Линди совсем ополоумела от голода, когда я впервые открыл дверь сарая спустя одиннадцать дней после аварии. Она грызла сыр прямо из упаковки и запихивала в рот горсти картофельных чипсов, не переставая орать на меня за то, что я так надолго ее бросил. Я ждал, пока она обратит внимание на мою короткую стрижку, на швы на голове, на костыли. Когда Линди все это заметила, она откинулась на постели и взглянула прямо на меня. – Что случилось? Где он? Я рассказал ей об аварии и о ссоре, которая к ней привела, и о том, как оставил отца умирать. Мои глаза наполнились слезами, ее тоже заблестели. Когда я закончил, Линди запрокинула голову, ее волосы рассыпались по плечам, а милое личико уставилось в потолок. Даже без зуба она была очень красивой. – Все кончилось, – произнесла она. – Я могу идти домой. – А потом подозрительно на меня посмотрела. – А где полиция? Почему их нет? Я молча уставился на нее. Мне никогда не приходило в голову, что Линди может захотеть уйти теперь, когда отца больше нет. Она была всем, что у меня есть. – Ты моя, Линди, и со мной ты будешь в безопасности. – Я поклялся, что никогда не изнасилую ее, никогда не обижу. Я сказал, что позволил отцу умереть, чтобы он больше никогда не сделал ей больно. И это правда. Я хотел быть ее другом, а если б отпустил ее, этого никогда бы не случилось. Она отвернулась к стене и завыла так горько и тоскливо, как никогда раньше. – Линди, – тихо сказал я, – все к лучшему. Теперь я тут главный. Я позабочусь о тебе. – Отвали, Стивен! – закричала она во все горло. Линди ненавидела меня. Если б ей удалось выбраться, она бы в подробностях рассказала полиции, кто я и где меня найти. Я уже два года был соучастником похищения Линди, так что у меня имелось две веские причины оставить ее у себя: я любил ее, и я не хотел в тюрьму. Первое было для меня гораздо важнее. Один из бывших пациентов отца отдал мне свою старую машину. Вскоре стоматологический кабинет продали, наследство целиком оказалось на моем банковском счете, и я мог обходиться без социальных работников, юристов и медсестер. Я вернул себе самостоятельность. В 1989 году, когда мне исполнился двадцать один год, я стал замечать, что на меня посматривают девушки из города. Раньше я никогда не придавал особого значения своей внешности. Шрам побледнел и превратился в тонкую белую полоску на лбу. Если не подходить близко, его даже не увидишь, а ко мне никто близко не подходил. Я хорошо питался и регулярно делал упражнения. Я записался в спортзал и тягал гири и штанги. Я арендовал небольшой магазинчик в городе и стал зеленщиком. Я по-прежнему поставлял овощи в местный супермаркет, но еще договорился с несколькими продавцами из ближайших городков. Я выяснял, сколько запрашивают другие производители, и сбивал цену. Я был на короткой ноге с несколькими парнями из зала, хозяевами сотрудничающих со мной магазинов и с некоторыми клиентами. Но теперь, когда я мог заводить друзей, они стали мне не нужны. Я не хотел ни с кем особо сближаться, потому что у меня была Линди. Она была моей тайной. Она не была моей подружкой – еще нет, – но я верил, что рано или поздно это случится. Я был готов ждать. Я был к ней добр. Я отдавал ей свежие газеты, когда дочитывал их. Я поставил ей нормальную постель и цветной телевизор. Я покупал ее любимую еду, а не только самое необходимое, как отец. Ей нравились печенья «Шрусбери» и «МэллоуПафф», так что я угощал ее ими по выходным. Я купил ей электрический обогреватель на зиму, потому что она постоянно жаловалась на холод. Когда я ездил в город, то покупал ей новую одежду и домашнюю обувь, женские журналы и губную помаду. Я постоянно промахивался с размерами, но методом проб и ошибок выяснил, что нужно брать. Когда она попросила купить ей прокладки и тампоны, я был шокирован, что отец ее ими не снабжал. После этого я дважды в год закупал одну большую партию гигиенических средств, чтобы ей не приходилось каждый раз просить и чтобы они не заканчивались. Я подарил ей часы и календарь, чтобы она знала, какое сейчас число и сколько времени. Я купил ей магнитофон и радио. Все, что могло ее порадовать. И все же Линди никогда не казалась радостной. – Зачем ты меня тут держишь? Если ты не хочешь секса, то чего ты хочешь? Я никогда не буду твоим «другом», – бросила она с презрением в голосе. – Я никогда не стану считать тебя никем, кроме как своим тюремщиком, и ты идиот, если думаешь иначе. Глава 45 Салли Наконец я получила сообщение от Марка: Пожалуйста, не общайся с моей бывшей женой. Это ее не касается. Я была взбешена. Я говорила с Элейн всего дважды. Я даже с ней не встречалась, хотя она мне предлагала. Я сразу же ему ответила: Хорошо. Но что ты хочешь от меня, Марк? Вот чего я не могу понять. А потом, немного подумав, отправила еще одно сообщение: Кстати, когда ты уехал из города, я получила очередную открытку от «С». А это случайно не ты? Пытаешься играть со мной в кошки-мышки? В ту же секунду у меня зазвонил телефон. – Марк? – Что было в открытке? – Да, тебе тоже привет. – Мне нужно знать, что там. – А мне нужно знать, почему мой дядя объявился в Каррикшиди, притворился моим другом, а потом исчез, не сказав ни слова. – Я хотел сказать, правда, но не был уверен. И уже собирался рассказать. После вечеринки. Я хотел рассказать вам с тетей Кристин вместе. Но я думал, ты будешь как она, как Дениз. – У него сорвался голос. – Марк? – В трубке что-то зашуршало, а потом он разразился слезами. – Я думал, ты будешь как она, а ты как он! – О чем ты говоришь? – Салли, ты злая и агрессивная. – Что? Да. Я знаю. Я пытаюсь справляться с этой частью себя. Марк, мне нужно с тобой увидеться. Мне больно, я растеряна и зла. – Именно твоя злость меня и пугает. – Меня тоже. Пожалуйста, возвращайся, и давай поговорим. Его пришлось очень долго уговаривать, и он ни в какую не хотел возвращаться в деревню, так что я назначила ему встречу в загородном отеле «Фарнли Манор» под Роскоммоном в ближайшие выходные. «Фарнли Манор» располагался в прекрасной старой крепости на берегу реки Шэннон. Первое, что я заметила, войдя во впечатляющее мраморное лобби, – это стоящий посреди плюшевых диванов цвета шампань огромный рояль, на котором никто не играл. С одного из диванов поднялся Марк и помахал мне. Я подошла к нему, как будто в первый раз, и, когда мы оказались лицом к лицу, протянула к нему руки. Он принял объятия. Меня наполнили незнакомые эмоции, а сделав шаг назад, я увидела, что Марк достал носовой платок и промокнул глаза. – Ты мой дядя, – сказала я. Мы уселись, и он заказал полдник с чаем, так что к нашему столу вскоре принесли трехъярусную вазу с печеньями. И тут он заговорил: – Я видел тебя в окно гостиной. Ты так взбесилась! Как дикий зверь. На твоей вечеринке, с Кэролайн… А потом ты вернулась, как будто ничего не произошло. Он видел, как я напала на Кэролайн. – О, Марк, ты даже себе не представляешь… Меня захлестнул страх. Я боялась, что объявится Конор Гири. Тина объяснила мне, что страх был иррационален, но мой мозг в тот момент не видел тут ничего иррационального… Марк молча уставился на меня. – Дениз тоже была такой, – сказала я, – дикой. – Моя сестра была самой доброй и милой на свете! Она бы никогда не набросилась на человека… – Она это делала много раз, после всего, что с ней сотворил мой биологический отец. Все это есть в папиных записях. – Пожалуйста… Расскажи мне о ней. Отец отказывается обсуждать ее, мать умерла с ее именем на устах… Ты должна что-то помнить. Я в сотый раз объяснила, что у меня не осталось никаких воспоминаний о Дениз, но у меня сложилось хорошее впечатление о ней из интервью на кассетах и записей отца. – Они должны были отправиться в архив, Марк, но я оставлю их, раз уж выяснила, кто ты. Ты вправе все это услышать и увидеть. Прежде всего он заговорил про Тоби. – Это был мой медведь. Мне было четыре, когда Дениз похитили. Я постоянно ходил за ней. Она играла со мной. Иногда она прятала Тоби в кустах у забора в саду. Мне кажется, это должно быть у тебя. Оригиналы сохранены, есть копии. – Марк достал конверт и протянул его мне. Внутри оказалось всего четыре черно-белых фотографии. На одной стояла маленькая девочка в платье для причастия и вуали, молитвенно сложив руки и подняв глаза к небу. Милая девочка с большими глазами и веснушками на обеих щеках. На другой она уже была старше и держала за руку малыша, Марка, который в свою очередь держал за лапу маленького медвежонка, совсем нового, но в котором мгновенно узнавался Тоби. Ее волосы стали темнее. Еще был ее фотопортрет, на котором Дениз улыбалась, словно румяный херувим. Эту я видела раньше, но только в архивах газет в интернете. Последняя фотография была семейная. Марк был еще младенцем, а Дениз хмурилась. Руки ее отца лежали у нее на плечах. Мать широко улыбалась новорожденному на руках. Я вспомнила фотографии из отцовских папок. Взрослая Дениз – изможденная, почти беззубая, худая, лохматая и озлобленная. Намертво вцепившаяся в меня. Эти фотографии Марк тоже должен увидеть. – Эта фотография, – я указала на портрет, – была сделана незадолго до похищения, да? Марк кивнул, его глаза заблестели. Я подумала об Абеби и Мадуке, о детях Сью, о детях Анубы. О том, как они малы и невинны. Я снова почувствовала гнев, но справилась с собой, взглянув на Марка, брата Дениз. Хотелось бы и мне иметь брата или сестру. Того, с кем можно делиться подобными чувствами. Того, кто скучал бы по мне так же, как Марк по Дениз. – Я не понимаю, – сказала я, – ты был совсем маленьким. Как ты мог так скучать по человеку, которого едва знал? – Она стала центром всей моей жизни. Мои первые воспоминания о том, как мама плачет, за окном нашего дома мелькают голубые огни, а в дверях стоят полицейские. В супермаркетах, в торговых центрах, во время поездок за город на выходные – мы ни на секунду не прекращали искать. Когда мне исполнилось шестнадцать, смотреть уже было негде. Наша гостиная превратилась в святилище. У нас даже был алтарь с этой самой фотографией в серебряной рамке в центре. В нем всегда горели свечи. – О, Марк! – Я представила себе, каково быть Марком. Я поставила себя на его место. – А ты не злился? – спросила я, потому что, думаю, я бы точно злилась. – Однажды я вернулся домой из школы и увидел, что мама задувает свечи. Она хотела сдаться. – Марк спрятал лицо в ладони. – Я попытался снова их зажечь, но отец остановил меня. На следующий день алтарь разобрали, а фотографию спрятали в шкафу. Они перестали говорить о Дениз и вообще перестали разговаривать. Наш дом наполнился тишиной, и я не знаю, что было хуже. Это было по-настоящему печально. – Когда в восемнадцать лет я уехал из дома в колледж, я как будто впервые задышал. Я работал неполный день на заправке и снимал крохотную обшарпанную квартирку в Рэтмайнс, и целых шесть месяцев я прожил нормальной жизнью. Я подружился с ребятами, которые не знали, кто я, у меня появились подружки, я много играл в футбол. Я наконец освободился от всего этого. А потом… Ее нашли. Повисла тишина, и я не стала ее нарушать, потому что знала, что было дальше. Или думала, что знала. Но все же один вопрос не давал мне покоя. – Это же было анонимное сообщение, да? – Думаю, у меня есть ответ, кто это был. Я прочел это на одном из сайтов про реальные расследования. Парень, мотавший срок в тюрьме Маунтджой, заявлял, что это он позвонил полицейским и рассказал, где держат Дениз Нортон. Он нашел ее, когда пытался ограбить дом. – Какой? Когда? – Дом в Киллини – тот, где тебя держали. Очевидно, он просто хвалился перед сокамерниками, но был слишком глуп, чтобы догадаться попросить за это смягчения приговора хотя бы по одному из своих дел. Тем не менее слух распространился.