– Я не могу представить жизни без него. Это рак желудка, и он дал метастазы в легкие и печень. Надежды нет. Я надеялась, что у нас будет больше времени вместе. – Это очень печально, – произнесла я, хотя про себя решила, что сорок лет – это более чем достаточно. – Спасибо, дорогая. Мне лучше вернуться к нему. Время дорого. Я позвоню тебе, если будут какие-нибудь новости, хорошо? Я поняла, что она имеет в виду новости о его смерти. – Мне очень жаль, – еще раз сказала я. – Спасибо, ты хорошая девочка. Тогда пока, – ее голос задрожал, прежде чем тетя повесила трубку. Мне хорошо удался этот разговор. Только я была женщиной, а не девочкой. Я испытала чувство маленького триумфа, о котором смогу рассказать Тине в следующую нашу встречу. Сочувствие! Я его испытала и смогла выразить! Глава 30 Питер, 1982 2 апреля 1980 года мы с отцом уехали из Англии. Нам удалось проплыть пассажирами от Дувра до Кале, а оттуда до итальянской Генуи, но потом началось кошмарное многомесячное плавание сначала до Порт-Саида в Египте, потом через Суэцкий канал до Коломбо, потом в Сингапур, потом в Сидней, и наконец в Окленд. Иногда за большие взятки мы прятались на фрахтовщиках или грузовых кораблях, а иногда нам удавалось проскочить. Отцу как будто бы нравилась наша экспедиция, в которой мы, как он выражался, «смотрели мир», но мне большую часть времени было страшно и/или плохо, так что я норовил спрятаться в любом закрытом и доступном для нас помещении и редко выходил на палубу. Когда мы прибыли в Новую Зеландию, у отца уже отросли полноценные усы и борода. Он больше никогда не брился, но всегда аккуратно подстригал бороду. «Как Зигмунд Фрейд», – говорил он. Еще с тех пор он стал носить очки в широкой оправе, но без диоптрий. Только люди, которые очень хорошо его знали, могли бы распознать в нем Конора Гири, и я был единственным таким человеком. Мы остановились в маленьком съемном домике в Окленде на два месяца. Отец сумел поменять имя в своих сертификатах и зарегистрировался в Ассоциации дантистов Новой Зеландии под именем Джеймс Армстронг благодаря какому-то сфабрикованному рекомендательному письму из Совета стоматологов Ирландии. Ему еще пришлось пройти экзамен, но его он сдал легко. Потом мы переехали в Веллингтон, и отец устроился на работу замещающего дантиста. Он быстро перенял местный акцент и настаивал, чтобы я постарался сделать то же самое. Но для меня это было сложнее, потому что я почти не пересекался с другими людьми. Самой большой переменой стало то, что я перестал быть тайной. Отец с гордостью представлял меня знакомым. Хоть иногда ему и приходилось давать разъяснения по поводу моей болезни, он часто преуменьшал ее серьезность, а потом говорил мне, что просто не хочет, чтобы меня жалели. Но я впервые в жизни начал говорить с людьми. Это давалось мне очень нелегко. Я не знал, что сказать. Отец всем рассказывал нашу душещипательную историю про бедную мертвую маму и жену. Это всегда вызывало сочувствие и восхищение отцом, который растил меня в одиночку. Его коллега-дантист пригласил нас на семейный обед. Я надел шапку и перчатки, и отец, как обычно, объяснил всем мое состояние, но я не мог отвести глаз от жены и дочерей коллеги отца. Девочки были чуть старше меня и вели себя совершенно нормально. И мама у них тоже была нормальная. Она испекла пирог и приготовила курицу в духовке, а потом попросила дочерей показать свитера, которые они сами связали. Я почти ничего не говорил. Отец сказал, что я очень стеснительный и в Ирландии мне пришлось сидеть на домашнем обучении. Потом, уже дома, я высказал свое восхищение матерью и дочерями. Отец странно на меня посмотрел и сказал, что пришло время ему двигаться дальше и открывать собственную стоматологическую практику. Мы переехали в Роторуа – местечко, где можно было очень дешево купить землю. Шел 1982 год, и мне исполнилось четырнадцать. В Роторуа всегда пахло тухлыми яйцами из-за сероводорода, поднимающегося от термальных источников. Наш дом стоял на проселочной дороге в трех милях от города. По соседству располагался старый покосившийся домишко, но в остальном на много миль вокруг соседей у нас не было. Мимо нашего дома довольно часто проезжали фуры, но легковые машины появлялись редко. У нас было две спальни, маленькая чисто функциональная кухня, длинная темная гостиная, а еще отдельный сарай, который стоял в десяти ярдах от дома. Сам дом был деревянный и ничем не напоминал наш огромный особняк в Ирландии с ухоженным садом, широкой подъездной дорожкой и каменными колоннами. Отец говорил, что это приключение, новый старт. Но никто из нас в это не верил. Он каждый день ездил в свой новый офис и обратно. Отец купил его у вдовы недавно скончавшегося дантиста. У него работал молодой секретарь по имени Дэнни. Я изредка с ним встречался. Мне кажется, он считал, что у меня какие-то проблемы с головой, потому что я не мог с ним нормально поговорить. Мне отчаянно не хватало общения, но мое косноязычие сильно мешало. Когда я сказал об этом отцу, он заявил, что мне не стоит особо взаимодействовать с другими людьми. Он напомнил мне, что они могут убить меня, даже не желая этого. Долгие дневные часы, пока отец пропадал на работе, я посвящал исследованию новых территорий. Сзади наш участок огорожен не был, и через три недели я выяснил, что в двух милях после отвесного обрыва за нашим домом располагается природный горячий источник. Я остерегался эффекта, который такая вода могла произвести на мою кожу, но, когда рассказал об источнике отцу, он так же обрадовался, как и я. Мы отправились туда прохладным майским днем, поплавали в теплом горном бассейне, а потом охладились в ледяном озере за ним. Тут было гораздо лучше, чем на пляже в Ирландии. Вода совсем не раздражала кожу. Мы с отцом потом часто ходили туда на выходных, и зимой, и летом. На примыкающем к нам участке жил парень, который выглядел на несколько лет старше меня. Он ездил на собственном грузовике. Меня это завораживало. Я видел его из окна и, когда отец уходил на работу, часами слонялся у нашего общего забора в надежде на какой-то контакт. Насколько я понял, он жил вместе с матерью. Они уходили рано с утра, он возвращался где-то после полудня, а она приезжала вечером, около девяти часов, а по выходным даже позже. Когда он возвращался домой из школы, то пинал мяч для регби по двору и ухаживал за курами. Я слышал их кудахтанье с другой стороны участка. Я наблюдал за своим соседом и заметил, что в нем было нечто благородное. Судя по одежде и жилью, он был беден, но я слышал, как парень разговаривает со своей матерью. И он относился к ней уважительно. Она казалась очень пожилой. Уже потом я подумал, что она могла быть его бабушкой. Я стал старше, и высказывания моего отца о женщинах начали вызывать у меня сомнения. Новая Зеландия была первой страной, где женщинам предоставили избирательное право. Отец взбесился, когда я рассказал ему об этом. Когда я заговаривал о пожилой леди по соседству, он закрывал глаза, и я сразу замолкал. Некоторые темы были у отца под запретом, и демонстрировал он это вот таким образом. Просто закрывал глаза, чтобы закрыть тему. Я много думал о своих матери и сестре, которые много лет назад жили со мной по соседству. Я вспомнил, как ударил мать, беременную, в живот. Это не могло быть правильно, хоть отец и разрешил. Если он полностью прав, тогда почему мы теперь живем совершенно другой жизнью, под другими именами и на другом конце света? И все-таки, у моей матери должны быть проблемы. Он был моим отцом, он заботился обо мне и никогда не поднимал на меня руку. Я видел доказательства безумия и агрессивности собственной матери. Однажды, когда моя сестра была еще ребенком, я спросил отца, почему он не заберет ее и не бросит на пороге церкви. Он сказал тогда, что оставить ее с Дениз было актом милосердия. – Она – все, что у нее есть, – ответил он. – Я не так жесток, чтобы разлучать их. Было достаточно плохо отнять у нее тебя, и я не мог снова с ней это сделать. – Очевидно, у отца было доброе сердце. Глава 31 Салли Марк позвонил мне через несколько дней после случая в кафе. Я напомнила ему, какой задала вопрос, прежде чем Кэролайн устроила скандал. – Почему я тебя так интересую? – Ну, это довольно сложно, но я вроде как хочу быть твоим другом, присматривать за тобой. Это не жалость, но в то же время я не хочу создать неправильное впечатление. – Что же тут сложного? – высказала я свои подозрения вслух. – Ты что, журналист? – О господи, нет, я бухгалтер, и в городе совсем недавно. Мне кажешься интересной ты, твоя история. Я сказал или сделал что-то не так? – Ты спросил, была ли я в отношениях. Мой терапевт решила, что ты можешь быть заинтересован в отношениях со мной. – Есть один человек, которым я и правда заинтересовался, но сейчас еще рано о чем-либо говорить, и я боюсь облажаться. Ты помнишь Анубу? Я вздохнула с облегчением. – Ануба кажется милой, и вы оба разведены. Ты должен позвать ее на свидание. – Я бы хотел, но формально я ее босс, и это может быть воспринято как домогательства на рабочем месте. – Может быть, она ждет, когда ты ее пригласишь? У нее двое детей, так что, наверное, ей нравится секс. Он рассмеялся. Я нахмурилась. – Я не шутила. Она вроде славная. – Так и есть. – Но почему ты приглашаешь выпить кофе меня? – Я просто хотел дать тебе понять, что не чувствую никакой неловкости по поводу нашего разговора на вечеринке у Марты. Можем мы быть друзьями? Я согласилась попробовать. – Но, думаю, тебе нужно быть осторожней, Марк. Даже если ты понравишься Анубе, ее детям ты можешь не понравиться. – Ты можешь вести колонку полезных советов. – А за это хорошо платят? – Не особо. – Я все еще ищу работу. – Наверняка есть что-то, с чем ты справишься. Хочешь, я поспрашиваю в Мервин Парке? – Да, пожалуйста. Марк? – Да? – Я очень злюсь из-за своего родного отца. Полиция Новой Зеландии так и не нашла никаких следов. Никто не знает, где он может быть сейчас. Повисла пауза. – Я могу зайти к тебе? – спросил Марк. – Зачем? – Лично говорить гораздо проще, тем более о таком. – Хорошо, приходи на ужин. Я сделаю пастуший пирог со специями. Примерно в шесть? – Отлично. – Только это не званый ужин, хорошо?