Я подношу руку к ключице и чувствую боль. В то время как прочие кошмары – всякие ужасы, случившиеся с моим телом – уже прошли, клеймо Мэйвена абсолютно реально. – Тебе было больно? – спрашивает Кэл, и Килорн фыркает. – Ее первые слова за четыре дня были «убейте меня», если ты забыл, – резко произносит он, хотя Кэл и бровью не ведет. – Разумеется, та штуковина сделала ей очень больно. Я вспоминаю щелчки… – Штуковина? – Я бледнею и перевожу взгляд с одного на другого. – Погодите… четыре дня? Я пролежала без сознания так долго? Четыре дня без памяти. Четыре дня пустоты. Паника прогоняет все мысли о боли, наполняя вены наподобие ледяной воды. «Сколько еще людей погибло, пока я находилась в плену собственного сознания? Сколько еще тел теперь свисают с деревьев и статуй?» – Пожалуйста, скажите, что все это время вы не нянчились со мной! Пожалуйста, скажите, что вы сделали хоть что-то! Килорн смеется. – По-моему, сохранить тебе жизнь – это очень серьезно. – Я имею в виду… – Я знаю, что ты имеешь в виду, – перебивает он и наконец немного отодвигается. Стараясь не утратить достоинства вконец, я сажусь обратно на спальник и подавляю стон. – Нет, Мэра, мы не просто так сидели тут. – Килорн прислоняется к земляной стенке и смотрит в окно. – Мы кое-что сделали. – Они продолжили охоту. Это не вопрос, но Килорн тем не менее кивает. – Как там Никс? – Этот бычок нас очень выручил, – говорит Кэл, трогая синяк на челюсти. Он прекрасно знаком с мощью Никса. – Впрочем, убеждать он тоже умеет неплохо. И Ада. – Ада? – спрашиваю я. Почему они называют имя человека, который должен был стать еще одним трупом? – Ада Уоллес? Кэл кивает. – Удрав от Черепов, Кранс вытащил ее из Причальной гавани. Забрал прямо из губернаторского особняка, прежде чем туда ворвались люди Мэйвена. Кранс и Ада ждали в самолете, когда мы вернулись. Хотя очень приятно, что Ада выжила, я невольно ощущаю прилив гнева. – Значит, ты бросил ее на поживу волкам. Ее и Никса. Я стискиваю в кулаке теплый спальник, пытаясь хоть как-то успокоиться. – Никс рыбак, Ада горничная. Как ты мог подвергнуть их такой ужасной опасности? Кэл опускает глаза, пристыженный моими упреками. Однако Килорн, стоя у окна, посмеивается и подставляет лицо под угасающий луч солнечного света. Окрашенное алым, оно кажется покрытым кровью. Это всего лишь обман зрения, но тем не менее у меня по коже пробегает холодок. Смех Килорна, обычно отгоняющий все мои страхи, звучит пугающе. Даже теперь этот рыбацкий мальчишка ничего не воспринимает всерьез. Он будет смеяться до могилы. – Что тут смешного? – Помнишь утенка, которого Гиза притащила домой? – неожиданно спрашивает Килорн. – Ей было лет девять, и она забрала его у мамы-утки. Пыталась кормить бедняжку супом… – Он замолкает, пытаясь подавить смешок. – Ты ведь помнишь, Мэра? Несмотря на улыбку, глаза у него настойчивые и строгие. Он очень хочет, чтобы я поняла. – Килорн, – со вздохом говорю я, – нам некогда. Но он бесстрашно продолжает, расхаживая туда-сюда: – Вскоре появилась мама-утка. Через пару часов. Она крутилась под домом, и остальные утята вместе с ней. Шум стоял страшный, они все крякали и пищали. Бри и Трами пытались их отогнать… Я тоже хорошо это помню. Я стояла на крыльце и смотрела, как братья бросали камнями в утку. Она не отступала и звала своего пропавшего детеныша. А утенок отзывался, вырываясь из рук у Гизы. – В конце концов ты заставила Гизу отдать утенка. Ты сказала: «Ты не утка, Гиза. Вы не можете жить вместе». И ты вернула утенка матери и наблюдала, как они все вместе ковыляли к реке, утка и птенцы. – Я терплю только потому, что хочу понять, зачем ты это рассказал. – А я понимаю, – бормочет Кэл низким, рокочущим голосом. Он как будто удивлен. Килорн мельком смотрит на принца и чуть заметно кивает в знак благодарности. – Никс и Ада – не утята, а ты – не их мать. Они могут сами о себе позаботиться. Он криво улыбается и шутливо замечает: – Ну и видок у тебя. – Спасибо, я в курсе. – Я пытаюсь улыбнуться, но от этого натягивается кожа на лице, а затем и на шее. Свежие шрамы болят, когда я разговариваю, и ужасно жгутся от любого напряжения. «Еще одна вещь, которой лишил меня Мэйвен». Как приятно ему, наверное, думать, что я больше не могу улыбаться без обжигающей боли. – Фарли и Шейд, по крайней мере, с ними? Парни дружно кивают, и я едва сдерживаю смех. В норме они – полные противоположности. Килорн тощий, Кэл массивный. Килорн – золотоволосый и зеленоглазый, Кэл – брюнет, с глазами, как живое пламя. Но здесь, в меркнущем свете, за кровяной завесой, застилающей мой взгляд, они сделались похожи. – И Кранс, – добавляет Кэл. Я недоуменно моргаю. – Кранс? Он здесь? Он… с нами? – Ну, ему все равно больше некуда податься, – говорит Кэл. – И вы… вы доверяете ему? Килорн прислоняется к стене, засунув руки в карманы. – Он спас Аду и помог доставить сюда еще несколько человек. Почему мы не должны ему доверять? Потому что он вор? «Как и я». – Намек понят. Но я помню, как высока цена обманутого доверия. – Мы не можем знать на все сто, ведь так? – Ты вечно сомневаешься, – говорит Килорн и с досадой вздыхает. Он возит ботинком в пыли, желая сказать что-то еще и понимая, что нельзя. – Он сейчас на разведке, вместе с Фарли. У него это неплохо получается, – добавляет Кэл. Он поддерживает Килорна. Я в шоке. – Вы перестали ругаться? Настал конец света? Лицо Кэла расплывается в искренней улыбке, лицо Килорна – тоже. – Он не такой плохой, как ты расписывала, – говорит Килорн, кивком указав на принца. Кэл смеется. Его смех негромок, он окрашен недавними переживаниями. – Аналогично. Я тычу Кэла в плечо, просто чтобы убедиться, что он настоящий. – Кажется, я не сплю. – Клянусь цветами, нет, – отвечает Кэл, и его улыбка вновь пропадает. Он проводит рукой по лицу, почесывая короткую бородку. Он не брился с тех пор, как сбежал из Археона. С той самой ночи, когда увидел смерть отца. – Представляешь, Ада оказалась полезнее других.