– Ты не один? Я не знала, иначе бы не пришла. – Ты уже пришла, – спокойно сказал Антон. – И предварительно свой визит со мной не согласовывала, так что предъявлять претензии вряд ли можешь. Я не один. Луша теперь тут живет, потому что в отеле я не могу обеспечить ее безопасность. Ирка, а ты вообще в курсе, что твой отец волнуется? Просто с ума сходит. – Догадываюсь, – нервно ответила Ирина. – Папа всегда за меня переживает, но это сейчас не главное. Антон, мне просто не к кому больше обратиться. Влад в розыске, и мы не можем появиться в тех местах, где его могут увидеть, я решила, что у тебя достаточно безопасно и ты нас не прогонишь. – Вообще-то обязан, – рассердился Таланов. – Точнее, я должен позвонить своему другу и однокласснику Вадику Спиридонову и сообщить ему, что в мой дом пришел беглый преступник. – Я не преступник, а подозреваемый, – сообщил Панфилов сквозь зубы. – И я ни в чем не виноват. – Сбежали-то зачем, уважаемый? – А вы бы не сбежали? – в голосе незваного гостя прозвучал вызов. – Я морской офицер. Почему я должен сидеть в мышеловке, как мышь, которой перебили хребет? Я считаю своим долгом разобраться, кто и почему убил мою жену. Интересно, он говорил искренне, или это было частью игры, которую Влад Панфилов затеял, чтобы отвести от себя подозрение? Он мог убить Катьку, как много лет назад – Регину. И отравленную воду поставить в номер к Лике мог тоже. Или попросить Ирину, или поручить кому-то из горничных. В конце концов, все они – его подчиненные. Вот только зачем ему избавляться от Лики? Что такого она могла видеть или знать? А ведь, пожалуй, это был ключевой вопрос. – Послушайте! – воскликнула Лика, прошла на кухню, отодвинула свободный табурет и села. Все присутствующие воззрились на нее. – Мы узнаем, кто преступник, когда поймем, почему он привязался именно ко мне. Зачем меня били по голове? Зачем пугали резиновой куклой в бассейне? Зачем подсыпали смертельное лекарство? Я никого не видела на пляже, когда нашла тело Кати. Я не в курсе про бушующие тут романтические страсти. Между Ермолаевым и Анной, между вами, Влад, и Ириной. Я не могу никому ничего рассказать, потому что ничего не знаю. И все же представляю угрозу. Чем? – Это понятно, – с легкой досадой сказал Антон. Досада, надо понимать, была вызвана тем, что Лика не понимает очевидных ему вещей. – Ты что-то видела. Не сейчас. Тогда, двадцать лет назад. Ты видела что-то опасное для преступника, когда нашла на пляже тела Регины и твоего деда. Ты просто об этом не помнишь. Но, попав в похожие обстоятельства, твоя память потихонечку разблокируется. И когда ты вспомнишь, ты моментально станешь опасна. Сначала преступник выбрал путь дискредитации твоих воспоминаний. Он спрятал труп Катерины, и отсутствие тела посеяло у полицейских сомнения в твоей адекватности. – Ну да, потом я заявила, что меня ударили по голове, хотя в доме с уехавшими хозяевами не могло быть посторонних. Потом я увидела плавающую в бассейне резиновую куклу, но ее успели убрать до того, как я привела свидетелей, и окончательно превратилась в дамочку, у которой не все дома и которой мерещатся трупы. – Да. Но потом все пошло не по плану. Тело Кати обнаружили раньше времени. Преступнику явно не повезло, что местные детишки забрались именно на эту заброшенную дачу. Потом мы с тобой нашли куклу из бассейна и поняли, что тебе ничего не привиделось и не померещилось, а потому кому-то пришлось менять план и устранять тебя, пока ты не стала смертельно опасна. Мне это очевидно, поэтому я и забрал тебя из гостиницы, чтобы ты все время была у меня на глазах. – Да, но я по-прежнему не могу ничего вспомнить, – уныло сказала Лика. – Это ужасно, потому что, если бы память наконец вернулась, мы бы точно знали, кто преступник, и весь этот ужас кончился бы. – Кто у нас есть из подозреваемых? – спросил Панфилов. Действительно проводит расследование или хочет выяснить, что им известно? – Вы, Влад, по-прежнему номер один в списке, – сообщила ему Лика. – Регина была вам неверна и ждала ребенка от другого мужчины, а Катя не давала вам развода. Вполне себе весомые аргументы для морского офицера. – Мог бы поспорить, но не хочу тратить время, поэтому пусть так, – мрачно согласился Панфилов. – Кто дальше? – Доктор Ермолаев и Анна Марлицкая. На участке, где лежала резиновая кукла, мы с Антоном нашли каолиновую маску из коллекции доктора. У него есть сапоги с отпечатками дубков, и хотя он говорит, что их ему отдала моя бабушка, сапоги деда нашел в сарае Николай. Так что откуда такие же у Дмитрия Владимировича, мы доподлинно не знаем. Анна была на месте убийства Регины. Ее отец уничтожил все указывающие на это следы. У них обоих был повод убить и одну, и вторую сестру, и оба знали, какое лекарство использовать, чтобы вызвать у человека необратимые изменения. Викентий не погиб только потому, что намного тяжелее меня, лекарство было рассчитано, исходя из моего веса. И кеды. Человек, ударивший меня по голове, был обут в красные кеды. В таких ходит Ермолаев, но вторые такие кеды я видела в комнате для персонала в отеле. Вы, кстати, не знаете, чьи они? – Эльмиры Степановны, – сказала Ирина, до этого молчавшая. – Мы на работе по дресс-коду должны ходить в черных лодочках, но у нее иногда уставали и отекали ноги, и тогда она ненадолго переобувалась в кеды. Пока никто не видел. – Значит, по голове меня ударил либо Ермолаев, либо Эльмира Степановна. Кстати, она тоже могла убить Катю, потому что в тот день работала в дневную смену, и к моменту, когда произошло убийство, уже ушла. Весь вопрос в том, зачем? А она вообще кто? Откуда взялась? – Отсюда, из Сестрорецка. – Ирина пожала плечами. – Когда-то работала медсестрой, а потом уволилась и ушла в администраторы отеля. Говорила, что работа спокойнее и график ее больше устраивает. Панфилов вдруг встрепенулся. – А ведь у Регины была подруга, которую звали Эльмира, – сказал он. – Они в медучилище вместе учились и потом в больнице работали в соседних отделениях. Я ее пару раз видел, когда Регину с работы встречал. Запомнил больше из-за редкого имени, чем из-за внешности, конечно. Регина говорила, что та ужасно переживает, что молодые люди не обращают на нее внимания. За ней никто не хотел ухаживать, потому что она была жутко прилипчивая. Знаете, есть такая категория женщин, с которыми поговоришь о погоде, а они уже в своей голове свадьбу планируют. – Она такая и осталась. – Ирина невесело рассмеялась. – Выбрала объектом внимания папу на том основании, что он вдовец. И, уверенная, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок, начала осаду всякими вкусностями. – Но вы, как мне показалось, не возражали, – мягко добавила Лика. – Наоборот, всячески ее притязания приветствовали. – Я не хотела, чтобы папа остался совсем один после того, как мы с Владом поженимся, – чуть виновато сказала Ирина. – Он за столько лет совсем в бирюка превратился. После смерти мамы ни на одну женщину не смотрел. Но я хозяйство вела, старалась, чтобы он был окружен уютом. Мне казалось, что после того, как мы с Владом станем жить отдельно, с ним рядом должен быть кто-то, искренне к нему расположенный. Так почему бы и не Эльмира Степановна? Она тетка неплохая, просто прилипчивая, но добрая. Интересно, а Благушин говорил, что привечает Эльмиру, чтобы она не строила козни на работе его ненаглядной доченьке. Но добрый и не очень далекий человек никак не мог строить козни. Интересно, кто из них ошибся в ее характере, Благушин или Ирина? – Я надеюсь, меня вы не подозреваете? – добавила Ирина с вызовом. Лика покачала головой. – Нет. В момент убийства Регины вам было пять лет, а вероятность того, что эти преступления связаны, все-таки достаточно велика. В ночь убийства Кати вы дежурили в гостинице и если отлучиться на пляж и ударить соперницу ножом в грудь теоретически могли, то увезти и спрятать тело – нет. Я была рядом с вами. Вы могли, надев кеды Эльмиры Степановны, ударить меня по голове, подсунуть куклу в бассейн, специально для этого придя в гостиницу ночью, и поставить в мой номер бутылку с отравленной водой. Вот только вам совсем незачем было это делать. Разве что вы были соучастницей и покрывали Влада. Но тогда мы возвращаемся к первой версии, что убийца – он. – Я никого не убивал. – А я ему не помогала, – покачала головой Ирина. – В свете вновь открывшихся обстоятельств и Регину, и Катю могла убить Эльмира Степановна. Скажем, из зависти или ревности. Однако это версия имеет право на существование с большой натяжкой. Она могла ударить меня по голове. Она, имея медицинское образование, знала, какой транквилизатор нужно подсыпать мне в воду. Есть еще альбом, из которого украли фотографии, и она вполне могла это сделать. Но ее виновность разбивается о неопровержимый факт. Именно Эльмира Степановна сейчас лежит в больнице с тяжелой черепно-мозговой травмой. Не ударила же она по голове сама себя. Ирина внезапно еще сильнее побледнела, хотя это и казалось невозможным. С того момента, как Лика обнаружила ее сидящей на талановской кухне, девушка была бледнее некуда. – Вы сейчас начнете подозревать моего отца, – выдавила она из себя. Лика покачала головой. – Нет, не начну. На ночь смерти Регины у него было установленное следствием алиби. У вашей матери был приступ панкреатита, после которого она даже попала в больницу, и он всю ночь за ней ухаживал. Он нашел меня без сознания, и на нем были совсем другие ботинки, а не красные кеды. Это не Константин Ливерьевич ударил меня по голове. В ту ночь, когда в бассейн подбросили куклу, он выходил из дома? Вы же были не на смене. Должны помнить. – Нет, не выходил, – покачала головой Ирина. – Я, конечно, была после суточного дежурства, поэтому спала крепко. У меня вообще очень крепкий сон, потому что при сменной работе привыкаешь использовать любую свободную минуту, но у нас очень скрипит входная дверь. Папа никак не соберется ее смазать. Она скрипит так громко, что я всегда просыпаюсь, моя комната близко ко входу. Так что я совершенно точно знаю, что он никуда не выходил. – Ну вот, – с удовлетворением продолжила Лика. – И в гостинице его, в отличие от Ермолаева, никто не видел, когда Эльмиру Степановну по голове ударили. И лекарство ему взять было негде. В смысле, что медицинского образования у него нет. В общем, вашего отца я не подозреваю. – Я рада, – сказала Ирина просто. – Вот только Владу это никак не помогает. К сожалению. – Вы вообще что собираетесь делать? – спросил Антон. – Ну ладно. Сейчас вы придумали сидеть на моей кухне. Но вы не можете прятаться тут вечно, особенно с учетом, что Вадька Спиридонов действительно мой друг, а потому может заявиться в гости. Сидя здесь, преступление не раскрыть. Должен быть какой-то разумный план действий. Хотя зачем я говорю о разумности человеку, сбежавшему из-под домашнего ареста? – Мне можно называть вас Лушей? – спросил Панфилов у Лики вместо ответа. – Меня зовут Гликерия, Лика. Луша – это для очень близких людей, – сухо сообщила она. – Видите ли, Лика, если вы – ключ к преступнику, или, по крайней мере, он считает, что основная угроза разоблачения исходит именно от вас, значит, нужно этим воспользоваться, – сказал он, не обратив на сухость ее тона никакого внимания. – Надо сделать вид, что вы что-то вспомнили, и сообщить об этом всем потенциальным подозреваемым. Только не одновременно. И после этого просто ждать, кто из них отреагирует на посланный месседж и предпримет еще одну попытку вас устранить. Другими словами, нужно ловить преступника на живца. – Я против, – тут же решительно заявил Антон. – Нельзя подвергать Лушу опасности. Поиском преступника занимаются полиция и органы следствия, и надо просто не мешать им делать их работу. В частности, было бы неплохо, если бы вы сдались и вернулись под домашний арест. – После того как я сдамся, мера пресечения мне тут же будет изменена и я отправлюсь в тюремную камеру, – криво усмехнулся Панфилов. – Я готов, разумеется, но только в случае, если буду уверен, что делается все необходимое для поиска убийцы, не для того, чтобы закрыть дело, повесив все на меня. Я, знаете ли, не терпила. Никогда им не был и не собираюсь быть. Каолиновая маска рядом с резиновой куклой. Красные кеды. Украденные фотографии… Какая-то мысль настойчиво билась Лике в висок, ища выхода. Безрезультатно. – Ладно, – сказала она мрачно. – Утро вечера мудренее. Пока предлагаю уложить Влада спать в гостевой комнате, а Ирину проводить домой. Половина первого ночи, бедный Константин Ливерьевич там уже, поди, все морги и больницы обзвонил. А утром мы на свежую голову решим, что делать. И еще. Влад, а у вас есть в телефоне Катина фотография? – Есть, – смущенно ответил он, покосившись на Ирину. Какая же у этих влюбленных тонкая душевная организация! – А вам зачем? – Не знаю, – честно призналась Лика. – Почему-то мне кажется, что это важно. Я помню ее ребенком, а потом видела только на пляже и, извините, в морге. Вряд ли она была сильно похожа сама на себя. – Совсем не похожа, – подтвердил Влад со вздохом. – Я сейчас вам перекину, если нужно. Диктуйте номер. – Не надо меня провожать. – Ирина поднялась с табуретки. – Я же вижу, что Антону страшно оставлять вас наедине с Владом. А со мной ничего не случится, прекрасно сама дойду. Я бы осталась, но папа правда наверняка тревожится. – Что ты ему скажешь? Где была? – спросил Антон. – Придумаю что-нибудь. Скажу, что мне нужно было подумать, и я сидела и смотрела на залив. Это не важно, он просто успокоится, что со мной все в порядке, и больше ни о чем спрашивать не будет. Папа – очень хороший. Он кажется малоэмоциональным и закрытым человеком, но на самом деле это не так. Он очень глубоко и тонко чувствует и способен на сильную любовь. Я это знаю, я выросла с этим убеждением. Мама мне всегда говорила: «Человека, способного на столь глубокое чувство, надо уважать, потому что в наше стремительное время, когда большинство людей меняет привязанности как перчатки, такое умение встречается нечасто». И дети его любят. Да, это Лика тоже помнила с детства. Учитель Благушин часто приходил на их подростковые посиделки у костра на берегу, учил правильно печь картошку, много рассказывал про историю и приучил любить стихи. К примеру, именно от него она впервые услышала о поэте Константине Бальмонте, чьи строки, читаемые на прохладном ветру вечернего июльского Финского залива, почему-то странно задевали душу. Я люблю тебя больше, чем Море, и Небо, и Пение. Я люблю тебя дольше, чем дней мне дано на земле. Ты одна мне горишь, как звезда в тишине отдаления. Ты корабль, что не тонетни в снах, ни в волнах, ни во мгле. Странно, много лет Лика не вспоминала эти строки, а сейчас они всплыли в памяти так легко, словно она повторяла их не далее чем вчера. Тогда, в юности, слушая их, она думала: хотелось бы ей быть женщиной, вызывающей столь сильные эмоции, или она предпочла бы более ровную и спокойную любовь? Такую, какая была у ее родителей и у бабушки с дедом. Впрочем, спустя очень короткое время выяснилось, что бабушка и дед как раз способны на сильные, почти шекспировские, страсти. Но к стихам Бальмонта это уже отношения не имело. Ирина распрощалась и ушла, Антон закрыл за ней дверь и вернулся в кухню, где у стола все так же понуро сидел Влад. – Пошли, я вам выдам постельное белье, – сказал Таланов. – Постелите себе сами. Вы извините, но у меня еще работа, а Луше пора отдыхать. – Разумеется. – Панфилов коротко усмехнулся. – Мне слуги не нужны, я, знаешь ли, за годы службы привык себе койку сам заправлять. Спокойной ночи. И да, спасибо, что не выгнал и в полицию не сообщил. – Возможно, я еще об этом пожалею. * * * Уснула Лика мгновенно, как только снова оказалась в кровати. Впечатлений она сегодня получила с такой лихвой, что мозгу требовалась срочная перезагрузка. Может быть, именно поэтому она спала без всяких сновидений и проснулась лишь в девять утра. Да, в условиях Сестрорецка живущий в ней жаворонок почему-то стремительно превращался в сову. Антона рядом в кровати не было. Интересно, он уже встал или вообще не ложился, выполняя свой срочный рабочий заказ? Привычное чувство вины, что она своим присутствием мешает Таланову работать, накатило волной и тут же отступило, как морская волна на песке. Она ни в чем не виновата. Антон сам пригласил ее к себе в дом, ее присутствие его явно радует, а в том, что они вынуждены разбираться в крайне неприятных вещах, виноват неизвестный преступник, решивший, что может безнаказанно нападать на женщин.