— Если бы на вас падало подозрение в краже моторов, то, должны понимать, не было бы у нас разговора с вами. — Тоже так думаю, — равнодушно согласился Лагунов. Можно было на этом и прекратить разговор... — Между прочим, — сказал Шатохин, — вы бы могли при желании помочь мне. Ведь вы здесь всех хорошо знаете. Возможно, догадываетесь, кто мог это сделать. — Я? — На этот раз в глазах у Лагунова мелькнул неподдельный интерес. Мысленно Шатохин поздравил себя. Была, была в Лагунове внутренняя несвобода, а теперь он полностью раскрепощен. По усмешке увидел. И все его опасения, если имелись, улетучились. Возможно, даже позабавила мысль, что его зовут в помощники. — Нет, не знаю, — ответил Лагунов. — С удовольствием бы, но не знаю. Если вы наводили обо мне справки, вам должны были сказать, что работал, как проклятый. По полсуток. Ухайдакаешься за день — и спать. Где уж там копаться, кто чем дышит. Потом, я ведь уезжаю скоро. Пора к отъезду готовиться. — Что так? Ведь еще целый месяц сезон продлится. — Видите ли, мать больна. Не опасно, но очень просит, чтобы при ней был. Как откажешь? — Да. Ну что ж. А вообще-то при желании вы бы могли мне помочь. Скоро уезжаете, если не секрет? — Недельку еще поработаю. «Не недельку, допустим, а четыре дня, — подумал Шатохин, — ведь с Муллом до Борщан едешь. Хотя не так ты и врешь. Мулл отплывает в пятницу, до этого дня ты работаешь, а увольнение — с понедельника». — Ну что ж, счастливого пути, — пожелал Лагунову. 8. Оперуполномоченные поработали хоть и недолго на развалинах жилища углежогов Селищевых-Грязных, зато тщательно. Эксперт-криминалист, прибывший из крайцентра, как ни пытался, к найденным уже вещам на смолокурне новых не прибавил, а дождливая погода основательно смыла следы. Оставалось лишь сделать снимки смолокурни, разрытой ямы. Но криминалист был человеком сообразительным. Раз ящик пуст, а предположительно в нем было оружие, значит, оружие это нагружали на лошадь. В ящиках оружие обычно содержится в смазке, а из этого следует, что на шерсти курослеповской лошади должны остаться следы смазки. Не уехал, пока скрупулезно не осмотрел лошадь. Данные исследования поступили из крайцентра спустя два дня. В ящике действительно находились карабины, и вынуты они были совсем недавно — предположительно неделю назад. Наличие оружейной смазки и обилие ее в гнездах вкладышей и на дне ящика позволяло сделать вывод, что оружие после изготовления его и упаковки не вынималось. Эти данные ничего поразительного не содержали. Ошеломляющим оказалось заключение о гильзе патрона калибра 7,62 мм. Стреляна она 3-4 дня назад, а вот изготовлена 70-75 лет назад, то есть в начале века! Ящик из-под оружия относится к тому же периоду. Что касается сгнивших с обоих концов дощечки, она скорее всего является частью верхней крышки ящика. О гирьке эксперты затруднялись сделать выводы. Было приложено и заключение командированного в Нежму эксперта-криминалиста: смазка, обнаруженная им в волосках шерсти лошади точно совпадала по составу с обнаруженной в ящике! С такими материалами убедить прокурора дать санкцию на обыск катера было не трудно. Ночью на катере никто из команды не ночевал, доверяли охрану сторожу. Акаченок высказал предложение — незаметно осмотреть судно: вдруг оружие со смолокурни да сразу перекочевало на борт. Разве невозможно? — Ни в коем случае! — строго сказал Звонарев. — И отплывают пусть беспрепятственно. Вдруг за селом где-нибудь на берегу запрятано, и по пути хотят забрать. А мы поспешим с проверкой и все провалим. Пусть отчалят, часочек проплывут, а там мы их встретим. Есть другие предложения? Таковых не было. — Тогда вот что. Мулл отплывает в шесть. Мы выйдем на полтора часа раньше. Наш катер у нефтебазы. Кроме оперуполномоченных, в кабинете Звонарева находился заместитель начальника по наружной службе Зяблов, тридцатилетний красивый капитан с ранней сединой в темных волосах. — Возьмешь двух-трех своих парней, — сказал ему майор. Зяблов кивнул. — Ну все, — подвел итог начальник милиции. — Акаченок остается здесь, проследит за посадкой Мулла. — Есть, — без энтузиазма сказал лейтенант. Приказ его не устраивал, ему мечталось быть на катере. Майор сделал знак Шатохину задержаться. — Волнуешься, Алексей Михайлович? — Есть такое. Майор поискал папиросы, обнаружил пустую пачку. Хотел было спросить у Шатохина, вспомнил: некурящий. С сожалением вздохнул: — Иди отдыхать. Заеду за тобой. От нефтебазы отчалили затемно. Оделись, кажется, достаточно тепло, и все равно идущий от воды холод заставлял зябко ежиться. Толкая руки под мышки, поспешили спуститься в теплую каюту носовой части, где топилась железная маленькая печурка. Один Звонарев остался в будке рядом со штурвальным. Рассвет только-только проклюнулся, в зыбком свете едва прорисовывались берега, когда заглушили мотор, бросили якорь. Водой отплыли от Нежмы на пятнадцать километров, напрямую до райцентра на три меньше. Акаченок по рации сообщил, что Лагунов, Мулл и остальные члены команды уже на катере. Шатохин вздохнул свободно: главное, Лагунов едет. Посмотрел на часы: четверть седьмого. Вот-вот Мулл отчалит. Уже отчалил. Минуты текли медленно. В нетерпении он поднялся наверх, на палубу. От накрытой туманом воды веяло по-прежнему холодом, теперь прибавилось еще и ощущение сырости. Тишина на реке, слышно лишь, как легонько бьется о борт катера привязанная моторная лодка, скребется тонкая металлическая цепочка привязи. Он вслушивался в тишину, старался уловить в ней гул катерного мотора. Пожалуй, рано еще. Он не сомневался: раз Лагунов на борту, значит, и оружие плывет, по крайней мере, оно будет на катере, когда Мулл подплывет, поравняется с ними. И все-таки... Опершись о парапет, он стоял и смотрел вниз на текучие струи прозрачной воды. Майор Звонарев подошел, встал рядом. Пальцы, крепко сжавшие металлические перила, выдавали волнение. Говорить не хотелось, и слова были неуместными, лишними. Мерзли, а не уходили. Встрепенулись, переглянулись, заслышав долгожданный гул мотора. По времени — мулловского «Костромича». Гул все приближался. Вот-вот катер вынырнет из-за поворота. Судить по времени, которое шел от Нежмы, — нигде остановки не делал. Перед отплытием не загружали, сейчас не причаливали. Ошибка или же оружие загрузили тотчас, забрав его на покинутом пристанище Селищевых? Катер с номером «216», мулловский, вынырнул из-за поворота. Майор быстро отстранился от Шатохина, направился в рубку и вернулся с белым скатанным флажком. В молодости он был речником, знал, как делается отмашка. Распускать флажок не спешил, ждал, пока долгожданный катер подойдет ближе. 216-й находился в двух сотнях шагов. Пора! Майор раскатал флажок, помахал, указывая на свой борт, 216-й не думал идти на сближение, продолжал следовать своим курсом. Капитан катера высунулся из будки. — Говорит, что спешит, — сказал он. «Груз на борту», — с облегчением подумал Шатохин. Звонарев метнулся к будке, сказал в микрофон переговорной «Камы»: — Капитан Мулл! С вами говорит начальник районной милиции майор Звонарев. Предлагаю причалить к нашему борту. — Майор говорил спокойным, ледяным тоном. — Обращаюсь к команде катера, предлагаю причалить к нашему борту, — продолжал он. Номер 216-й не подчинился. Поравнялся и принялся удаляться. Капитан милицейского судна спешно поднимал якорь. Один из милиционеров прыгнул в моторку, другой ловко отвязал цепочку, тоже перемахнул через ограждение палубы и — в лодку. Шатохин последовал их примеру. Мотор юркой «Южанки» взревел, выбросив струю выхлопных газов. На 216-м уже что-то творилось. То ли там разладилось единомыслие между капитаном и командой, то ли, завидев приближающую моторку, решили не подпускать ее. Винты крутились враздрай, и «Костромич», плюясь вспененными потоками воды, поворачивался на месте. О, это не глупо. Помешать милиции быстро попасть на борт судна, а тем временем постараться избавиться от опасного груза. Неужели вся команда заодно с Муллом и Лагуновым? Не может быть, по документам, по отзывам — отличные парни, просто поразительно, как терпят Мулла в капитанской роли. Ладно, после, после об этом. — Постарайся пристать! — крикнул Шатохин сидящему на руле, понимая, как это сложно — подступиться бортом к борту по взбурленной кипящей воде к крутящемуся юлой катеру. Лодка прыгала, не повинуясь рулевому. Парень сделал один неудачный разворот-вираж вокруг катера, второй. На третьем удалось подойти носом близко к кормовой части мулловского катера. Шатохин, не сговариваясь, одновременно с парнем-милиционером прыгнули. Оба удачно. В рубке за штурвалом застали Лагунова. Парень из мулловской команды в порванной на груди одежде и с разбитыми губами пытался помешать ему управлять катером. Увидев сотрудников милиции, Лагунов добровольно отступил. Выражение лица у него было такое, словно его застали за невинным детским занятием — ковырянием гвоздиком по свежевыкрашенной стене. — Хотел к вам идти, как велели, а этот, — парень размахнулся, ударил Лагунова. Несильно, теснота рубки мешала размахнуться как следует, — вцапался, как клещ энцефалитный. Шатохин кинулся на поиски Мулла. Сначала в каюту. Взглянув мельком на кровати, понял: зря плохо думал о команде — двое членов экипажа мирно спали, не подозревая, что творится наверху. Кроме как в машинном отделении находиться Муллу негде. Действительно, он там сгорбленный стоял с топором в руках и крушил обшитые фанерой ящики. Оставался нетронутым всего один ящик. Короткоствольные винтовки, много винтовок, словно наколотые поленья, в беспорядке валялись у него под ногами. — Ну, хватит, — крикнул, стараясь перекричать рев работающего двигателя, Шатохин. Катерный мотор в этот момент осекся, и Шатохин прибавил тихо: — Хватит, Мулл. Капитан «Костромича», замахнувшийся было над ящиком, опустил топор плавно, так что острие лишь слегка воткнулось в фанеру. На разгоряченном работой лице проступила покорность. Мулла и Лагунова доставили в райотдел спустя два часа.