– Или я чего-то не понимаю, или процесс уже понемногу съезжает с рельсов? – спросил Жан Ги Бовуар, присоединившись к боссу в коридоре Дворца правосудия. – Вовсе нет, – ответил Гамаш, отирая платком лицо. – Все идеально. Бовуар рассмеялся: – И под «идеально» вы имеете в виду merde.[7] – Именно. Где Изабель? – Уехала, – ответил Бовуар. – Организаторская работа в управлении. – Хорошо. Изабель Лакост служила главой отдела по расследованию убийств, которым прежде руководил Гамаш. И он, уходя, выбрал именно ее для этой работы. Назначение Изабель вызвало немало недовольства. Гамаша обвиняли в фаворитизме. Они все знали эту историю. Гамаш принял Лакост на работу несколькими годами ранее, в тот самый момент, когда ее собирались уволить из Квебекской полиции. За то, что она была другой. За то, что не участвовала в фальсификациях. За то, что пыталась понять обвиняемых, а не ломать их. За то, что опускалась на колени рядом с телом убитой женщины и обещала – так, что слышали другие, – помочь ей обрести покой. Над агентом Лакост потешались, ее осуждали, объявляли ей выговоры и наконец вызвали в кабинет начальника, где она встретилась лицом к лицу со старшим инспектором Гамашем. Он знал о необычном молодом агенте, над которым все смеялись, и пришел познакомиться с ней. В результате ее не уволили. Гамаш забрал ее к себе, в самый престижный отдел Квебекской полиции. К неудовольствию ее прежних коллег. И возмущение только усилилось, когда она получила звание старшего инспектора. Но вместо того чтобы отвечать критикам, как ее об этом просили некоторые подчиненные, Лакост просто продолжала делать свое дело. И дело это, как она с кристальной ясностью понимала, действительно было простое, хотя и нелегкое. Находить убийц. Все остальное – белый шум. Когда рабочий день заканчивался, старший инспектор Лакост возвращалась домой, к мужу и детям. Но не могла полностью отделаться от тревожных мыслей о работе, о жертвах и убийцах, разгуливающих на свободе. И точно так же, уезжая утром на работу, она не переставала думать о семье. Беспокоилась о том, в каком месте, в каком обществе окажутся близкие, когда покинут безопасный дом. – Мне только что прислали эсэмэску, – сообщил Бовуар. – Изабель собрала всех в конференц-зале. Заказала сэндвичи. Похоже, обеим частям этой информации он придавал одинаковое значение. – Merci, – сказал Гамаш. Коридоры заполнились служащими, свидетелями и зрителями – во Дворце правосудия настало обеденное время. То тут, то там появлялась фигура в черной мантии. Адвокаты. Или судьи. Тоже спешившие чем-нибудь перекусить. Но это зрелище, к которому ему уже следовало привыкнуть, по-прежнему пугало его. Инспектор Бовуар больше ничего не сказал об утреннем заседании. Застывшее на лице его босса выражение уверенности говорило ему все, что требовалось, относительно того, проходит ли заседание по плану. Или нет. Старший суперинтендант Гамаш включил непроницаемость. Высокую, прочную стену вежливости, за которую не мог проникнуть даже его зять. Бовуар точно знал, что скрывается за этой стеной, пытаясь выбраться наружу. И еще он знал, что главный прокурор не хочет, чтобы оно выбралось. Они быстро прошли по знакомым мощеным улочкам Старого Монреаля, нахоженной дорогой между их управлением и судом. Мимо низеньких аккуратных ресторанов, наполненных обедающими. Жан Ги заглядывал в окна, но не останавливался. Впереди располагалась штаб-квартира Квебекской полиции, здание над Старым городом. Оно возвышалось над ним. Не самое привлекательное сооружение, думал Бовуар. Зато удобное. Там, по крайней мере, работают кондиционеры. Гамаш и Бовуар вышли из узенькой улочки на площадь перед собором Монреальской Богоматери, запруженную туристами, которые фотографировались перед собором. Когда пройдут годы, они увидят на фотографиях великолепное сооружение и множество потных людей в шортах и сарафанах, ошалевших от жары и солнца, раскалившего брусчатку. * * * Они вошли в штаб-квартиру полиции и сразу же почувствовали поток кондиционированного воздуха. То, что должно было бы принести облегчение, отдохновение, свежесть, на самом деле воспринималось как удар снежка в лицо. Агенты в холле отдали честь шефу, и Гамаш с Бовуаром быстро прошли к лифту. К тому времени, как они добрались до последнего этажа, их лица были залиты потом. Кондиционеры оказали неожиданный эффект, словно открыв шлюзы в системе потоотделения. Гамаш и Бовуар вошли в кабинет старшего суперинтенданта с окнами во всю стену, откуда открывался вид на Монреаль и дальше, за реку Святого Лаврентия, на плодородные поля и горы на горизонте, за которыми лежал Вермонт. Ворота в Соединенные Штаты. Гамаш помедлил немного, глядя на стену гор. Непроходимыми они казались лишь на расстоянии. Потом он открыл ящик и предложил Бовуару чистую сухую рубашку. Бовуар отказался: – Я в порядке. Ведь я не сидел на свидетельском месте. – Бовуар направился к двери. – Буду в конференц-зале. Гамаш быстро переоделся в свежую рубашку и присоединился к Бовуару, Лакост и остальным. Когда он вошел, они встали, но он дал им знак сесть, прежде чем занял свой стул. – Расскажите, что вы знаете. Следующие полчаса он слушал и кивал. Задавал вопросы. Впитывал информацию. Эти мужчины и женщины, выдернутые из разных отделов, были специально и тщательно подобраны. И знали это. Начиналась новая эра. Новая Квебекская полиция. Работа Гамаша состояла не в том, чтобы сохранить статус-кво. Но и не в исправлении ошибок. Его работа состояла в создании нового. И хотя преемственность опыта играла важную роль, гораздо важнее было иметь надежный фундамент. Офицеры в зале были тем фундаментом, на котором создавалась совершенно новая Квебекская полиция. Сильная. Прозрачная. Отзывчивая. Порядочная. Он был ее создателем, и гораздо более заинтересованным, чем его предшественники, часть из которых построила гнилую коррупционную систему, а другая часть просто позволила этому случиться, сидела сложа руки. Или боялась возразить. Гамаш не сидел сложа руки и требовал, чтобы его примеру следовали старшие офицеры его отдела. И требовал, чтобы они не боялись спорить. С ним. С его планами. Друг с другом. С самими собой. И многие действительно спорили с новым шефом, спорили яростно, когда вскоре после вступления в должность и изучения их досье и других материалов он открыл им реальное положение дел. «Ситуация ухудшается, – сказал он. – Сильно ухудшается». Совещание проходило почти год назад. В этом же конференц-зале. Они смотрели на него, пока он объяснял им, какой смысл вкладывает в слова «сильно ухудшается». Некоторые не могли осознать это. Другие прекрасно понимали, о чем он говорит. Выражение их лиц менялось с недоуменного до потрясенного. Он выслушал их протесты, их аргументы. А затем сказал кое-что, хотя поначалу надеялся, что этого не понадобится. Он не хотел расшатывать их уверенность или обескураживать. Или подрывать их преданность делу. Но теперь он видел, что им необходимо знать. Они заслужили это знание. «Мы проиграли». Они посмотрели на него непонимающе. Потом некоторые, слушавшие его доклад внимательнее, побледнели. «Мы проиграли, – ровным голосом повторил он. Спокойно. Уверенно. – Войну с наркотиками мы проиграли давно. Это уже было достаточно плохо, но что еще хуже, пошла цепная реакция. Если наркотики не контролируются, то вскоре из-под контроля выйдет весь преступный мир. Этот час еще не настал. Но он настанет. С той скоростью, с какой развивается этот процесс, с какой он нарастает, через несколько лет нас просто сметет». Они, конечно, возражали. Не хотели видеть этого. Принимать. И он тоже не хотел, когда впервые собрал всю информацию. Свел воедино все сведения. Прежде отделы конкурировали друг с другом, охраняли свою территорию. Они не хотели делиться информацией, статистикой. В особенности такой, которая выставляла их в дурном свете. Гамаш понял, что он первый соединил все эти сведения. Получил полную картину. Не так ли чувствует себя капитан большого корабля, когда он один знает, что судно тонет? Для всех остальных все в порядке. Все идет своим чередом. Но он знает, что холодные воды невидимо поднимаются. Поначалу Гамаш тоже не хотел верить. Снова и снова перечитывал документы. Проверял цифры. Выводы. И вот в один из дней ранней осени, у себя дома в Трех Соснах, он просмотрел последнюю папку, поднялся со стула и отправился прогуляться.