечные зеркальца отбрасывают блики. – И как я сразу не догадалась, что его добычей станет пинта пива, а не фазан. Большая Рита тихо говорит: – Джинни, – а потом прикрывает себе рот рукой, потому что не может это произнести. И я тоже не могу. Мы стоим, уставившись на маму, застывшую на самом краю блаженного неведения. – Почему вы так на меня смотрите? Что происходит? – Она подбегает к нему, опускается на колени и обхватывает лицо Дона, хлопая ладонями по его щекам. – Очнись, милый… – Мама как будто не замечает крови. – Это я. Твоя Джинни. Дон… Дон… Пожалуйста. Большая Рита приобнимает ее за плечи: – Его больше нет, Джинни. Мама издает звук, который совсем не похож на ее голос. Нечеловеческий звук. Я зажимаю себе уши руками. Ее лицо похоже на маску, белую и неподвижную, с печально изогнутым ртом. Она падает на землю и обнимает тело Дона. Его кровь блестит у нее в волосах, как заколка с камнями. – Я не понимаю. Я не… – Мамин голос уже не голос, а хрип. Шепот. Призрак голоса. – Как? Лес замирает. Большая Рита молчит. На меня она даже не смотрит. И я знаю, что это значит. Она не назовет мое имя, не станет упоминать о том, как я думала, что подстрелила зверя. Не человека. Я еще могу выйти сухой из воды. Маме знать не обязательно. От этого только хуже. И я думаю о том, что все мысли, звуки и запахи, из которых состоял Дон, теперь исчезли навсегда. И как давно мне хотелось его убить. – Я не нарочно. 42 Рита РИТА ПРОВОЖАЕТ ВЗГЛЯДОМ убегающую Геру. Ее ноги мелькают, а потом тают в дымке. По спине пробегает электрический разряд. Кошмар, распластанный на земле, мигает, мерцает, кажется то явью, то сном. Мозг не может все это осмыслить. Дон белый как мрамор. Поваленная статуя. Джинни склоняется над ним, плачет, и зеркальные осколки на ее платье поблескивают, как темные звезды. Мысли Риты бегут по кругу в поисках выхода. Дон мертв. Гера считает убийцей себя. А Рита чует запах крови. Мяса. Как в лавке у Фреда. И что-то еще, более сладкое и сочное, вытекает из тела и впитывается в землю. Жук-олень уже изучает раскрытую ладонь Дона и коченеющие пальцы, загнутые внутрь. Рита вздрагивает и пытается собраться с мыслями. Но голова ничего не соображает. Джинни стонет и трясется. Вокруг резко холодает. Рита опускается на колени и обнимает Джинни за плечи, кожей чувствуя покрывшие ее мурашки и дрожащие, как у птички, кости. – Джинни, – шепчет она, не зная, что еще можно сказать, чем помочь. – Джинни… Та медленно-медленно поднимает голову. Ее лицо искажает уродливая гримаса горя. – Это сделала Гера? – выдыхает она, зажимая себе рот руками, чтобы задушить всхлипы. – Я не знаю. Я не… знаю. – Рита правда не знает. Не может всерьез в это поверить. – Она думала, что стреляет в оленя… – Слова спотыкаются. – Выглядит… выглядит подозрительно, – запинаясь, произносит Джинни.