Вступление в «Любовь в действии» подарило мне шанс помириться с родителями. Все, что говорили эти лица, звучало для нее и чуждо, и знакомо одновременно. Чуждо, потому что ей был непривычен специальный жаргон «Любви в действии», способный исказить восприятие самых сложных человеческих переживаний, поместить их в рамочку и маркировать такими словами, как «эгоизм», «страх» или «зависимость». Знакомо, потому что церковь была задумана как большая семья Господня, Его затерявшееся на земле племя – те немногие, кто достоин Вознесения, – и использовала такие слова, как «любовь» и «принятие», переваривавшиеся вместе с каждой дозой пресного хлеба и каждым пластиковым наперстком виноградного сока. Она отодвинула от себя брошюру. Остальная часть кухонного стола была засыпана бланками заявки в ЛД – их мама достала из того же конверта. Наверху каждого листа красовался логотип ЛД – перевернутый красный треугольник с вырезанным в центре сердцем. – Даже тогда я подумала, что логотип какой-то странный, – признается мама позже. – Сердце было вырезано, как будто его собирались забрать. «Так я себя и чувствовал», – подумаю я, а потом нажму кнопку на диктофоне и отмотаю пленку, чтобы проверить, записались ли мамины слова. Отрезаешь все, что было тебе когда-то дорого, не обращаешь внимания на то, как саднит гортань, стираешь детали, которые хочешь забыть. Швыряешь первую половину своей истории в мусорку, повторяешь за наставниками. После ЛД я потерял много друзей и долгие годы не общался со старыми бойфрендами потому, что мне легко удавалось забыть про свои чувства к ним. Бессердечность не требовала усилий. После ЛД оказалось так просто стать бессердечным, что я даже не задумывался об этом. Ведь для моего развития необходимо было рвать отношения со всеми из прошлой жизни. Так поздней осенью поджигают поля – я часто видел подобное в детстве из окна гостиной. Оранжевая стена огня подпрыгивает до самых краев поля. Коси и поджигай, чтобы освободить место для нового урожая. Так я и сделал. Хлоя, Брендон, Дэвид, Чарльз и Доминик из колледжа и Калеб, старшекурсник с факультета искусств, которым я восхищался и с которым поцеловался впервые в жизни. – Давай прервемся, – скажет мама и встанет из-за стола, придвинув ко мне диктофон. Она встанет в центр горящего поля и откажется двигаться с места, даже когда огонь подойдет слишком близко, – только бы я заметил ее боль. И там она будет ждать моего отца. Суббота, 12 июня 2004 года Это были мармеладные мишки – красные, желтые и зеленые в пластиковом пакетике, покрытом пленкой пыли. Их давно никто не трогал. Я замер в проходе магазина на заправке «Коноко», выбирая между мишками и червячками. Мама ждала в машине. Мы не спешили: у нас было полно времени – целых два часа – до церемонии рукоположения отца. Мы решили остановиться, не сговариваясь, словно это была промежуточная станция между двумя мирами, в которых мы теперь обитали. И сейчас, когда я смотрел на сладости, оказалось, что принять простое решение бесконечно сложно, словно я выбирал еду перед смертной казнью или пилюли из «Матрицы», после которых мы никогда не будем прежними. Я хотел вернуться к машине с правильными конфетами, выбрать что-нибудь нестандартное, чтобы удивить маму, сделать интуитивный прыжок, от которого она бы взвизгнула: «Не помню, когда в последний раз их брала!» Только я больше не был уверен в том, что знаю маму достаточно хорошо, чтобы удивить. Я оставил мармеладных мишек висеть на металлических стержнях и пошел дальше по проходу. Боковым зрением я видел стекло холодильника, такое холодное, что оно казалось горячим – внутри сверкали яркие этикетки, а металлические банки излучали жемчужно-белое свечение. Кассир, пожилая женщина с пушащимся хвостиком, была на страже и не сводила с меня глаз с тех пор, как я вошел в магазин. В то утро я выглядел необычно: темно-голубой пиджак, брюки под цвет, белая рубашка с едва заметными манжетами и черные ботинки. Вот он – парнишка из колледжа, который идет субботним утром в воскресную школу, вместо того чтобы валяться на диване и смотреть телевизор или страдать от похмелья. Над головой женщины висела камера. На мгновение я задумался: на что сгодится отснятый ею материал? Если я умру в ближайшее время или стану соучастником тяжкого преступления, будет ли полицейский просматривать видео, чтобы найти кадр, в котором я ненадолго захожу в магазин, а потом искать следы страха или злобы на моем растерянном лице? Было глупо, если не сказать – излишне мелодраматично, думать о таких вещах, но я ничего не мог с собой поделать. Позади остались пять дней групповой терапии, где мы обсуждали самоубийства и растерзанные жизни, которые сложно будет собрать воедино, и потому я ждал чего-то непредсказуемого. Благодать или ужас – а это, возможно, одно и то же – настигают без предупреждения, и мне казалось, что настал тот миг, когда Бог должен вновь обратиться ко мне. Скрывать свою сексуальную ориентацию, стоя рядом с отцом, пока тот принимает святой обет, казалось, неизбежно значило навлечь на себя Божественный гнев, обратиться в соляной столб у всех на глазах. Я зашел в туалет и заперся в последней кабинке. Согласно правилам из справочника мне нельзя оставаться одному даже в туалете: «Если вы намереваетесь посетить общественную уборную, вас должны сопровождать два человека, один из которых должен являться участником программы „Исток“ не менее двух месяцев». Я сразу же понял, зачем наставники сочинили это правило. Привычная для общественного туалета надпись соблазнительно взывала ко мне с лакированной двери кабинки. Рядом с предложением красовался телефонный номер и подпись: Марк. Не знаю почему, но я достал мобильный телефон и вбил туда номер, сохранив контакт под именем «Марк Туалет». Я вышел из кабинки не помочившись и поправил куртку перед зеркалом. Потом повернул запачканную грязью ручку крана, сунул ладонь под горячую воду и пригладил мокрой рукой вихор на затылке. Хотел убедиться, что всё в порядке. Теперь, по крайней мере, я могу сойти за Хорошего Сына. Я повернул кран и прислушался к наступившей тишине. У меня в кармане лежал талисман, защита от всех бед – номер телефона, который можно было набрать. И даже если я не собирался знакомиться с таинственным Марком, номер останется моим секретом – о нем никто не узнает. Такое приятное чувство – вновь обладать тайной, освободиться от блондина и его дотошных пальцев, – как если бы я получил обратно свою записную книжку и погрузился в таинственный, доступный только мне мир фантазии. Номер Марка взбодрил меня, я расправил плечи, выпятил грудь. И как я раньше не понял, что неприятности возникают лишь тогда, когда говоришь правду? За день до этого, пока мы заполняли рабочие тетради после упражнений с эмоциями, группе предложили две ситуации, чтобы проверить нашу зависимость от однополого секса. У меня не хватало личного опыта, но я все равно должен был покаяться. Первая ситуация была поразительно похожа на ту, с которой я столкнулся в туалете на заправке. Обе ситуации, представленные Косби, были комически противоположны, и мне приходилось сдерживать смех, пока я читал. Я даже чувствовал пульсирующее вожделение под раскрытым справочником – к бедрам по знакомому руслу двигалась кровь. Суббота, вам не надо идти на работу, у вас выходной. Вы прочли на стене мужского туалета, что в три часа туда придет мужчина, готовый сексуально обслужить любого. За пять минут вы сможете достичь оргазма. Вы думали об этом всю неделю. Придете ли вы в это место в три часа? Те же обстоятельства. Суббота, у вас свободный день. Ваш лучший друг приезжает в город и просит вас пойти с ним на пляж. Вы с ним очень близки, вам есть о чем поговорить. Пойдете ли вы с ним на пляж? – Будьте честны перед собой, – сказал Косби. Он стоял в центре комнаты, его грубые пальцы механика едва соприкасались друг с другом, словно он медитировал, как герой книги «Дзен и искусство ухода за мотоциклом». Я смотрел в просветы между подушечками его пальцев и думал о том, что люди на самом деле никогда не дотрагиваются друг до друга, даже когда считают, что соприкоснулись; касание производят электроны. Этот факт облегчил чувство вины, вызванное одним серьезным проступком, о котором я написал этим утром в нравственном перечне (поцелуй со студентом факультета искусств по имени Калеб), и в то же время расстроил меня, ведь тогда получается, что мы живем в мире, в котором иллюзия упрямо диктует нам образ нашего взаимодействия с другими людьми. На эту концепцию я наткнулся в один из своих ночных книжных марафонов; она прозвучала резко и приятно, когда я произнес ее одними губами. Osculation[14]: две кривые соприкасаются, но не пересекаются, никогда не пересекаются. От латинского osculationem – поцелуй. Близость как дешевый трюк, как иллюзия. Но к чему еще одна иллюзия, когда, похоже, весь мир пользуется множеством из них? Каждый новый день, проведенный в ЛД, убеждал меня, что стать натуралом – значит просто выбрать правильное освещение и не смотреть на то, чего тебе не хочется видеть. – Подумайте, как бы вы поступили в такой ситуации, – продолжал Косби. – Запишите свой план действий. Не спешите. Хорошенько поразмышляйте. «Это как книжки, где сам принимаешь решения», – подумал я. Только в данном случае неверный выбор неизбежно отправит тебя в ад. В тот день я сидел рядом с Д., смотрел на ковер через окошко его скрещенных в лодыжках ног и думал о том, что неправильный выбор отправит меня прямиком в геенну огненную. А что, если лучший друг, который «близок вам» и с которым вы собираетесь провести прекрасный день на пляже, снимет майку и обнажит тело, о котором вы мечтали все то время, пока его не было? Что, если невинный день на пляже перерастет в сложную историю любви вроде той, о которой рассказываешь друзьям спустя десятилетия? Я легко мог представить нас с Д. в уютном пляжном коттедже, где мы лежим на диванах с толстыми русскими романами на коленях (чтобы скрыть эрекцию), бросая друг на друга вожделеющие взгляды, или собираем ракушки на рассвете в подолы маек, чувствуя сырой холод на животе и скрипящий песок под ногами. В рабочей тетради по зависимости был отчетливо прописан верный ответ: «Тот, кто решит пойти на пляж, взглянет на часы в середине дня, пофантазирует об упущенной возможности, но в конце концов поймет, что сделал правильный выбор». Тогда как тот, кто решит пойти на свидание в туалет, вскоре пожалеет о своем решении, «особенно если в мужском туалете его будет ждать полиция». Выйдя из туалета на заправке с номером загадочного Марка в телефоне, я ожидал прикосновения холодных наручников к запястьям, даже отчасти хотел этого. По крайней мере в полицейском участке никому бы не пришлось лгать – в особенности себе. Я вернулся в машину с пустыми руками. Если мама и была разочарована, то виду не подала. Ее густо подведенные глаза уже были прикованы к усеянному соснами Озарку – туда мы и направлялись. Я плюхнулся на сиденье, и мама завела мотор. С приборной панели донесся громкий сигнал. – Ой, – сказала она, – бензин на исходе. На бензоколонку мы заезжали только для того, чтобы сходить в туалет и перекусить, а на топливный датчик почему-то не обращали внимания всю дорогу. – Как думаешь, доедем? В ее голосе звучала надежда: мы доедем или спасемся тем, что заглохнем на полпути, чем сможем оправдать наше отсутствие? Я пропустил ее надежду мимо ушей. Слишком очевидно, что будет дальше: если сын и жена священника стоят на обочине, то кто-нибудь из проезжающих мимо прихожан обязательно притормозит, чтобы помочь и довезти нас на буксире прямо до церкви. «Пронесло! – скажут люди. – Это козни дьявола!» А мы будем знать, что мы и есть тот дьявол, который стоит на пути отца, и, возможно, всегда им были. – Бензина не хватит, – сказал я и открыл дверь. – Я наполню. Мама нажала кнопку бензобака. – Весь в отца… Она имела в виду, что ни я, ни отец никогда не рисковали с машинами – этому мы научились в автосалоне. Имела в виду, что мы шли на риски, но не на такие. Но правда заключалась в том, что как раз в этом я не был похож на отца. Я не решался рисковать так, как рисковал в моем возрасте он. В девятнадцать он уже женился и руководил семейной хлопковой фабрикой – изменил свою жизнь на корню. Теперь, в пятьдесят с лишним, он снова делал резкий поворот. Я за ним не поспевал. Мне только предстояло совершить прыжок в гетеросексуальную жизнь, сотворить чудеса своими руками, создать что-то стабильное. Я вставил заправочный пистолет в бак и нажал на рычаг. Мне всегда нравилось чувствовать под ладонью пульсацию ожившего шланга, нравилось осознание того, как столь простое действие может перемещать нас на огромные расстояния. Как и мои наставники, я цеплялся за миф о прогрессе, о нескончаемом запасе. Я читал, что президент Буш постоянно говорит о том, как важно использовать собственную нефть, избавиться от иностранной зависимости. Почему вера не может работать так же? Разве не может любовь Господа вернуться ко мне в полном ее изобилии, если я поищу ее в правильном месте? Буду ли я исцелен, если копну глубже и продвинусь к источнику своей истинной гетеросексуальности? Или я себя запятнал, когда сохранил телефон Марка и спрятал врага в кармане? «Сделай меня непорочным», – молился я, пока галлоны неэтилированного бензина текли сквозь шланг под моими пальцами, чтобы вскоре превратиться в нечто более ценное. Пожалуйста-сделай-меня-непорочным. Пожалуйстасделайменянепорочным. Его сын. Его жена. С некоторых пор мы с мамой потерялись в том изобилии, которое воплощал отец в глазах окружающих людей. Мы его не винили, однако он ничего не предпринимал, чтобы это предотвратить. Возможно, он не понимал, что происходит. Для него избыток был естествен, а мы по привычке оставались в стороне, тем более что Библия неустанно советует близким членам семьи держаться подальше от главы семейства и не мешать ему исповедовать свою веру. Но разве не отец побудил меня стать тем, кем я стал? Разве не он учил меня, как важно быть личностью? Его отец-алкоголик привел его к Богу, рассказал о важности церкви и при этом избивал и его самого, и его сестер и братьев, когда бывал не в духе. По логике папа должен был вырасти таким же злым алкоголиком, но он не пошел на поводу детской травмы, а принял более радикальную веру фундаменталистов. По стандартам «Любви в действии» это папа должен был быть геем, ведь он пережил травму; у меня же детство выдалось относительно спокойным. Жизнь моего отца не вписывалась в нормы ЛД. Я откинулся на спинку сиденья, сбросил ботинки и закинул ноги в черных носках на вентиляционное отверстие, из которого дул холодный воздух; большие пальцы ног будто погрузились в ледяную воду. Солнце жгло лицо с одной стороны. – Как ты? – спросила мама. Ее руки крепко сжимали руль, словно стрелки на циферблате часов, указывая на десять и два. Как всегда бдительна, никогда не рискует, если в этом нет необходимости. – Все хорошо. – Мы все притворяемся. – Если хочешь, можем еще раз остановиться. – Все нормально. – Просто кто-то осознаёт это, а кто-то нет. Повисла тишина. Пальцем ноги я закрывал и открывал вентиляцию. Зная, что в мой телефон вбит номер Марка, я вдруг понял: то, о чем я думаю, – правда. Если у тебя есть секрет, если ты что-то недоговариваешь, то начинаешь видеть, что и другие тебе лгут. Профессиональный лжец не только лжет сам, но и различает чужую ложь. Поэтому наставники в ЛД видят пациентов насквозь, легко улавливают ложь? Поэтому Смид и тот блондин относятся ко мне с недоверием? – Ты голоден? – Нет. – Тебе я расскажу об этом позже, после церемонии. Нужно дождаться подходящего момента. – Ты уверен? – А ты голодна? – Только тебе ведь снова станет противно. Тебя вырвет прямо здесь, в машине. – Немного. Машина сделала крутой вираж, ручка выпала из подстаканника и со звоном ударилась о металлическую решетку под моими ногами. Я мог поднять ее, открыть и написать свою исповедь прямо здесь и сейчас, как велели правила «Любви в действии». – Тогда давай остановимся. – Теперь я понял, как все это меня пугает. Все эти навязанные перемены, лишь бы угодить ему, угодить тебе. – Давай заедем в автокафе. Что тебе взять? – Картошку фри. – Но я боюсь потерять тебя. Что станет со мной, если я потеряю тебя? Мне кажется, Бога я уже потерял. Господь перестал говорить со мной, что мне теперь без Него делать? Девятнадцать лет я слышал голос Бога в своих ушах двадцать четыре часа в сутки, как я теперь без Него проживу? – Картошку фри, пожалуйста, и колу. Голос из динамика, звон невидимых монет. – И еще бургер. – А можно мне наггетсы вместо картошки? – Я ведь даже не представляю себе, что значит быть геем. Не могу представить жизнь, в которой не скрывал бы свою ориентацию и друзья и семья не отвернулись бы от меня. – Дайте наггетсы вместо картошки. – Хотя, если честно, я не голоден. – У меня получится. Я должен лишь притвориться, что лечусь, прежде чем рискнуть по-крупному, каким бы этот риск ни был. – Проголодаешься, – сказала мама и нажала кнопку – стекло заскользило вниз и остановилось, глухо стукнувшись о резину. – Церемония будет долгой, так что рано или поздно поесть ты захочешь. Слава Богу, мы не обязаны оставаться на торжественный прием.