Мы говорили, что у нас не любовь, а идентичность. Мы устраивали день риска и лазили через заборы в запрещенные места. Мы устраивали вечера философии, приглашали Макса, маму и умничали. Мы даже хотели сделать одинаковые татуировки, но решили, что это пошло. Мы жили на Женину зарплату и на мои гонорары с рисунков для кафе и ресторанов. Женя работала с иллюстрациями и фотографиями в довольно известном журнале, а я метался то тут, то там. Мама предложила мне заниматься тем же самым в ее издании, но я отказался. Хотел, чтобы у меня самого всё получилось. И постепенно это получалось. Один раз меня даже пригласили расписать вход одного из известных в городе клубов. Маман предлагала нам с Женей жить вместе с ней, но, конечно, мы решили этого не делать. Скандалов было бы не избежать, да и я всё еще надеялся, что Макс заселится к маме. Спали мы с Женей на полу на большом матрасе. Мне это очень нравилось, и ей тоже. Как будто это наш ковчег, где нас никто не достанет. Здесь мы в безопасности. Плывем. Только непонятно куда. Но я чувствовал, что курс верный. Я пытался запомнить вот это ощущение, когда в жизни всё налаживается. Ты точно знаешь, где что лежит. Это как большой шкаф. Вот здесь твоя любовь. Здесь твоя работа, а внизу в маленькой шкатулке – твои страхи. Только нельзя ее открывать. Иначе шкаф рухнет. Лучше выкинуть ключ в реку и забыть про него. Мы даже говорили об этом с Женей. – Знаешь, – начала она осторожно. – Я так боюсь, что наступит такой момент, когда всё это кончится. – Жень, это не кончится, – с какой-то непонятной даже мне уверенностью ответил я. Конечно, сомневался, но не хотел, чтобы она всё это видела. – Всё равно какой-то такой момент наступит. – Какой – такой? – Не знаю даже. Когда всё рушится. Вопрос в том, выстоим мы или нет. – Ты говоришь, момент, да. У меня такой момент возник еще в три года, когда нас бросил отец. С тех пор всё не заладилось. Поэтому теперь мне вот эти вот моменты не так важны. – Надеюсь, этот момент не наступит, – неуверенно продолжала Женя, и я ответил ей большим хагом4. Лето пролетело, как «Боинг-747». Так быстро я на машине времени еще не катался. Я даже стал больше запоминать дни и задумал серию картин типа «Мои летние дни» или что-то такое. Весь день ждал, пока придет Женя, чтобы обсудить с ней эту идею. Но она задерживалась. Почему-то не брала трубку. Видимо, ее на работе совсем достали. Потом она пришла. Какая-то сама не своя. Она даже не заметила, что из-за новых туфель у нее текла кровь. Так она натерла ногу. Я помог ей раздеться и после душа сам приклеил пластырь. Было такое ощущение, что ей всё равно. Она, наверное, не хотела со мной говорить, потому что на мои вопросы отвечала как-то по-дурацки. В тот вечер я почувствовал, что Женя что-то скрывает. Но я не хотел в это верить. Она всё время мне рассказывала, что с ней происходит. Может быть, надо немного подождать? И она сама всё расскажет. Ближе к ночи Женя немного стала прежней. Даже обняла меня и попросила прощения, что такая злая. Но я видел, как ее что-то колотит изнутри. Как будто человека посадили в клетку и он прыгает с улыбкой на лице. Во сне она что-то говорила, но я не мог разобрать. Когда я проснулся, Женя стояла грустная у зеркала и рассматривала свое лицо. – У меня ужасные синяки под глазами, смотри, Саш. Я встал, обнял ее. Хотел бы сказать, что синяков у нее нет, но они были. – Не такие уж они и страшные. Тебе надо выспаться. – Да, наверное, это нервы. – Ты мне так и не скажешь, в чем дело, Жень? – Что? О чем ты? – Жень, я же всё вижу. – Да так там. С учебой проблемы кое-какие. Но я всё уладила. Переживала просто, – она смотрела куда-то в пол, а потом заперлась в ванной. Я, конечно, мог потребовать от нее каких-то объяснений. Но не хотелось играть роль детектора лжи. К тому же я очень терпелив, за что меня маман всегда ругала. Я, например, мог долго держать руку под горячей водой, и мне долго не было больно. Я просто внушал себе, что вода холодная, и не чувствовал тепла. Теперь я решил, что Женя ничего не скрывает, и поэтому старался не замечать, как она плачет в туалете или переводит тему. На самом деле я очень боялся того, что она скрывает. Наверное, она нашла себе более подходящего типа. Решительного. Который не играет в паровозики. И который не разговаривает с жучком. В последнее время я стал часто с ним разговаривать. У меня всегда так происходит, когда что-то не так. Мне даже стало казаться, что жучок отвечает. Он говорит: – не волнуйся; – всё будет хорошо; – она тебя не бросит. Нормальный парень взял бы и выяснил, в чем дело. А такому идиоту, как я, проще пребывать в неведении. Я стал ненавидеть себя еще больше. Даже подумывал о том, что надо бы снова сходить к мистеру Одуванчику. Я чувствовал, что скоро весь мой Неверленд грохнется. Всё об этом только и говорит. Женя что-то скрывает. Дядя Рома разводится окончательно. Это значит, его дочери будут такие же лузеры, как и я. Майкла Джексона собираются похоронить. Значит, по ходу, он всё-таки умер. Хотя то, что это делают так долго, дает какую-то надежду, что он наблюдает за всем этим на Багамах. Потом мне стало уже совсем не смешно, потому что в один вечер Женя пришла и сказала, что ей надо со мной поговорить. Если вам кто-то говорит такую фразу, то ничего хорошего не ждите. Это аксиома. Хорошее говорят сразу, а с плохим разводят какую-то жижу типа растворимой каши. И на вкус она такая же. – В общем, мне предложили поехать учиться в Италию. Я подавала документы – там конкурс был. И я прошла, – выпалила она за две секунды и стала на меня вопросительно смотреть. Началось. – Ты поедешь? – еле выдавил я. – Понимаешь, я так мечтала об этом. Несколько лет работала, все эти конкурсы, знаешь… – Женя заплакала. – Поехали со мной?! Саш! Поехали! Куда я мог поехать, когда у меня мама, паровозики и жучок на сумке. Я молчал, а Женя металась из стороны в сторону, предлагая решения. – Может, я не поеду, а? – выпалила она в конце концов. Как же мне в тот момент хотелось сказать «не езжай», но я вовремя одумался. Это был бы высший эгоизм. – Ты должна ехать, Жень, должна! – Тогда что тебя останавливает? Почему ты не можешь поехать?! – Женя стала почти кричать. – А ты думаешь, у меня здесь ничего нет?! Да и кому я там нужен? – Мне! У твоей мамы теперь есть мужчина. Она не одна. Ты можешь спокойно поехать со мной! Я понимал, что Женя права, но не был готов к такому повороту. У меня сразу стали проноситься картины, как я в Италии окончательно деградирую. Как она будет учиться, а я сидеть у компа и смотреть «Евроньюс». Я не мог понять, почему я представляю самое худшее. Почему я не думаю о том, что я буду рядом с Женей? Что я могу и в Италии так же рисовать и продавать свои картины, заниматься дизайном? Я настоящий трус, а Женя опять из-за меня страдает. – Да какой ты, на фиг, мужчина, если ты всего боишься?! Значит, ты меня вообще не любишь! – в чем женщинам не откажешь, так это в способности моментально делать выводы. – Слушай, Жень. Ты приходишь, сообщаешь мне такое. И как я должен, по-твоему, реагировать? Конечно, я в шоке. – Нормальный бы мужик порадовался, а ты! – Значит, я ненормальный, да? Следующие несколько дней мы постоянно ссорились. Уезжать уже скоро, поэтому надо было быстрее решать с визами и прочим. Я чувствовал себя маленьким мальчиком, которого хотят вытащить из его кроватки. Большой мир протягивал ко мне свои громадные и страшные ручищи, а я упирался. Забился в самый угол, как будто меня там не найдут. Но ноги и руки выросли. Ноги уже сорокового размера. И дальше упираться некуда. Женя давала мне отличный шанс показать, на что я способен, и вылезти из своего панциря. Но одно дело, если бы я бросил ее здесь, а другое – оставить ее одну в незнакомой стране. Подумать только, до чего я договорился. Неважно, где бы я ее бросил. Это было бы всё равно ужасно. И зачем я вообще начинал эти отношения? На следующий день, когда Женя уехала пожить у родителей, мне стало совсем плохо. Как только я представил, что она улетает, а я остаюсь, я даже стал думать, какие документы на визу нужны. Ей-то дадут визу, потому что она там будет учиться, а мне кто даст? Конечно, Макс говорит, у него есть какой-то турагент, через которого он всё время делает визы, когда путешествует. Это могло бы помочь. Осталось только понять, хочу ли я ехать. Если я вовремя не решусь хотя бы раз сделать такой поступок в своей жизни, может быть действительно поздно. Я окончательно осознал, что могу потерять Женьку. Теперь, когда дело вроде начало двигаться, ее слова до меня дошли. Скулы сводит, и глотать трудно. Да, боль иногда можно увидеть. Она стоит по колено в остывшем чае на холодном подоконнике. Вертится замерзшая у витрины игрушечного магазина. Поднимает телефонную трубку и тут же ее бросает. Нажимает F5 и видит, что там нет ни одного нового письма. Удаляет из телефона эсэмэс. Я стал сажать цветы. Мне казалось, если я чем-то займу руки, то смогу хоть как-то отвлечься. Я рылся в земле и представлял, что я могу посадить всё что захочу. Но, увы, на пакетиках с семенами значилось только «Лилии» и «Петунии». Коробочек с надписью «Смелость» и «Решительность» в цветочном магазине так и не нашел. Вспомнились какие-то мои прошлые отношения. Тогда Ольга меня бросила сама. А теперь я почему-то задумался о такой пошлости, от которой стыдно. Я вдруг понял, что не хочу, чтобы меня первым бросили. Бросить самому хоть и труднее сначала, но зато потом не будешь чувствовать себя кинутым. Создается иллюзия, что от тебя что-то зависит в этой жизни. Хотя на самом деле еще бы минуту промедлил – и бросили бы тебя. Начались еще разные странные вещи. У меня перестали играть те пять дисков, которые Женя мне записала еще в начале знакомства. Я вообще-то не суеверный, но что сразу пять дисков перестали играть, меня насторожило. У меня появилась мысль, что я должен возненавидеть Женю, чтобы мне было легче ее разлюбить. Поэтому я решил внушить себе, что у нее много недостатков. Сначала я ничего не мог вспомнить, но потом нашел. Я терпеть не мог, когда она включала одну и ту же песню на повторе. И могла слушать ее сто раз. Я просто не понимал, как можно так делать и как это не надоедает. Иногда она могла за три дня три раза посмотреть один и тот же фильм. Это я тоже не выносил. И еще мне не нравилось, что она всё время ходит одними и теми же дорогами. Если я просил ее пойти другим маршрутом, она начинала раздражаться.