– Как там идут дела, patron? – спросила Мадлен Туссен, глава отдела по расследованию особо тяжких преступлений. – Как и ожидалось. – Настолько плохо? Гамаш улыбнулся: – Настолько хорошо. Их взгляды встретились, и она, помедлив, кивнула. – Вы тут ждите сообщения от информатора с островов Мадлен, – сказал он, стараясь говорить не слишком обнадеживающим тоном. Или правильнее сказать «не слишком безнадежным»? Туссен упомянула об этом в ходе заседания. К ее словам отнеслись с интересом, но без особого энтузиазма. Лишь немногие из них понимали, что может означать сообщение, которого они ждут. – Когда ты его получишь? Мы успеем провести по нему заседание в конце дня? – спросил Бовуар. – Надеюсь. Все это вроде как зависит от того, что происходит на процессе, верно? – сказала Туссен. Гамаш кивнул. Да. Зависит. Суперинтендант Туссен вернулась в свой кабинет, а Бовуар и старший инспектор Лакост остались с Гамашем. – Относительно процесса, – сказала Лакост, собирая бумаги. – Никогда не видела прокурора, который бы так гонял собственного свидетеля. И судья наверняка не видела. Она новенькая в судейском сообществе, но недооценивать ее не следует. – Ни в коем случае, – ответил Гамаш, который видел проницательный взгляд судьи Корриво. Они прошли по коридору и сели в подошедший лифт. Лакост вышла на своем этаже. – Удачи, – сказала она Гамашу. – И тебе, – ответил он. – Почти приехали, patron, – сказала Изабель, когда дверь уже закрылась. «Почти приехали», – подумал Гамаш. Но он знал: большинство происшествий случается, когда дом совсем рядом. * * * – Старший суперинтендант Гамаш, сегодня утром вы показали, что фигура вернулась на деревенский луг Трех Сосен на следующий день. Какие у вас при этом возникли чувства? – Возражаю. Вопрос несущественный. Судья Корриво ответила не сразу: – Я оставляю вопрос. На процессе речь должна идти о фактах, но чувства – тоже факты. Старший суперинтендант Гамаш обдумал ответ: – Я почувствовал злость из-за того, что покой нашей деревни осквернен. Нарушен наш привычный образ жизни. – Однако тот человек просто стоял там. – Верно. Вы спросили, что я чувствовал, и я дал вам ответ. – Вы его опасались? – Может быть, немного. Наши мифы так глубоко сидят в нас. Он походил на Смерть. Разумом я понимал, что это глупости, но внутри чувствовал какой-то холодок. Это было… – он задумался в поисках подходящего слова, – что-то инстинктивное. – И все-таки вы ничего не предприняли. – Как я уже говорил до перерыва, я ничего не мог сделать, разве что поговорить с ним. Если бы мог, непременно сделал бы. – Неужели? Судя по последнему отчету о деятельности Квебекской полиции, это не совсем так. Его слова вызвали откровенный смех в зале. – Хватит, – сказала судья Корриво. – Подойдите ко мне. Прокурор подошел. – Я не допущу, чтобы на моем процессе так неуважительно относились к его участникам. Вам ясно? Это позор – для вас, для прокурорского корпуса и для суда. Вы должны извиниться перед старшим суперинтендантом. – Прошу прощения, – сказал прокурор, затем повернулся к Гамашу. – Приношу свои извинения. Я позволил удивлению взять верх надо мной. Судья раздраженно вздохнула, но замечания делать не стала. – Merci. Принимаю ваши извинения, – сказал Гамаш. Но он продолжал смотреть на прокурора так пристально, что тот сделал шаг назад. Присяжные и публика не могли не заметить ни этого взгляда, ни этой реакции. Бовуар на галерее одобрительно кивнул. – Итак, на следующее утро вы снова с ним заговорили? – продолжил допрос Залмановиц. – Что вы ему сказали? – Я снова попросил его поберечь себя. – Но явно не от вас, – заметил прокурор. – От человека, из-за которого он делает все это. – Значит, вы больше не считали происходящее шуткой? – Будь это шуткой, я думаю, он бы не вернулся. Своим первым появлением он уже достаточно напугал деревню. Будь это шуткой, пусть даже недоброй, одного раза хватило бы. Нет, тут все было глубже. В его действиях просматривалась настойчивость. Целеустремленность. – Вы считаете, что у него в мыслях было какое-то зло? – спросил прокурор. Этот вопрос был потруднее, и старший суперинтендант задумался. Потом покачал головой: – На самом деле я не знал его намерений. Да, казалось, что какой-то злой умысел есть. Он специально надел пугающий костюм. Но было ли у него на уме какое-то насильственное действие? Если да, то зачем выставлять его напоказ? Зачем облачаться в одежды Смерти? Почему просто не совершить задуманное под покровом ночи? Причинить какой-то ущерб, даже убить? Зачем стоять на всеобщем обозрении? Гамаш уставился перед собой, погрузившись в размышления. Прокурор, похоже, растерялся. Он еще не сталкивался с тем, чтобы кто-то на свидетельском месте предавался размышлениям. Свидетели давали четкие ответы, говоря отрепетированную правду или запланированную ложь. Но чтобы думать – такое случалось редко. – Конечно, нанесение ущерба – понятие растяжимое, верно? – сказал Гамаш не столько прокурору, сколько самому себе. – Но каковы бы ни были первоначальные намерения, дело закончилось убийством, – констатировал месье Залмановиц. Гамаш снова сосредоточил свое внимание, но не на прокуроре. Он посмотрел на скамью подсудимых, на человека, обвиняемого в убийстве. – Да, так и есть. Может быть, подумал он (хотя и не сказал), просто убить было недостаточно. Может быть, цель состояла в том, чтобы сначала запугать. Как это делают шотландцы, идя в бой со своими пронзительными волынками, или маори с их ритуальным танцем хака. «Это смерть, это смерть», – поют они. Чтобы повергнуть врага в ужас, чтобы парализовать его. Темное существо было не предупреждением, а предсказанием. – Насколько я понимаю, вы его сфотографировали, – сказал прокурор, шагнув к своему свидетелю и встав между Гамашем и обвиняемым лицом. Намеренно прерывая зрительную связь между ними. – Да, – ответил Гамаш, переводя взгляд на прокурора. – Я отправил фотографию моему заместителю. Инспектору Бовуару. Прокурор обратился к секретарю суда: – Вещественное доказательство «А». На большом экране появилось изображение. Если прокурор предполагал, что зал ахнет, увидев фотографию, то его ждало разочарование.