— А как вообще ты на этого Лагунова вышел? Чем он вдруг притянул к себе? — Когда изымали моторы, он высказался. Вроде как безадресно. Но вот интонация... Как будто кому-то из стоящих рядом в назидание сказал. — То есть заподозрил, что он об этих моторах заранее знал? — Именно. Знал, кто совершил кражу, кто упрятал «вихри» между шпалами, и вот так принародно прочитал бедолаге мораль. — А на самого Лагунова не подумал? — Теперь что об этом. Установлено — его не было в Нежме. Позднее уже припомнил: как будто презрение проскользнуло у Лагунова к тому, кто такой мелочевкой занимается. — Целая теория насчет единственной фразы, — задумчиво сказал начальник райотдела. Быстро добавил: — Нет, это хорошо. Тогда не исключено, что анонимка его рук дело. Звонарев выбрал из кипы лежащих на краю стола папок нужную. «Краденые моторы на 2-м ШПЗ в 100 шагах от бытовки в сторону крана» — было написано на тетрадном в клеточку листке. Буквы вычерчены карандашом по линейке. — Думаю, если мы заполучим образец почерка Лагунова, специалисты вряд ли что определят, но попробуем, — сказал майор, рассматривая записку. — Примем как аксиому, что он написал. Но зачем? Из желания и нам помочь и преступнику не повредить? — Или третье. Личная выгода. — Погоди, погоди, всего-то, что имеешь — не понравилась интонация. И уже такие далеко идущие выводы. — Не одна интонация, — возразил Шатохин. — Сошлюсь все на ту же фразу его. Человек он думающий, взвешивать поступки умеет. Реалист. Жалуется воспитательнице, что родственников у него мало, и от последних уезжает за тридевять земель. Бийск — та же Сибирь. Не поверю, чтобы он там работу, подобную нынешней, не нашел. За те же деньги. — Да, лесообработкой и в тех местах крупно занимаются. У меня там брат — директор леспромхоза. А что Лагунов до приезда в Нежму делал? — Личного дела, как такового, нет. Отделу кадров не биография — рабочие руки нужны. Закончил техникум, полтора года работал электриком в СМУ, служил в армии. В каком СМУ — не указано. Трудовой книжки, диплома не предъявлял. Все данные со слов записаны. Но паспорт вроде в порядке. — Хорошо. Что хочешь предпринять? — Попытаюсь установить, как часто Лагунов встречался с Муллом. После их совместного вояжа до Борщан мне их знакомство не кажется шапочным. И очень прошу, Григорий Александрович, давайте сделаем запрос о Лагунове. Все о нем: была ли больна мать, если он так «торопился» к ней. И у матери ли он пропадал эту неделю? — Ладно, — кивнул майор, — но раз уже возникло подозрение, будто Лагунов кому-то нотацию читал, нужно всех изучить, кто что из себя представляет. Займись этим. А Акаченок пусть пока поизучает связи Мулла с Лагуновым. Нет возражений? 5. Установить поименно всех подошедших посмотреть, как милиция вытаскивает из-за шпал краденые «вихри», труда не составило. Во-первых, велся табельный учет рабочих, и Юров утром передал Шатохину список первой смены. Значилось в ней пятьдесят два человека, но половину сразу можно было исключить: бригада Басова работала в западном крыле территории, а это три с лишним километра, трое находились на бюллетене. Впрочем, Юров и без табеля мог перечислить всех. Память на фамилии и лица у него была отличной. — Давайте вычеркну тех, кто ни за что и ни при каких обстоятельствах заниматься этим не будет. Красть то есть, — сказал начальник цеха. — Если, конечно, моему мнению доверяете. — Сделайте одолжение. Прямо в документе, составленном и подписанном табельщицей, Юров перьевой ручкой принялся быстро, с сильным нажимом, разбрызгивая чернила, зачеркивать одну фамилию за другой. Тут же пояснял свои мотивы: — Эти у меня кадровые, честнейшие трудяги, с такими Магнитку строить... Этот ржавого гвоздя чужого не возьмет. У Суманеева своих моторов, как у нумизмата монет. Жена ругает, все в исправности, на ходу, а он все равно в год по одному, по два покупает. Тяга какая-то. Ну, нам до этого какое дело, пусть хоть в кадушку под гнет... После того, как добровольный помощник оперуполномоченного прошелся по списку, кроме фамилии Лагунову, незачеркнутыми остались всего двое. — Этих почему оставили? — спросил Шатохин. — Видите ли, Дударев работник хороший, пилоправ он. Про себя я горой за то, что не он. А вот вам не сказать права не имею. Срок имел он за кражу мотоциклов и легковых машин. Наказание здесь отбывал. Да так и остался, женился на местной вдовой женщине. А вот Полукеев — этот с вашим ведомством вроде и в ладах, но скользкий какой-то. Так и зыркает, точнее слова не подберу. Чего зыркает — не пойму. Голова у него даже не плавно, а как на шарнирах, мелкими рывочками двигается. Нет-нет, не с медициной связано, озирается так характерно. Начальник цеха хотел еще что-то добавить, но в тесный его кабинет-бытовку ввалилась делегация рабочих. Один из них, пожилой, с обветренным красным лицом, с порога голосом полным обиды выпалил: — Александр Иванович, мы насчет дополнительных ста кубометров договаривались? Почему их бухгалтерия не оплачивает? Разговор с начальником цеха был закончен. Юрову пора было заниматься производственными вопросами. Шатохину тоже засиживаться недосуг. Зна́ком он показал, что забирает табельный лист. Юров кивком разрешил, и Шатохин пошел из кабинета, слыша спокойный негромкий ответ своего недавнего собеседника: — Не горячитесь, разберемся. Возможно, они отдельным нарядом пошли... Около бытовки, пока Шатохин вел разговор, его, оказывается, поджидали. Не успел он отойти на десяток шагов, как к нему шагнул рослый мрачного вида мужчина средних лет с бросающейся в глаза татуировкой на тыльной части ладони правой руки. — Я знаю, — не представившись, не поздоровавшись, сказал он, — ты на меня думаешь. Будто я эти чертовы моторы грабанул и в шпалу запрятал. — То есть? — Шатохин удивился. — Что то́ есть? Не нужно прикидываться. По всем статьям подходящ. Моторы брали наверняка из будок на берегу. Будки взламывали, да? А у меня прошлая судимость за угоны со взломом. Шатохин догадался, кто перед ним. — Вы Дударев? — уточнил. — Видите, уже обо мне наслышаны, — перейдя на «вы», криво и угрюмо усмехнулся Дударев. — Наслышан, — ответил Шатохин. Спросил: — Вас за угоны в свое время справедливо осудили, как считаете? — Насчет этого претензий нет. — Тогда какие причины сомневаться в справедливости? Дударев постоял, обдумывая, махнул рукой. С той же угловатостью, с какой подошел, повернулся и зашагал прочь. Шатохин долго глядел ему вслед. Затем направился к «уазику», возле которого медлительно, будто на уроке лечебной физкультуры, прохаживался сержант Гнездилов. 6. Акаченок в райотделе появился после обеда. Ничего о прежних связях капитана «Костромича» с Лагуновым ему пока установить не удалось, зато он выяснил, что вчера Мулл одалживал лошадь у пасечника Курослепова. Старухи, жены пасечника, не было дома, проводила вечер за разговором да чаем у сватьи. Возвращалась в сумерках и видела Мулла едущим на их подводе. Она не удивилась, что старик дал лошадь, он добряк, всем, кто ни попросит, — бери, а Григорию тем более не откажет — сено с острова везти, к кому побежишь просить-уговаривать помочь. Но главное-то речь не о том; старуха видела на подводе вместе с капитаном парня, но описанию очень похожего на Лагунова. Бородка по крайней мере была, и, хоть и темненько уж было, глаза у старухи острые, рассмотрела — молод и ни на кого из местных не похож. Нежемских она, слава богу, в лицо всех знает. Акаченок хотел преподнести добытые сведения весомо, а вышло путано. Он смутился, умолк, сожалея, очевидно, что не ограничился одной фразой: Мулл взял лошадь у пасечника и с парнем, похожим на Лагунова, поехал на ней. — Часто он обращался к пасечнику? — спросил Шатохин. — Да никогда. Зачем кобылка ему? Сено он на островах косит, катером перевозит и на машину перегружает. Дрова тоже на грузовике возит. А для хозяйственных мелких нужд — грибы, ягоды брать — у него тяжелый мотоцикл есть. — Не объяснял пасечнику зачем? — Плохо ты знаешь Григория. Станет он объясняться: нужна — и все. Даешь — давай, нет — прощай. Я его со школы еще помню, в одном классе учились, он всегда категоричностью отличался. — Так, значит, брал он лошадь под ночь, а вернул?.. — На рассвете. В шесть, в семь. Не позднее. — Сватья Курослеповой где живет? — Понимаю, к чему подкрадываешься. Хочешь знать, в каком направлении отправились? — Именно! Может, самое важное установить, куда они ездили. — Не спорю. Сватья живет недалеко от Мулла, и Григорий мог к своему дому править. Я думал уже, куда могли ехать. — Выкладывай, что надумал. — Пользовались лошадью часов девять. Откидываем час: пока из райцентра выезжали, потом въезжали. Восемь на круг туда-обратно остается. Лошадь пасечника на ипподромных скачках призов бы не взяла. Кляча. Так что ездили они куда-то километров за пятнадцать-семнадцать, никак не дальше. Ну, а куда, имея мотоцикл, отправляются на заемной кобыле? — спросил Акаченок. Ответных слов не ждал, сам заключил: — Туда, где нет дороги, где не пробраться на моторе. — Акаченок чувствовал себя в ударе. — А таких мест поблизости два — Тимофеев круг и Сухой лог. Мне, во всяком случае, так кажется. Посмотреть там и там стоит. Тимофеевым кругом в Нежме называли всхолмленную возвышенность, поросшую сосняком и березой. Находилось это местечко километрах в десяти-двенадцати от окраины райцентра. Исстари там велась заготовка древесного угля для кузниц. В просторной землянке жили углежоги, целая династия по фамилии Селищевы. От постоянной работы с углем и дегтем углежоги известны были среди местных больше по кличке — Грязные. Люди не вкладывали в это прозвище брезгливого смысла. Просто кожа углежогов так прокоптилась — никакой баней не отпаришь. Нрава Селищевы-Грязные были веселого, общительного, их любили и, несмотря на то, что находились они в сторонке от дорог, таежный люд даже без нужды частенько наведывался в землянку углежогов. Так продолжалось примерно до гражданской войны. К тому времени занимался потомственным делом уже внук или правнук первого из Селищевых — Тимофей. И вот однажды поздней осенью приехавшие на трех подводах за углем и дегтем сельчане обнаружили Тимофея мертвым. С землисто-угольным лицом и такими же руками он лежал в черной своей рабочей одежде, как головешка, между двух сваленных, кинутых одно на одно комлями, ослепительно белых берез. Именно этот контраст — аспидно черный Тимофей меж по-невестиному белых берез — сразу сделал смерть его в глазах нежемцев загадочной, таинственной, страшной, поползли слухи, что не обошлось без колдовства. Позднее кто-то кому-то рассказал, что ходил в тайгу искать пропавшую корову, остановился у землянки углежогов и голоса зачудились; кто-то подтвердил с довеском — не одни голоса, но и виденье было: Тимофей с кружкой воды подходил, попить предлагал. Кто верил в эти слухи, кто посмеивался, но сторонку, где некогда располагались углежоги, предпочитали обходить. Лучший нежемский охотник Галактионов ни в какие россказни не верил. Демонстрируя презрение к слухам, ходил в те места стрелять белку. Но вот однажды единственная его красавица-дочь вместе с подружкой пошла по грибы, заблудилась в лесу у Нежмы. Девочек нашли на другое утро у прежнего обиталища Селищевых. Все кончилось вроде благополучно. Только некоторое время спустя родители стали подмечать, что с дочкой творится неладное. Всегда подвижная, веселая, говорливая, она вдруг вздумала уединяться, на вопросы отвечала невпопад, после и вовсе стала заговариваться. Сколько ни возил отец любимую дочь к врачам, ни шкурок, ни денег не жалел, — все бесполезно. «В Тимофеевом кругу побывала», — говорили приглушенными голосами старухи. На путях к углежоге было множество мостков через ручьи и хляби. От горя и отчаяния Галактионов сокрушил их все топором, чтобы уж, по крайней мере, другие не могли впредь в проклятое колдовское место попасть... Вот это и имел в виду Акаченок, упоминая о недоступных для мотоциклиста дорогах в окрестностях райцентра. А в Сухоложье был кочкарник. На лошади, запряженной в телегу, маневрируя, еще можно было пробраться, но на мотоцикле — нет. — Пойдем сейчас? — предложил Шатохин. — А что, можно, — поглядев на часы, согласился Акаченок. — В одно место успеем сгонять, до темноты.