– Тина говорила мне об инстинктах и интуиции. И я думаю, что Марк искренне заботился обо мне, хотя иногда слишком наседал, заставляя понервничать. Как ты считаешь, как врач? – Как врач я ничего не могу тебе сказать – во-первых, потому что Марк никогда не был моим пациентом, а во-вторых, если б был, я бы все равно не могла рассказать. Но как сторонний наблюдатель, которому пришлось довольно много и подолгу общаться с Элейн за последние сутки, я считаю, ему как минимум нужна помощь профессионала. Марк не совершил никакого преступления. И я не испытываю к нему ничего, кроме жалости. – Я напишу ему. На звонок он, наверное, не ответит. Я отправила Марку сообщение: Я знаю, что ты мой дядя. Нам надо поговорить. Пожалуйста, позвони мне. – Анджела, я не хочу больше оставаться в этом доме. Я не чувствую себя в безопасности. Надин сказала, я смогу переехать в коттедж в следующем месяце. Не могу я переехать раньше? Глава 42 Питер, 1985 Некротического гоминоидного заражения не существовало. Врач в Окленде, к которой я записался на прием, хотела послать меня на психиатрическое обследование. – Вы абсолютно уверены, что такого нет? – Где ты вообще о нем услышал? – спросила меня врач. – Твои родители на улице? – Это редкое заболевание, может, вы о нем не слышали? – Ты веришь, что не можешь прикасаться к людям? Серьезно, где твои родители? – Они паркуют машину. – Они говорили тебе… – А как же «мальчик из пузыря»? – перебил я. – Тот бедный мальчик из Техаса? Думаю, у него аутоиммунное заболевание. На мой взгляд, твоя кожа выглядит совершенно нормально. Не хочешь снять шапку и перчатки, а лучше и куртку со свитером и рубашкой, чтобы я осмотрела тебя повнимательней? – Нет! – Обещаю, я не буду тебя трогать. Могу удвоить безопасность и надеть хирургические перчатки. Меня сковало от напряжения, пока я медленно снимал шапку, из-под которой рассыпались волосы, и стягивал перчатки со вспотевших рук. Я стянул рубашку через голову, и она обошла меня со всех сторон. – Я не вижу ни нарывов, ни раздражения, ни ран. Шрамов тоже нет. Ты не против, если я послушаю твое сердце стетоскопом? Она прижала холодный стальной диск к моей груди и прислушалась. – Сердцебиение немного ускоренное – наверное, потому, что ты нервничаешь, но вполне в пределах нормы. Но я продолжал настаивать. – Но, может, вы все-таки о нем не слышали? Наверное, оно сокращается до НГЗ. – Поверь мне как выпускнице медицинской школы: чем болезнь удивительнее и уникальнее, тем больше студенты ею интересуются. Если б эта штука – некротическое какое-то там заражение – действительно существовало, все бы о нем знали. Питер, – обратилась она ко мне моим прежним именем, которое я использовал для записи, – ты когда-нибудь был у психиатра? – Вы хотите сказать, я не умру, если дотронусь до кожи другого человека? – Я хочу сказать, что не случится ничего, вообще ничего. Хочешь попробовать? – Она сняла свои перчатки. – А если вы ошибаетесь? – Может, нам подождать твоих родителей? – Она махнула рукой в сторону полупустой парковки за ее окном. – У меня эта болезнь с рождения. – Как, еще раз, твой адрес? Я назвал фальшивый адрес, когда регистрировался на ресепшне. Сейчас доктор Бергстрем держала форму прямо перед собой. Я поспешно оделся и натянул шапку и перчатки. – Пойду поищу своих стариков, – бросил я, пятясь к двери. Она вскочила из-за стола и попыталась меня удержать. – Пожалуйста, подожди! Я считаю, тебе действительно нужна помощь, просто не такая… – Она протянула руку и коснулась моего лица ладонью без перчатки. Я сдержал крик, но пулей вылетел за дверь в приемную и выбежал на улицу в таком дезориентированном состоянии, что искал машину минут десять. Я сразу проверил свое лицо в зеркале заднего вида, ожидая увидеть плавящуюся кожу. Я чувствовал, как она горит, но в зеркале все выглядело нормально. Тридцать минут я в панике и ужасе сидел в машине, пока постепенно не осознал, что ощущение ожога – это всего лишь то, чего приказал мне ожидать мой мозг. Никаких ощущений на самом деле не было. Я ущипнул себя за кожу, чтобы проверить, не онемела ли она после ее прикосновения, но щипок почувствовал. Ее голая рука на моей щеке не произвела вообще никакого эффекта. Я не мог в это поверить. Я поехал в центр города, но в голове творилась такая жуткая неразбериха, что я едва понимал, где нахожусь. Я припарковался в переулке и снял шапку и перчатки, хотя было холодно. Я оставил их в машине. Я прошелся по оживленной улице и заглянул в книжный магазин «Уиткоуллс». Мужчина за стойкой посмотрел на меня и улыбнулся. – Здравствуйте! – сказал он. Я не мог выдавить ни слова. Я пошел к полкам с Найо Марш, выбрал одну книжку для Линди, а потом снова развернулся к стойке. Мужчина спросил: – Холодно на улице, да? – Я молча кивнул, потому что по-прежнему был не в состоянии говорить, и трясущейся рукой протянул ему двадцатидолларовую купюру. Он взял банкноту, не дотронувшись до меня, и отвернулся к кассе. Когда продавец возвращал сдачу, он положил ее в мою раскрытую ладонь, снова не коснувшись руки. Я сунул мелочь в карман, а потом взял его руку в свою и крепко пожал. – Спасибо вам большое. Продавец, похоже, удивился, а когда у меня из глаз потекли слезы, он взял меня за плечо. – Ты в порядке, сынок? Что-то случилось? – От прикосновения мою руку начало пощипывать, но она не воспалилась, не побледнела, а просто оставила на себе мягкий теплый след от руки этого человека. Я хотел зарыться головой ему в плечо, но развернулся и вышел из магазина. Я поехал обратно в Роторуа, и чем сильнее кипела моя злость, тем больше я разгонялся. Я приехал в город как раз к тому времени, когда обычно забирал отца из стоматологического кабинета. Он помахал мне рукой из окна, вышел и запер за собой дверь. Отец сел на пассажирское место и бросил свой чемоданчик назад. Я тронулся, прежде чем он успел пристегнуться. – К чему такая спешка? – Расскажи мне еще раз про некротическое гоминоидное заражение, – попросил я, пытаясь скрыть лед в своем голосе. – Забавно, что ты упомянул об этом. Сегодня я как раз звонил одному иммунологу из Мельбурна, чтобы узнать, есть ли какие-то подвижки. Боюсь, лекарства в ближайшее время ожидать не приходится, но, думаю, ты уже привык к этому, Стив. – Да? И как зовут этого иммунолога? Я, может, и сам хотел бы с ним поговорить. – Полагаю, лучше тебе оставить медицинскую сторону вопроса мне. – Как его зовут? – Доктор Шон Келли. – Ирландское имя. Интересно. И в какой больнице он работает? – Сент-Чарльз. – Понятно. А это многопрофильная клиника или она специализируется на иммунных заболеваниях? Он погладил свою бороду, а когда я взглянул на него, посмотрел мне прямо в глаза. – Это специальная клиника. Сейчас все финансирование идет на исследование этой новой гейской болезни, СПИД. Сомнений не было никаких, но все же отец отличный лжец. – А когда конкретно ее у меня диагностировали? Ведь если я родился в той пристройке, то откуда ты узнал, что она у меня есть? – Эта мелкая сука что… Я оторвал взгляд от дороги и посмотрел прямо на отца. – Не называй ее так! – О, ради бога, Стивен, ты не можешь верить ничему, что говорит Линди Уэстон. Она одна из них. – Нет у меня никакой болезни, об этом ты мне тоже врал! – Ну, если хочешь рискнуть… – А Ранджи? Я был в трех метрах от него. Я мог легко вытащить его на берег, но ради собственного спасения позволил ему утонуть. – Он был полукровкой и плохо на тебя влиял. Он заставил тебя пить пиво, когда тебе было… – Ранджи был умный и добрый. Он был моим другом! – Я не мог сдержать крика. – Смотри на дорогу!