— А вот этого не скажу, увольте. Триста с лишним человек в цехе. Мы завод в заводе, так нас называют. Своих, кадровых, я, конечно, знаю. А сезонниками, кто чем дышит, простите, не интересуюсь. Могу посоветовать обратиться к Гале Молокановой. — Кто эта Галя? — Воспитательница в нашем общежитии. Боевая девчонка, молодец. Не мне вам объяснять, какая публика в общежитиях встречается. И она, знаете, ими так лихо командует. Удивительнее всего, что слушаются. — Спасибо за совет. А разговор наш, надеюсь, останется между нами. — Обещаю... Значит, заподозрили Лагунова в краже моторов. Зря, по-моему. Не из той он категории. Хотя не мне судить. Юров положил трубку. «Не из той категории», — повторил про себя Шатохин. Любопытно, из какой же Лагунов категории? А может, ничего заслуживающего внимания? Парень, как тысячи других? Ладно, раз уж принялся, надо до какого-то итога довести. Тем более, Юров подсказал, к кому обратиться. В общежитии был всего один телефон — коменданта. Долго не отвечали. Наконец женский голос проговорил в трубке: «Слушаю». По прерывистому дыханию нетрудно было определить — на звонок бежали. — Можно мне Галю Молоканову? — Нет, — непререкаемо ответил голос. — Она занята. У нас концерт в красном уголке начинается, праздник встречи с осенью. А вы кто? Шатохин назвался по фамилии. Прозвучало слишком официально. Он поспешил добавить: — Алексей. — Так приходите к нам на праздник, Алексей. Извините, — в трубке потекли гудки. Шатохин улыбнулся, покачал головой. Было что-то неприятное в том, как с ним поговорили: торопливо, с нескрываемым желанием поскорее отделаться и вместе с тем тепло, доброжелательно. Что ж, Галя Молоканова на месте, это он узнал, а разговор с ней все равно не телефонный. Надо идти. Тем более, даже приглашение получил. Дверь кабинета открылась. Лейтенант Акаченок встал в дверях, вопросительно посмотрел, мол, едем? Они были соседями, у лейтенанта свой «Москвич», и после работы он заходил за Шатохиным. Лейтенант очень кстати задержался, Шатохин обрадовался. — Не хочешь в общежитии шпалозавода на празднике встречи с осенью побывать? — спросил Шатохин, быстренько убирая со стола бумаги. — Какой там праздник! — отмахнулся Акаченок. — Картошку надо помогать копать тестю. Хоть пять рядов до темноты успеть. — А я пойду. Только заскочу домой переодеться. Подбросишь? Достаточно вместительный красный уголок был полон, толпились и в распахнутых настежь дверях. Концерт длился уже не первые минуты: с танцев не начинают, а из красного уголка доносился басовитый плясовой наигрыш баяна и дробный лихой перестук каблуков. Баянист, видно, знал толк — не заглушал ритмичного рисунка танца. Шатохин решил последовать примеру одного из жильцов — тот с табуреткой в руках протискивался в зал. Выпросил у пожилой вахтерши стул и не без усилий оказался в числе зрителей. Над сценой была протянута узкая полоска белой материи с девизом праздника: «Я не видел, я не знаю замечательней поры: пала осень золотая...» Буквы мозаично старославянской вязью сложены из пестроцветных листьев, приклеенных к ткани. Сцену украшали несколько багряно-желтых берез и осинок. Танцоры, пока Шатохин пристраивал в тесноте свой стул, закончили выступление и покинули сцену. Баянист, немолодой мужчина в косоворотке, поиграл еще недолго и тоже ушел. На сцену поднялась девушка, одетая в джинсы и свитер, с черными, собранными на затылке в узел волосами. В руках у нее была гитара. Около деревьев стояла лавочка. Девушка села на нее, с улыбкой посмотрела на зрителей, немного склонила голову и дотронулась пальцами до струн. Трех аккордов было довольно, чтобы понять: инструментом она владеет свободно. Переборы гитары тугими волнами поплыли в зал. «Здорово Галка играет», — услышал Шатохин восхищенный шепот. Воспитательница? Галя Молоканова? Похоже, — она. Ему не хотелось думать, что он пришел по делу. Сейчас он был просто слушателем. А девушка словно пожелала наградить его за этот приход. Она поднялась со скамейки, подошла к самому краю сцены, запела: ...А когда над тобою, город мой, листья желтые потекут, мне в особенности дорого, что опять я с тобой, я — тут... Голос у исполнительницы был низкий, грубоватый, но приковывал твердой законченностью интонаций, надежностью. В твои улицы, как в спасение, погружаюсь я вновь и вновь. Ты и первая, и единственная, и навечная любовь. Девушка, закончив петь, читала стихи об осени — Тютчева, Окуджавы, Пастернака, Блока — вперемешку, не называя авторов, лишь отделяя одного от другого несколькими негромкими аккордами. Шатохин слушал и не слушал, находился под впечатлением песни. Она напомнила ему университетские годы. Песню эту знал весь юрфак, а в их группе она была любимой. Съезжались в Воронеж после стройотрядовского лета, когда город был в осеннем наряде, и в первый же вечер отправлялись всей группой бродить по Кольцовской, по Первомайскому саду, по Петровскому скверу. Словно окрашенные охрой, желтели листья дубов и лип, пятипалых канадских кленов. С высокой кручи светился нитями огней переброшенный через водохранилище Чернавский мост, просторно распахивалось за ним зарево Левобережья. Староста и первый друг Шатохина Андрей Егоров аккомпанировал на гитаре, и пели все вместе раскованно, охваченные любовью к городу: ты и первая, и единственная, и навечная любовь... Андрей теперь в Воронеже, в транспортной прокуратуре. Приезжал прошлым летом погостить на недельку... Воспитательница под дружные хлопки сошла со сцены, вокруг деятельно принялись готовиться к танцам. Шатохин пережидал, пока схлынет суета, оглядывался. Трое-четверо из тех, кто присутствовал утром на выемке моторов, находились тут. Парня с бородкой, Лагунова, что-то не видно. Воспитательница стояла около сцены в обществе двух парней, и Шатохин направился к ней. — Здравствуйте, Галя, — он отвел ее в сторонку. — Я звонил вам перед самым концертом. — А, конечно, конечно, — живо откликнулась девушка. — Я вам и отвечала. Алексей Шатохин вас зовут, точно? — Точно. Выходит, вы о себе сказали, что вас нельзя позвать к телефону? Секунду девушка недоуменно глядела на него, потом, очевидно, вспомнив, рассмеялась. — Извините, всегда перед выступлением очень волнуюсь, говорить ни с кем не хочется. Поэтому так и получилось. Так зачем я вам, Алексей, понадобилась? Заработали во всю мощь динамики. Начались танцы. — Может, найдется уголок потише? — спросил Шатохин. — Пойдемте в комендантскую, если так нужно. Воспитательница повела его в правое крыло общежития. Отперла дверь, выкрашенную не в масть остальным синей краской, жестом пригласила войти. — Я из милиции, Галя, — Шатохин предъявил удостоверение, заметил, как посерьезнело лицо воспитательницы. — Интересуюсь одним человеком. Лагуновым. — А что он натворил? — Обязательно натворил, — постарался удержать непринужденный тон Шатохин. — Может, просто любопытствую, так сказать, в профилактических целях. — На других почему-то это любопытство не распространяется, — девушка усмехнулась. Прозвучало резонно. Шатохин сразу не нашел, что ответить. Воспитательница, впрочем, и не ждала. — Ну да, кажется, я догадываюсь. Ребята рассказывали нынче, на участке краденые моторы нашли. Но Лагунов-то здесь при чем? — Вы его хорошо знаете? — Как хорошо узнаешь за три месяца? Не больше, чем других, наверно. Но все-таки видно человека, на что способен. — А что он за человек? Юров говорит, будто вы каждого досконально знаете. — Так уж и каждого... Ничем особенным не выделяется. Они ведь смену отработают, потом отсыпаются. Сверхурочные часто. Так что Юрову лучше бы не отсылать ко мне. Хотя, знаете, точно могу сказать, что он не трус... На моих глазах было... около месяца назад. Двое парней у нас подвыпили и один на другого с ножом кинулся. Из-за девчонки. Не буду называть, кто именно. Все оцепенели, а Сергей встал между ними и стоял хоть бы что, пока не разошлись. — А у него девушка есть? — Не замечала. По-моему, нет. Он вообще какой-то равнодушный, наверное. Пережидает. Ничего удивительного, сезонники многие так живут. Денег заработают и айда на материк. — Родственников у него нет в этих краях? — Нет. У него вообще родственников мало. Мать да сестра в Бийске. Дед был, да умер весной. — О, видите, какие подробности. — Это по случайности. У него мать заболела, телеграмма в общежитие пришла. Он без содержания неделю брал, ездил проведать, перед отъездом жаловался: если стрясется что с матерью, одна сестра на всем белом свете останется. — Давно это было?