Я могу убедить себя в том, что она руководствуется наилучшими намерениями. Но как же трудно отдыхать, когда кто-то заглядывает в комнату через каждые две минуты с единственной целью удостовериться, что ты действительно отдыхаешь. Закрываю глаза. Ощущение такое, словно виски все еще сжимают тисками, хотя, конечно, утром было куда хуже: тогда даже кошачье мурлыканье отзывалось в голове барабанным боем. Пришлось попросить убрать Себастиана из комнаты. Но и уснуть я боюсь. Боюсь, что тот сон снова меня отыщет. Теперь, когда действие лекарства кончилось, случиться может что угодно. Кошмары в больнице были ужасные, но запомнились почему-то плохо. Знаю только, что в большинстве случаев я просыпалась с криком. В самих этих кошмарах я часто убегала от чего-то, не зная, от чего именно. Но в этот раз получилось иначе. Я помню все четко и ясно, как будто сон заново проигрывается прямо сейчас, у меня перед глазами, снова и снова. Я чувствую боль, вижу переломанные, окровавленные пальцы. Все как будто наяву. Воспоминания словно выгравированы внутри. Такие ужасные, что их не забыть, как ни старайся. Но как раз воспоминаний у меня и не должно быть. Не должно быть ничего, что предшествовало Зачистке. Может быть, их вызвала из какого-то тайника моя попытка рисовать левой рукой? Кто он? Реальный человек или творение моего воображения, только там и существующее? Во сне я никогда не вижу его лицо. Сначала меня ослепляет свет, потом мешают слезы и боль. Но та я, что жила во сне, знала его и даже узнавала его шаги. Одно ясно и не подлежит сомнению. Если он настоящий, я не хочу его знать. – Ммм? – Извини. Разбудила? – Это Эми. И вправду уснула. Как будто провалилась в какое-то черное, молчаливое место, неподвижное и без сновидений. Может, остаточный эффект лекарств? – Все в порядке. Надоело лежать в кровати. Мне можно встать? Эми качает головой. – Она не разрешает. Тебе нужно оставаться в постели весь день. Мама всегда строго исполняет врачебные предписания, независимо от того, верит в них или нет. – Такая скука. – Бедняжка. Как твоя голова? – Не очень хорошо. – Тебе что-нибудь нужно? Ты не проголодалась? – Нет. Эми поворачивается к двери. – Подожди. Сделаешь кое-что для меня? – Что? – Мне нужен альбом. Она забрала его, и я не могу рисовать. Эми колеблется. Потом идет в свою комнату и тут же возвращается. – Это подойдет? – Она протягивает блокнот для записей и карандаш. – Вполне. Спасибо. – Только прячь получше, – подмигивает она. Я поправляю подушки, сажусь повыше и поворачиваюсь так, чтобы вошедший в комнату не увидел блокнот. Прислушиваюсь – не скрипят ли ступеньки под ногой крадущейся наверх мамы. Но стоит карандашу коснуться бумаги, как тревоги и беспокойства уходят, и меня все сильнее увлекает любимое занятие. Я бегу от себя, от сна, от всего. Я становлюсь кем-то другим. – Повезло, что не мама. Я вздрагиваю. Эми закрывает за собой дверь и ставит на стол рядом с кроватью поднос с тарелкой супа. – Что рисуешь? Показываю. Полумама, полудракон. В разных позах. Изрыгает пламя, летает над домом. Эми смеется. – Господи. Смотри только, чтобы она не увидела. Надо будет спрятать это и… Она замолкает. Хмурится. Смотрит на мою руку. Левую руку, которая держит карандаш. Страх просачивается в живот холодными струйками. – Вот уж не думала, что ты левша. Меня правой рисовала. – Я и есть правша! И всегда правой работала. А сейчас просто переложила карандаш, чтобы передать тебе блокнот. – О… Да, конечно. Извини, – говорит она и улыбается. «Лево» вибрирует – 4.6. – Шоколадку? – предлагает Эми. Я качаю головой. – Себастиана. Она открывает дверь и вскоре возвращается с котом, которого кладет мне на колени. Себастиан мяукает, выражая свое недовольство тем, что его целый день не впускали в комнату. Я поглаживаю кота, и он, урча, укладывается, вытягивает лапы и выпускает коготки. – Поешь? – спрашивает Эми. – Немного погодя. Уровень поднимается до 5, и она уходит вниз смотреть телевизор. Я обнимаю Себастиана и прижимаю к себе так сильно, что он начинает выгибаться и протестовать. Отпускаю. Почему я солгала? Потому что боялась. Боялась Эми? Да это же безумие. Но страх был, невыдуманный, настоящий. Как будто Эми могла быть тем, с кирпичом. Поднимаю левую руку. Поворачиваю из стороны в сторону. Пальцы выглядят нормально, никаких шрамов нет. Я почти могу убедить себя, что ничего особенного не случилось, что все придумало мое подсознание. Что сон вызван именно этим осознанием способности рисовать левой рукой. Никаким воспоминанием он быть не может. Я – Зачищенная, у меня нет воспоминаний. Но болезненная уверенность лежит на груди тяжким грузом, давит, стесняет дыхание. Инстинкт самосохранения кричит во весь голос, и не слышать его невозможно. Никто не должен знать. Глава 10 – Внимание все, у нас сегодня новенькая! – объявляет сестра Пенни, и ее звонкий голос почти дотягивает, чтобы сравниться с желтым джемпером. «Все», к которым она обращается, это десяток с небольшим таких же, как я, Зачищенных, из ближайших деревень, рассевшихся кружком в продуваемом ветром холле с высоким потолком. Сестра Пенни подталкивает меня вперед. – Давай. Представься и возьми стул. – Привет, меня зовут Кайла, – говорю я и, взяв из угла стул, ставлю его в круг. Остальные улыбаются мне и друг другу. Большинство заметно младше, и только одна девушка примерно моего возраста, сидит со скрещенными на груди руками и смотрит в темноту за окном. Какое счастье. Первый день в Группе. Только этого мне и не хватало вдобавок к тяжелой, гнетущей боли за глазами. Обычно все проходит за два-три дня. Мама сказала, что это можно отложить до следующей недели, но я, подумав, решила, что чувствую себя не так уж плохо и в состоянии сходить сегодня. По крайней мере, под этим предлогом мне наконец-то удается выбраться из дома. Да и какой смысл откладывать, если встречи проводятся каждый четверг, в семь часов вечера, до дальнейшего уведомления. Эми на эти четверговые собрания ходить больше не надо, так что «до дальнейшего уведомления» означает, наверно, до тех пор, пока они не убедятся, что я не нуждаюсь в постоянном наблюдении. В больнице у нас тоже была Группа, так что дело это мне знакомое. Предполагается, что мы должны рассказывать о своих чувствах в «дружелюбной непринужденной атмосфере», но обычно все сводится к тому, что они говорят нам, что мы должны чувствовать. Пенни складывает руки на груди. – Кто-нибудь помнит, что вам нужно сейчас делать? Они переглядываются. Смотреть на это больно. Наконец девушка постарше отворачивается от окна и закатывает глаза.