— Жорж, флики! — Бежим! Жорж отпрянул от заводской стены, не успев наклеить листовку, и ту распополамило — одна половина, смятая и перекошенная, осталась на месте, а вторая, намертво прилипнув к пальцам незадачливого агитатора, осталась висеть на его руке. У него не было времени оторвать и выбросить ее: невдалеке раздался пронзительный, бьющий по ушам звук свистка, а затем — топот множества ног. Он бросился бежать, прижимая к груди перевязанную бечевкой кипу; через пару метров бечевка развязалась, и почти половина листовок рассыпалась по земле, но Жоржу было не до того, чтобы испытывать сожаление по этому поводу. Следуя за своими спутниками, он махнул через забор — куртка его при этом зацепилась за торчащий кусок арматуры, но Жорж понял, что его правый рукав разорван почти до самого локтя, только когда смог позволить себе остановиться и отдышаться. Погони не было слышно; очевидно, полицейские решили не петлять по переулкам за бросившимися наутек студентами. — Вот же… — Доминик, однокурсник Жоржа, приведший его в ячейку с полгода назад, тяжело дышал, но порывался засмеяться; теперь, когда опасность миновала, бесследно исчез и пережитый испуг. — Чуть не попались! — Я говорил, что надо было идти после того, как стемнеет, — буркнул Жиль, самый старший из их компании и на этом основании пользовавшийся репутацией самого рассудительного. — У нас была бы куча проблем, если б флики до нас добрались. — Я слышал, одного первокурсника чуть не отчислили, — согласился Жорж, с сожалением перебирая те немногие листовки, что остались у него в руках. — Нашли у него «Мою жизнь». Говорят, он прятал ее в сливном бачке. — В сливном бачке? — захохотал Доминик. — И что, они и туда залезли? — Очевидно… Бедняга еле оправдался. — Не уверен, что нам бы так повезло, если б мы угодили в кутузку, — Жиль все еще был недоволен, и его можно было понять: преодолевая забор, он неудачно приземлился, и вся его одежда была теперь выпачкана в пыли. — Пойдемте, надо отсюда сваливать. — Может, зайдем в «Магнолию» на стаканчик? — предложил Жорж, видя по лицу Доминика, что тот готовится уже передразнить своего угрюмого приятеля; если б он сделал это, ссоры было бы не избежать, и Жорж решил направить беседу в более приятное для всех русло. — В таком виде? — фыркнул Жиль, хотя видно было, что идея пришлась ему по душе. Жорж пожал плечами: — А что? Это не ресторан в Пале-Рояль. Наоборот, у Жаннет может найтись щетка… Его слова попали в цель. Жиль давно был неравнодушен к Жаннет, полнотелой добродушной хозяйке кафе, и при упоминании о ней его щеки порозовели, а презрительное выражение во взгляде уступило место некоей томной мечтательности. — Ладно, пошли, — согласился он; несомненно, ему понравилась мысль о том, что он предстанет перед объектом своего обожания кем-то вроде рыцаря, бесстрашного бойца, невинно пострадавшего за свободу от капиталистического ига. Что касается Доминика, то его не надо было долго уговаривать, когда речь заходила о выпивке. *** — Пример России доказал нам, что пролетарская революция возможна, и более того — народ нуждается в ней! — Доминик, разгоряченный парой порций пива, говорил, не понижая голоса, но в «Магнолии» подобные речи звучали регулярно, и посетители или поддерживали их, или не обращали на них внимания. — Иначе как новый режим смог выстоять, воюя одновременно с врагом внешним и внутренним? — Это не дает нам оснований думать, что их опыт может быть применим к нам без всяких поправок, — заметил Жорж, сдувая пену с только что поданной ему кружки; несколько белых хлопьев плавно опустились на щербатую столешницу и расплылись по ней мутноватыми лужицами. — «Мировая революция» — звучит весьма значительно, и, я бы даже сказал, грандиозно. Но осуществимо ли это на практике? Этот вопрос уже давно не дает мне покоя. — В этом твой недостаток, Жорж, — заметил Жиль; получив от Жаннет щетку для одежды и долю сочувственного внимания, он пребывал в благодушном настроении и поэтому говорил с Жоржем покровительственно, а не ядовито. — Ты вечно во всем сомневаешься. — Dubito ergo cogito, cogito ergo sum, — пожал плечами Жорж. — О, да поди ты к черту со своей латынью, — Доминик, чье невежество в области древних языков было сравнимо с невежеством д’Артаньяна, допил свою порцию залпом и с такой силой поставил кружку на стол, что та чуть не раскололась. — Я вот что скажу: мы тут сидим и болтаем впустую о том, чего толком не знаем. Надо поехать в Россию, увидеть все своими глазами! Жорж поперхнулся. Он знал по опыту, что голова Доминика полна идей разной степени безумности; а еще он знал, что Доминик обладает трудно объяснимой способностью заражать этими идеями окружающих. Он попытался прикинуть, во сколько обойдется им троим такая поездка и что с ними сделает ректор, если узнает об этом. Выводы в обоих случаях были неутешительны. — Где ты столько денег возьмешь? — если Жиль тоже подумал о ректоре, то финансовый вопрос взволновал его куда больше. — Никакой стипендии не хватит. — Не все живут на стипендию и на то, что им присылают родители, — отрезал Доминик. — Можно наняться на работу. — А ты уверен, что у нас не будет проблем? — спросил Жорж. — Это не «Мою жизнь» в сливном бачке прятать, тут кое-что посерьезнее. — Я все продумал, — заявил Доминик не без гордости; из всей компании он был самым неказистым по сложению, и поэтому после третьей кружки его начинало порядком нести. — Можно раздобыть фальшивые документы и купить билеты. Для верности наклеим усы… Жорж, очень смутно представлявший это «раздобыть» (впрочем, он был уверен, что знания Доминика в этой области немногим отличаются от его собственных), представил, как каждый из их троицы будет выглядеть с усами, и, сдерживая подступающий смех, едва не опрокинул кружку себе на колени. — А ты знаешь, сколько сейчас стоят фальшивые паспорта? — Жиль, ревностно оберегающий свой статус старшего и лучше знающего жизнь, вскинулся тут же. — Ты даже не представляешь… — Мы заработаем! — воскликнул Доминик азартно. — Можно поступить в вечернюю смену на завод. Будем вести агитацию среди рабочих! — На тот, где нас чуть сегодня не сцапали? — с иронией переспросил Жиль. Но Доминику все было нипочем: — А почему нет? Я видел, у них на заборе висит объявление… Конечно, все эти планы так и остались романтическими мечтами. Доминика через полгода все-таки поймали с листовками и отчислили; Жиль, окончив курс, уехал преподавать в Лион. Он оставил Жоржу свой адрес, но когда тот решился написать, конверт с печатью «адресат выбыл» вернулся к нему через месяц. Жорж отошел от дел ячейки, осознав, что его влекли туда не столько идеи, в которых он находил все больше и больше прорех, недостач и условностей, сколько люди, чье общество он разделял с удовольствием. Погружаясь в историю политической науки, Жорж все больше разуверивался в мысли, что человечество способно создать некое совершенное общественное устройство, что все люди на земле могут быть счастливы и не испытывать ни в чем недостатка, что никто не будет подчиняться хищническому инстинкту урвать для себя побольше, оставив соседа обездоленным; наверное, за этим должно было последовать разочарование в людях в целом, но почему-то, открыв для себя простую истину о том, что мир был, есть и всегда будет неидеальным, как бы ни хотелось обратного многим величайшим умам, Жорж отнесся к ней равнодушно и даже с неким удовлетворением. Он понял, что смущало его в проектах Сен-Симона, Фурье, Жореса, Бланки, Маркса и прочих — они воплощали общественный идеал, но этот идеал был отрешен от действительности, лишен всякой жизни, при всей своей скрупулезной выверенности он казался совершенно застывшим. В юности Жорж считал, что безоглядная вера в идеал отличает истинного романтика, готового принести себя в жертву ради того, что никогда не случится; но со временем он как будто вырос из этого образа, как вырастают из старых привычек или из детской одежды. Впрочем, он так и не смог окончательно перечеркнуть чаяния и надежды своей молодости — поэтому, вспоминая о былых временах, чувствовал не отвращение к себе прежнему, а одну лишь ностальгическую снисходительность. *** Генерал презрительно отвернулся от телевизора, где только что закончили передавать утренний выпуск новостей. Манифестации продолжались; Париж ощетинился баррикадами. Несколько раз в кадр попадали лица зачинщиков, и на них не было написано ни тени отчаяния, только вдохновленная, исступленная радость. Наверное, как-то так Жорж в юности представлял себе идеальную революцию.