Нравственный перечень (НП) – еще одна штука, позаимствованная «Любовью в действии» из практики Общества анонимных алкоголиков, которая теперь заменяла мне чтение и письмо. По вечерам я должен был сосредоточиваться исключительно на собственной греховности и искать в своем прошлом примеры греховного поведения, расписывать их в мельчайших подробностях, делиться написанным на групповой терапии и верить в то, что Бог поможет мне избавиться от грехов. НП помогал определить наши ЛО (ложные образы), развитие которых мы могли проследить по всем этим А, ПО, $ и другим значкам генограмм, определяющим греховный путь наших семей. Я не особенно делился с мамой тем, что происходило в ЛД, но даже то, о чем я ей рассказал, показалось ей таким сложным, что она не обратила внимания на дорожные знаки на периферии и едва не пропустила нужный поворот, когда мы мчались утром по шоссе. – А на каком шаге используется НП? – спросила она, резко поворачивая руль. Торговый комплекс слева, магазины справа, утренний свет просачивается сквозь листья деревьев. – НП используется на всех двенадцати шагах, – ответил я, глядя на свою домашнюю работу, которая лежала на раскрытом на моих коленях справочнике. Я наспех перечитывал написанное, пытаясь понять, нет ли в моем тексте чего-то чересчур постыдного. Но, сказать по правде, меня смущало все. Смысл упражнения состоял в том, чтобы осознать, насколько позорны наши воспоминания, и переделать их согласно Божьему замыслу. А терапевтическая группа обеспечит нам необходимую обратную связь и поможет преображению. Это напоминало мне поэтический семинар, который я посещал во втором семестре. Такие же чувства вызывали во мне противоречивые высказывания однокурсников, суть которых заключалась в том, что литература не должна никого оскорблять и должна транслировать лишь общепринятые догмы. Наверное, только так и можно войти в Царствие Небесное, очистив себя от заранее заложенных установок и реакций, от резких суждений; не создавать себе кумиров, стать пустой оболочкой, сосудом для Господа. Библия ясно излагает требования. Вот что говорится в «Книге притчей Соломоновых» о Божественных заповедях: «Навяжи их навсегда на сердце твое, обвяжи ими шею твою». Если бы это зависело от меня, я бы уже давно вскрыл свои ребра и выгравировал Слово Его на своем бьющемся сердце. Но, похоже, только наши наставники обладали достаточным знанием и опытом, чтобы орудовать скальпелем. Думаю, я плохо спал по ночам именно потому, что никогда раньше так не выворачивался наизнанку, чтобы отыскать свои грехи. Лишенный записной книжки, книг и видеоигр, я должен был сосредоточенно, не отвлекаясь, обнажить самую уродливую и позорную часть своей личности. Чтобы наполниться Духом Святым, надо было сперва избавиться от духа человеческого. Разглядывая свое позорное прошлое в раскрытом справочнике, лежавшем у меня на коленях, я сомневался, что это вообще возможно. – Как часто тебе надо будет писать этот НП? – спросила мама. Ее руки на руле, точно стрелки на циферблате, указывали на десять и два часа. Она всегда так держалась за руль. Мимо с безупречно равными интервалами проносились деревья; высоковольтные провода снижались и снова взлетали ввысь; по обочинам дороги мелькали дорожные знаки одной и той же высоты и ширины; мамины руки не шевелились. – Каждый вечер. Несмотря на бессмысленность многих занятий в ЛД, я гордился тем, что разобрался в них с первого дня и раньше других запомнил все шаги. Мне нравилась роль отличника, и маме тоже нравилось, что здесь я учусь не хуже, чем в школе. – А что, если тебе не о чем больше будет писать? Кожаное кресло скрипело под ее благоухавшей лосьоном кожей. Мама очень хотела узнать, о чем я пишу, но боялась спросить. – Что случится, если ты исчерпаешь материал? НП служил своему составителю напоминанием обо всех его прегрешениях против Господа. В случае с нашей группой грех всегда заключался в сексуальной непристойности, не только в физическом акте, но и в соблазне. Мама и не подозревала, что, будучи геем на Юге, этот материал невозможно исчерпать. Она также не знала, что скрывать свою ориентацию, каждый раз отводить взгляд при виде симпатичного парня, падать на колени, едва в сознание закрадывается непристойная мысль, или жестикулировать чуть более феминно, чем обычно, – все это постоянно вызывает у тебя желание извиняться, каяться, молить о прощении. Невозможно сосчитать, сколько раз я согрешил против Господа. Если бы захотел, я мог бы заполнять нравственный перечень каждый вечер до конца своей жизни. – Мы подвластны всесильному Господу, который управляет нашей жизнью, – сказал Смид, цитируя страницу справочника, посвященного нравственному перечню, где были изображены два прямоугольника: в верхнем значилось слово «Бог», а в нижнем, на равном расстоянии друг от друга, – «Мир», «Плоть» и «Сатана». Главная мысль заключалась в том, что нами как христианами повелевает Господь, но как люди мы подвержены дьявольским искушениям. Смид подчеркнул этот пункт, заявив: – Мы поражены греховностью мира, и наша грешная плоть постоянно подвергается коварным атакам Сатаны. Он продолжал читать вслух. Нравственный перечень основывался на наборе постулатов, которые необходимо было проглотить не разжевывая, чтобы излечиться. 1. В жизни мы постоянно сталкиваемся с различными испытаниями. 2. Мы переживаем последствия решений, принятых перед лицом этих испытаний. 3. От Господа мы получаем силу жаждать перемен в жизни и принимать меры для достижения целей. 4. Мы в силах снискать благословение Господне и понять, что благо нашей жизни зиждется на Святом Писании. Мы сидели полукругом, я – с краю справа, и за моей спиной располагалась кухня. Я слышал, как кто-то моет тарелки: непрерывный поток белого шума, изредка сопровождаемый звоном столовых приборов – стуком металла о металл – и шелестом мусорного пакета. Д. сидел рядом со мной. Каждые пять минут он принимался жевать карандаш с бело-синей эмблемой церкви, к которой принадлежал. Церкви евангельских баптистов «Голгофа» или вроде того. Потом он останавливался и крепко сжимал наполовину разжеванный карандаш в ладони, этот клинышек с лунными кратерами, кусочек далекого, давно исчезнувшего мира, с которым он порвал, но куда пытался вернуться, сидя в полном одиночестве и читая ночами, как он мне рассказывал, отрывки из Библии, «разгромные пассажи», осуждающие гомосексуальность. Его волосы были зализаны назад, но на половину лица спадала челка, закрывавшая один глаз. Я был благодарен за этот защитный экран между нами. Я спрятал под правое бедро сложенный пополам НП, с ужасом ожидая момента, когда мне придется встать перед всеми и поделиться своим бесстыдством. Больше всего меня беспокоило, что о нем услышит Д., который, похоже, всего за несколько дней проникся ко мне большим уважением. – Думаю, ты ухватил суть, – сказал он как-то в перерыве, шаркая ботинками. – Ты уже понял, как здесь непросто. Недостаточно просто верить в то, что ты изменишься. Необходимо приложить усилия, понимаешь? Если хочешь вылечиться до конца, ты должен дать волю сомнениям. – Мне кажется, я только это и делаю, – ответил я, – постоянно сомневаюсь. – Многие из тех, кто впервые попал сюда, не позволяли себе сомневаться, – сказал Д., понизив голос. Бо́льшая часть группы осталась в зале, поэтому мы могли спокойно поговорить. На скамейке сидел только сгорбившийся Т. с нетронутой упаковкой крекеров с арахисовым маслом. Рукава его кардиганов были спущены, несмотря на жару. Похоже, он не собирался открывать крекеры, а тем более вступать с нами в разговор. – Здесь поощряется не только сомнение. Просто люди тут слишком отчаянно пытаются найти ответ, но ты и сам это прекрасно знаешь. Мне нравилось, как он изучает меня, словно я персонаж книги, человек с богатым внутренним миром. Прежде я ходил только на несколько вводных сеансов конверсионной терапии, которую мне назначили до приезда в ЛД, где психолог считал, что прекрасно понимает, что́ со мной не так; эмоции, которые я тогда испытывал, радикально отличались от того, что я чувствовал, читая хорошую книгу. В нашей церкви не поощрялась регулярная психотерапия; пастор верил: чтобы победить психическую и нравственную проблему, достаточно молитвы. Но для Д. терапия была делом привычным. Он считал, что людей нужно принимать целиком, со всеми недостатками. Мне хотелось спросить у него про любимые книги – вдруг он любит то же, что и я, – но разговоры о светской литературе были под запретом. – Наверное, ты прав насчет сомнений, – сказал я. – Я не хочу вновь ошибиться. Я слишком часто ошибался. – Нет, – сказал он. – Ты не похож на человека, который натворил делов. У людей, скрывающих свои проступки, особый взгляд. Мы знали, что в группе есть бывшие педофилы, но открыто об этом никто не заявлял; лишь иногда мы слышали намеки от самых мрачных членов ЛД. – Не хочу ничем делиться, – признался я. – Это слишком личное. Не то чтобы я боялся признаваться в своих грехах, просто мне было стыдно рассказывать о нехватке опыта, или, если точнее, о нехватке моего участия в этом опыте. Как я мог раскрыть Д., что мой первый и единственный раз произошел против моей воли? – Ты должен рассказать, – произнес Д., направляясь к раздвижной стеклянной двери. Он открыл ее, и в руки мне ударил поток холодного воздуха. – Это первый шаг к исцелению. – А если ничего не получится? Вдруг это только сильнее меня запутает? – Хороший вопрос, – сказал Д. и, на секунду обернувшись, вернулся в зал, к Смиду и всем остальным. Смущение, похоже, было ключевым элементом на первом шаге. Благодаря этому смущению мы должны были увидеть, что вышли «из-под контроля», что нам необходимо положиться на Господа и на наставников. Вчера Смид попросил меня вспомнить, как я занимался спортом с отцом. Чувствовал ли я себя неловко? Получил ли достаточно грубых подзатыльников от отца? Искал ли любви, которую он не хотел мне давать? После нескольких вопросов я сам уже толком не помнил, что тогда чувствовал. Я и правда был не силен в спорте. И правда не любил играть в мяч с отцом во дворе. Если я и ловил брошенный мне мяч, то вскоре бросал перчатку на землю, и тот выскальзывал из ее кожаной хватки. Значило ли это, что я не наслаждался ощущением мягкой травы под ногами? Что мне не нравилось чувствовать жар солнца на лице и что голос отца не отдавался теплым трепетом в груди? Я больше не был ни в чем уверен. В Библии часто говорится о жертве, о том, что, когда ты возьмешь крест и последуешь за Христом, мир тебя не поймет. «Многие сочтут тебя скучным, – сказал отец в день моего крещения. – Они не поймут той глубокой радости, которая поселится в твоем сердце, решат, что ты сумасшедший». Значило ли это, что и мы с отцом больше никогда не поймем друг друга? Иисус говорит в Евангелии от Матфея: «Ибо я пришел разделить человека с отцом его». И хотя я читал эти слова десятки раз, я не был уверен, что готов в самом деле отказаться от красоты сложных, запутанных отношений, о которых читал на занятиях по литературе. «Господи, – молился я в те первые несколько дней, – научи меня видеть разницу между красотой и злом». В ЛД четко различали разницу. Почти на каждой из двухсот семидесяти четырех страниц справочника повторялась одна и та же мысль: чтобы быть непорочными, мы должны стать орудием, которое Господь сможет использовать ради наивысшего блага. Это означало, что для красоты, которую мы когда-то знали, не оставалось места. Любое привычное поведение, делавшее из нас нечто большее, чем просто орудие, рассматривалось как зависимость, развившаяся от вредных влияний из детства. Все это четко излагалось в рабочей тетради, посвященной зависимости. Зависимость возникает из-за крайне искаженной системы верований. Наше сознание, падшее от рождения, естественно отдаляется от истины. Эта проблема свойственна всем. Однако под обманчивым или враждебным влиянием в детстве мы становимся уязвимы для многочисленных зависимостей. Далее в рабочей тетради говорилось, что все греховное, сексуальное и аномальное в нашей жизни послано в мир дьяволом. В разделе, озаглавленном «Ты – плод этого мира (то есть самого дьявола)!», рассказывалось, что «Сатана – повелитель этого мира», что он владычествует над всем, что не исходит напрямую от церкви или Библии, что «этот мир устроен не по Божественному промыслу и стоит буквально вверх тормашками», а потому мы должны быть готовы испытать свою веру. Однако речь шла не о том, чтобы просто подвергнуть сомнению свои убеждения, – мы должны были стремиться кардинально изменить собственную жизнь, а людей, которые вредны для нашего развития и тянут нас в прошлое, оставить позади. Мы должны быть готовы отринуть само представление о том, кем мы были до прихода в ЛД: «Помните, что тела ваши суть храм живущего в вас Святого Духа, что ВЫ НЕ СВОИ, ибо вы куплены дорогою ценой, посему прославляйте Бога» (Первое послание к Коринфянам, 6: 19). Нам следовало отказаться от всех воспоминаний, желаний, мыслей о свободе и прославлять Бога, хозяина нашего. Мы должны были стать Его слугами. – Мы решаем, просить ли Бога о помощи, – сказал Смид. – Мы решаем, молить ли о прощении. Глядя на Смида со своего места, я не мог избавиться от ощущения, что он поразительно похож на Джеффа Голдблюма – актера из «Парка Юрского периода», который я часто пересматривал. Тот же узкий нос, широкая улыбка, острый взгляд, который подчеркивали очки. Но когда Смид поворачивал голову под другим углом, его лицо неожиданно становилось плоским и лишалось своей голдблюмности. Секунду назад это был он, а в следующую – нет. Интересно, Смид специально добивался подобного эффекта и нужного ракурса? Так он Джефф Голдблюм, а так – самый обычный старина Смид. Я старался не улыбаться. Серьезно, Смид до абсурдности походил на Голдблюма. Я боялся, что заплачу, поэтому расслабил мышцы лица и растянул губы в идиотской улыбке. Интересно, гадал я, видит ли Д. это сходство Смида с Голдблюмом? И вообще, разрешали ли ему родители смотреть в детстве «Парк Юрского периода»? Д. походил на того, кто все детство учился на дому. Его сосредоточенность была слишком глубокой для активной социальной жизни. В Библейском поясе[5] большинство детей на домашнем обучении растут под серьезным надзором родителей-фундаменталистов. Меня интересовало, было ли схожим наше с ним детство, но я не решался спросить. Ни одному участнику программы не разрешалось обсуждать с кем бы то ни было свое прошлое – из страха, что воспоминание о чем-то приятном принесет греховное удовольствие. Так, наверное, чувствуешь себя, встретив на Небесах того, кого знал на земле; все привычное полностью растворялось, оставалась только аура, субстанция. «Смерти больше не будет, – говорится в Библии, – ибо все старое исчезло». Но мы с Д. были далеки от Небес; белые стены лишь имитировали Небеса, и я чувствовал, как тяжесть греха скручивает мне желудок. – Мы в силах снискать благословение Господне и понять, что милость Божья опирается на Писание, которое отвечает на любой вопрос нашей жизни, – повторил Смид. Он проговорил это так быстро, словно выплюнул завязанную в узлы веревку, которую надо распутать: «Мы-в-силах-снискать-благословение-Господне-и-понять-что-милость-Божья-опирается-на-Писание-которое-отвечает-на-любой-вопрос-нашей-жизни». Это напомнило мне молитву, которой родители учили меня в детстве: слова автоматически выскакивали изо рта в отчаянной спешке, чтобы отправиться к нетерпеливому Господу. Сегодня мирно спать ложусь, Сегодня Господу молюсь. Если проснуться мне не придется, Пускай-душа-моя-к-Господу-вернется. Аминь. Я потерял счет времени. Я бессмысленно глядел на бледную полоску от часов на запястье. Слова Смида безостановочно бежали одно за другим, и вскоре косые солнечные лучи заполнили комнату, исполосовав ковер. Смид кружил возле нас, минуя световые линии. Мне вспомнилось, как в детстве мы с друзьями играли после службы: один неверный шаг, и ты мертв, разжижен лавой; одна ошибка, и тебе остается только отойти в сторонку и смотреть, как играют другие. Я подставил ногу под солнечный луч, и пластмассовые концы шнурков на моих ботинках засверкали. Если бы все было так просто. Справочник давил на колени, а НП словно прожигал дыру в моем бедре. Научусь ли я в конце концов, подобно старожилам, беззаботно говорить о том, что до смерти меня пугает? Возможно, все рассказав, я изменюсь к лучшему. Я прочел пример нравственного перечня в справочнике, и меня поразил язык, которым описывался сексуальный грех, – язык терапевтический, сглаживающий любое утверждение, сводящий его до некой неопределенности, нереальности. Ложный образ говорящего обращается в ничто, стерев все особенности личности; остаются лишь чистое покаяние и духовное исцеление. Так я чувствовал себя несколько дней назад, когда закончил генограмму. Поднявшись на ноги, я подумал: «А вот и они», – словно передо мной выстроились все мои родственники с единственной целью – обозначить мое место в ЛД. Странно, но впервые в присутствии родни я чувствовал себя как дома. Родственники безобидно глазели на меня с узора на берберском ковре, окруженные пометками грехов и лишенные права голоса. И хотя орфография хромала, образец НП обещал все то же: жизнь с Богом, возвращение в чистую догреховную сущность, «духовное пробуждение», обещанное двенадцатым шагом программы при условии, что мы останемся в ЛД до тех пор, пока суета окружающего мира сначала не потускнеет, а потом не исчезнет. Пример нравственного перечня звучал словно послание из иного мира: Я специально знакомился с человеком, а потом использовал его и манипулировал им, чтобы он излечил меня от боли. Я фантазировал, чтобы избежать реальности, но, когда фантазия заканчивалась, реальность оказывалась еще болезненней. Я верил, что он предложит мне надежду и свободу, но столкнулся лишь с виной, осуждением и безнадежностью. Я лгал о своих прегрешениях родным и друзьям, пытался скрыться от правды. Страдания мои стали невыносимы, я больше не управлял собственной жизнью. Я поверил лжи, что я бесполезен, безнадежен и что у меня нет будущего. Я отверг людей, которые могли помочь мне, и принял все, что причиняло мне боль. – Что ж, давайте начнем с вас, – сказал Смид, указывая на С., которая сидела слева с краю. – Но для начала напомню несколько основных правил. Ничего недозволенного. Уважайте слушателей. Не идеализируйте, не обосновывайте и не принижайте то, что с вами случилось и что вы чувствовали. – Перечисляя правила, он медленно разжимал по одному пальцу, пока не раскрыл бледную ладонь целиком. В кухне позади меня стало тихо, и зал наполнился звуками приглушенного дыхания. Солнечный свет так ярко освещал ковер, что казалось, он вот-вот зашипит. С. встала и направилась в центр зала. Сегодня она была в джинсовой юбке, ненакрашенная, со стянутыми во вьющийся хвостик волосами и напоминала меннонитку[6], из тех, что продают пирожные и выпечку в небольших лавках по всему Арканзасу. – Началось это с поцелуя, – сказала она. – Не хочу вдаваться в подробности, но именно так это началось. Я считала поцелуй невинным, но ошиблась. Краем глаза я посмотрел на Д. В ответ он улыбнулся. «Будь наготове», – говорила его улыбка. – Я делала… отвратительные вещи, – продолжала С. Смятый листок бумаги, с которого она читала, подрагивал в ее руках. – Мне было очень стыдно. Я знала, что Господь разочаровался во мне… Нет, больше чем разочаровался, ведь я отвернулась от него. Я вступила в греховные отношения с девушкой. Это отвратительно. Оглядываясь в прошлое, я сознаю, насколько отвратительно это было.