– Да брось ты! – Лика даже засмеялась от такого нелепого предположения. – Все в округе знают, что я совершенно ничего не помню о событиях той ночи, когда погибла Регина. Да, я нашла тело Кати и действительно видела в бассейне тело, оказавшееся резиновой куклой, но это ни на шаг не приближает нас к разгадке обоих преступлений. Кстати, посмотри, что нашла я. Она протянула Антону каолиновую маску, при виде которой он длинно присвистнул. – Дела-а-а. Что ж, давай звонить Вадьке. О чае, пирогах и крыжовенном варенье пришлось забыть. Приехавшая оперативная группа изъяла найденные Ликой и Антоном резиновую куклу и каолиновую маску, записала их объяснения, пожурила за то, что они залезли без спросу на чужой участок. Объяснение про алтайку вызвало у капитана Спиридонова скептическую усмешку, впрочем, как и у следователя по делу об убийстве Екатерины Панфиловой. Следователем была женщина лет тридцати, может быть с небольшими «копейками», но точно моложе Лики. И не скрывала, что заезжая любопытная фифа ее раздражает. Впрочем, на профессионализме это не сказывалось. Ликино сообщение о том, что двумя днями раньше она получила здесь удар по голове, восприняла со всей серьезностью. О красных кедах и коллекции африканских масок доктора Ермолаева следователь Мария Олеговна тоже послушала с интересом, признав, что, пожалуй, к доктору у нее появились некоторые вопросы, которые она ему обязательно задаст. Когда все оперативные действия закончились и Антон запер ворота снаружи, оперативники уехали, а Мария Олеговна прошла вместе с Ликой и Талановым обратно во двор к Светлане и Николаю, чтобы поговорить о том, что они видели или слышали из-за соседского забора. Разумеется, все гости, включая Ермолаева, к этому часу уже разошлись. Светлана убирала со стола. – Ой, а я уж решила, что вы не придете, – сказала она. – Сейчас чайник подогрею и пироги достану. – Спасибо, Света, не беспокойтесь. Мы по делу, – сказала Лика. – Вот, это следователь, которая ведет дело об убийстве Кати. – Следователь Снегова. – Мария Олеговна зыркнула на слишком болтливую свидетельницу, призывая ее не лезть поперек «мамки» в пекло. – Мне нужно с вами поговорить. – Да чего ж не поговорить-то? – доброжелательно проговорила Светлана. – Вот сейчас за чайком с пирогами и поговорим. – Вас, гражданин Таланов и гражданка Ковалева, я не задерживаю. – В голосе следователя появился металл. – Ваши показания у меня записаны. Когда вы мне понадобитесь, я вас найду. Можете быть свободны. – Да-а-а, не будет нам яблочного пирога, – с сожалением в голосе, кажется искренним, сказал Антон. – Да ладно. Я вам сейчас с собой соберу, – тут же откликнулась Светлана. Она скрылась в доме, попутно выкликая мужа, чтобы вышел во двор. Тут же появилась снова, неся тарелку с несколькими кусками пирога. От янтарной поверхности шел такой дух, что у Лики голова закружилась, и даже суровая Снегова слегка покачнулась, понимая, что будет не в силах отказаться от подобного совершенства. Взяв положенную им порцию угощения, Лика и Антон поблагодарили хозяйку и пошли к воротам. Им было что обсудить за чаем у Антона дома. – Ой, я фотоальбом забыла, – вспомнила вдруг Лика и уже от самой калитки вернулась к качелям, где несколько часов назад оставила вновь обретенную семейную реликвию. Альбом лежал там же, куда она его положила, вот только как будто стал тоньше, не таким пухлым, да и весил чуть меньше, чем прежде. Нехорошее подозрение возникло в голове, но раньше, чем оно оформилось в четкую мысль, Лика подняла обложку, перелистала страницы и обнаружила, что часть фотографий исчезла. Не хватало перехваченной резинкой стопки полароидных снимков, сделанных в тот вечер, когда Батурины отмечали с соседями помолвку своей старшей дочери Регины. * * * Разумеется, ни Светлана, ни Николай не заметили, кто из гостей трогал альбом. Во время перемены блюд все ходили туда-сюда по двору, но занятой хлопотами хозяйке было некогда наблюдать за каждым. – Что было на тех фотографиях? – устало спросила следователь Снегова. Похоже, все новые повороты в этом запутанном деле она связывала с Гликерией Ковалевой лично. – Ничего. Гости вечеринки, которую устраивали Батурины в честь того, что их старшая дочь выходила замуж. Я видела их впервые, потому что за всеми событиями тогда просто не успела. А сейчас разглядывала не очень внимательно, просто перелистала, потому что Светлана позвала к столу. – А вы эти фотографии смотрели? – повернулась следователь к хозяевам дома. – Нет, – вздохнула Светлана. – Чужой альбом смотреть – все равно что в замочную скважину подглядывать. Да и неинтересно мне это. Мы же никого из этих людей тогда не знали, только купили дом и переехали. Чем меня мог заинтересовать чужой праздник? – А позже? Когда вы уже познакомились с соседями? – А позже я уже про этот альбом и не вспоминала. Выкинуть рука не поднялась, все-таки чья-то память. Вот и унесла на чердак. И достала только сейчас, когда Лика неожиданно приехала. – Да уж, про неожиданный приезд Лики мы наслышаны. – Мария Олеговна скептически поджала губы. – Равно как и про его последствия. – Следователь должен более четко и критично выстраивать причинно-следственные связи, – огрызнулась Лика. – Произошедшее убийство Кати никак не связано с моим приездом, а вот взаимосвязь с преступлением двадцатилетней давности выстраивается благодаря тому, что я здесь. Как говорится, почувствуйте разницу. Снегова предпочла пропустить ее слова мимо ушей. – И все-таки пусть пару мгновений, но вы же видели, что изображено на этих фотографиях. Раз их кто-то забрал, значит, там могло быть что-то важное. Постарайтесь вспомнить. – Немного помолчав, она решила добавить: – Пожалуйста. Откуда вообще взялись эти фотографии? – Их снимал мой дед. – Тот самый, которого Марлицкий подозревал в убийстве, да настолько серьезно, что затер все улики? – Да. Тот самый. Я вижу, Валентин Михайлович успел с вами поговорить. – Да. Полковник в нашей среде пользуется настолько абсолютным уважением, что никому и в голову не придет отказывать, если он приглашает к себе. Признаюсь, я была потрясена тем, что услышала. Если бы кто-то другой сказал мне, что Марлицкий может уничтожить улики и повесить преступление на кого-то другого, выгораживая своего друга, я бы ни за что не поверила. Но Валентин Михайлович настаивает, что все было именно так. Однако вернемся к фотографиям. Лика закрыла глаза, вызывая в памяти картинку. Вот она поднимает тяжелую крышку, обтянутую бархатом. Рассматривает фотографии прабабушек и прадедов, потом смотрит на любимые родные лица… Бабушка, дед, мама с папой. Она сама. Вот пачка глянцевых квадратиков из полароида. Мода на него давно отошла, но дед нашел завалявшуюся кассету и пришел с аппаратом на праздник. Регина. Красивая, веселая, улыбающаяся, с нежностью глядящая на жениха. И совсем другая Регина, испуганная, зажатая, смотрящая на кого-то в толпе гостей с ужасом в глазах. На кого? Как теперь узнаешь? Еще на одной фотографии те самые гости, соседи и друзья, которых позвали порадоваться за молодых. Кажется, когда она смотрела на эту фотографию, то подумала, что все выглядят какими-то невеселыми. Кто показался ей наиболее мрачным? Пятнадцатилетняя Катька? Ну не она же зарезала сестру из ревности и зависти? Да и себе в грудь, спустя двадцать лет, нож вогнала не она. Бабушка? Да, та смотрела прямо на снимающего ее деда, и губы ее были сжаты в тонкую-тонкую линию, как бывало всегда, когда бабуля о чем-то напряженно думала. Она уже тогда подозревала, что ее любимый муж крутит роман с юной соседкой? Анна Марлицкая, знающая, что Регина выдала ее страшный секрет? Ермолаев, принявший трудное решение уволиться и уехать в Африку? Благушин? Его болезненная жена? Влад Панфилов, счастливый жених, которому, казалось бы, было совсем не о чем грустить. Или он узнал, что его будущая жена ждет ребенка от другого? – Регина кого-то боялась, – наконец проговорила Лика. – Но кого именно, по тем фотографиям сказать было невозможно. Я убеждена, что их украли не поэтому. – А почему? – Тому, кто это сделал, было очень важно, чтобы фото не увидел кто-то другой. Не я. – С чего вы это взяли? – С того, что я их уже видела и ничего важного не заметила. А вот кто-то другой, попадись они ему на глаза, мог и заметить. – Яснее не стало, – заметила следователь. – Ладно, попробую попрощаться с вами еще раз. До завтра. И напомню, чтобы вы оба никуда не уезжали из Сестрорецка. – Да мы и не собираемся, – заверил Снегову Антон. Попрощавшись с хозяевами, они вышли на улицу и остановились у калитки. – Куда теперь? – Тош, я, наверное, в отель пойду, – начала Лика поспешно. Отчего-то ей вдруг показалось, что ее присутствие утомило Антона. – Ты и так целый день со мной провозился. А у тебя ведь, наверное, дела, работа, девушки. – Последнее можно считать ревностью или это простое женское любопытство? – В его глазах плясали чертенята. Ревностью? Вот еще глупости! Как она может ревновать этого чужого мальчишку, которого помнит сидящим на горшке? Легким движением бровей Лика дала понять, что вопрос неуместен. – Если можно, проводи меня, – попросила она, оставив его без ответа. – Стыдно признаваться, что я такая трусиха, но мне как-то не по себе. – Отлично, – с воодушевлением ответил Антон и пояснил, видя ее недоумение: – По крайней мере, я могу быть спокоен, что тебя не понесет ночью на пляж. Не спеша они дошли до входа в «Зеландию» и остановились перед стеклянной дверью. – Спасибо, – сказала Лика, которую вдруг сковала невесть откуда взявшаяся неловкость. – Не за что. – Тогда до завтра? – До завтра. Она шагнула к двери и тут же с готовностью остановилась, услышав за спиной нежное: – Луша! – Что? – повернулась она к Антону. Вместо ответа он притянул ее к себе и поцеловал. Лицо у него при этом было такое решительное, что она, пожалуй, засмеялась бы даже, если бы не опешила от самого факта неожиданного поцелуя. Мысли в голове пришли в полное смятение. Она не может целоваться с человеком, который на восемь лет младше. Ей никогда не нравились мальчишки. Ее идеал – мужчина от сорока до пятидесяти, с седыми висками и уставшими глазами. Так было всегда. И так будет всегда. Он не может ее целовать, она для него старая. Высвободиться? Решительно пресечь попытку поцелуя? Впрочем, это уже не попытка. Поцелуй длился, становясь самым настоящим, и самое странное, что она отвечала на него со всем не очень-то богатым женским опытом, а главное – с нежностью, которой никогда не замечала в себе раньше. У Антона Таланова, которого она когда-то кормила кашей, оказались мягкие, но очень настойчивые губы, а еще решительность, которой отчего-то хотелось подчиняться. Как странно… Этот небритый по последней моде мальчик вызывал у нее совершенно конкретный физиологический отклик, которого тот же Викентий добивался долго, умело, настойчиво и иногда безрезультатно. Лика всегда считала себя холодной женщиной, равнодушно относящейся к сексу и всему, что с ним связано. Обычно она лишь отвечала на желания мужчины, потому что так принято и правильно, а сама страстного влечения не испытывала, считая секс довольно скучным занятием. Гораздо интереснее вместе смотреть фильм или гулять по парижским улочкам. Викентий иногда, пусть нечасто, устраивал ей такие мини-путешествия. Когда мог выскользнуть из-под бдительного ока жены, разумеется. У Антона Таланова не было жены, седых висков, усталого взгляда и уверенности опытного соблазнителя. И при этом Лика так отчаянно его хотела, что начала дрожать. Электрические разряды неведомых ранее молний этого желания пронзали все ее тело. Она понятия не имела, понимает ли он, что с ней творится. Куда-то исчез стыд, который, наверное, должен был впиваться в нее своим ядовитым жалом. Она не чувствовала стыда, единственное ее желание сейчас – это немедленно утолить пожирающее ее пламя. Дверь «Зеландии» открылась, и на пороге появился Константин Благушин. При виде целующейся парочки он застыл как вкопанный, а потом смущенно рассмеялся. – Простите. Не знал, что я не вовремя. – Это вы простите, – откликнулась Лика. – Вы к Ирине приходили?