Они держались еще день. Жорж в конце концов привык и к разрывам бомб, и к грохоту пушек — они слились для него в ничего не значащий фоновый шум, на который при желании можно было не обращать внимания. Он не мечтал уже ни о победе, ни даже о том, чтобы его самого не убили — только о том, когда все стихнет, когда можно будет растянуться в полный рост на жесткой походной кровати, расслабить все тело, особенно руки, которые сводило судорогой от постоянной необходимости держать наизготовку оружие. Врага он так и не увидел, только самолеты, что проносились над Сюлли-сюр-Луар — черные хищные тени, несущие с собой смерть. Горизонт был в огне, и вечерами было светло, как днем; казалось, земля раскалилась настолько, что от нее самой поднимается дым, от которого тяжело спирает в легких, а горло наполняется кашлем. Связи с высшим командованием, как слышал Жорж, почти не было; война была проиграна, и об этом говорили почти в открытую, но сражение продолжалось, и никто как будто и не думал его прекратить. Жорж и не думал уже, что выберется, просто курил сигарету за сигаретой, отупело гадая, какая из них станет для него последней. Больше никаких мыслей в его мозгу практически не осталось — эти несколько летних недель выжгли их, пожрали и перемололи в пепел, словно лесной пожар. — Эй! Я сумел поймать Лондон! Ужин закончился, но солдаты не торопились покидать столовую, в том числе и Жорж, который сидел чуть невдалеке от товарищей, возившихся возле радио. Они тоже устали, как и он, но еще проявляли какую-то волю к жизни: вот, например, стоило одному из них настроить хрипящий приемник на новую волну, как все с интересом потянулись к нему, будто оттуда могло прозвучать что-то новое, а не то, к чему все успели привыкнуть. — Срочное сообщение, — сказал диктор, и собравшиеся вокруг приемника притихли, как по команде. — Говорить будет генерал де Голль. Фамилия была Жоржу не знакома, но он на всякий случай навострил уши. Петен уже выступал сегодня днем, говоря о необходимости сложить оружие; может, устами этого типа будет наконец объявлено о том, что война завершилась? Ни о чем больше Жорж в тот момент не думал — изможденный до крайней степени физически и душевно, он жаждал лишь одного: хоть крошечной передышки. — Лидеры, которые на протяжении многих лет стоят во главе французских армий, — донесся из динамика четкий, уверенный голос, — сформировали правительство. Это правительство, ссылаясь на поражение наших армий, вступило в контакт с врагом, чтобы остановить боевые действия… Жорж слушал и не верил своим ушам. — Он сошел с ума, — вырвалось у него, но никто его не услышал. Остальные столпились возле приемника, ловя каждое произнесенное слово, и Жорж с изумлением видел, как на их лицах проступают, прорываются, как луч солнца сквозь беспроглядные тучи, воодушевленно-решительные выражения. — Но разве последнее слово уже сказано? Разве надежда должна исчезнуть? Разве это поражение окончательно? Нет! Жорж не выдержал. Вскочил со стула, воскликнув в сердцах: «Какая еще, к черту, надежда?» и, не заботясь о том, какое впечатление могли произвести его слова, поспешно вышел прочь, на свежий воздух: пусть там все еще рыскал невидимый враг, пытающийся его убить, но там по крайней мере не было невидимых генералов, не меньше желающих его крови. «Хватит», — сказал себе Жорж, чтобы уничтожить любые возможные колебания на корню. Просто, наверное, говорить о надежде тогда, когда сидишь в студии радиовещания на другой стороне пролива, когда не вынужден растягивать на весь день одну порцию отвратительного даже на вид сухого пайка, когда не видишь ежедневно и ежечасно, как люди стремятся спастись от смерти и поэтому убивают друг друга. Жорж вспомнил окровавленные тела, которые после очередной бомбежки оттаскивали с дороги и бросали у обочины так же, как издохших лошадей, вспомнил пахнущий порохом холод ружейного ствола у своей щеки (стрелять было не в кого, но требовалось быть готовым), вспомнил тошнотворное, паникой отдающее чувство собственного ничтожества перед лицом того, что назовут позже историческим событием — и при мысли, что все это может продолжиться с ним, его замутило. «Хватит», — повторил он и, с трудом перебирая ногами, пошел к зданию склада, оборудованному под казарму. У него не оставалось сил, чтобы во что-то верить. *** ᅠ Через пару дней полк вступил в Лимож — там их разместили в чуть лучших условиях, и Жорж, отвоевавший себе крошечную комнатку в здании местного общежития, наконец-то смог нормально помыться, сменить белье и даже поспать. Война была проиграна, правительство запросило перемирие, которое должны были подписать со дня на день. В округе больше не стреляли, не гудели двигатели и не свистели бомбы — сама природа, казалось, погрузилась в сон, пользуясь долгожданным затишьем. Что будет теперь? Этот вопрос, конечно, в той или иной степени волновал каждого. В том, что старый, привычный всем мир обратился в руины и никогда не будет восстановлен, сомневаться не приходилось; что до нового мира, никто пока не знал, по каким законам придется существовать в нем. То было время безвременья, пугающего не меньше, чем любая катастрофа, и Жорж, благодаря отдыху и сну вернувший себе способность размышлять, не находил себе места, пытаясь вообразить грядущее будущее. Будет ли возможно для него вернуться в Париж? Вернуться к работе? Сможет ли он найти Клод? Она говорила, что попробует найти убежище в Бретани, в доме своих родителей — все ли с ней в порядке? Последнее письмо от нее Жорж получил около двух недель назад — далее любые контакты прервались. «Что ж, все наступающие проблемы стоит решать в порядке их наступления, — убеждал он себя, сидя на бордюре возле входа в общежитие и глубоко затягиваясь сигаретой. — Пока не объявят демобилизацию, я все равно шагу отсюда не смогу ступить. Потом, когда весь этот кошмар закончится, надо будет…» — Жорж! Жорж! Уже второй раз за эти дни с Жоржем случалось что-то, что заставляло его усомниться, что слух его не обманывает. Теперь он со всей ясностью слышал Клод, зовущую его по имени — голос ее при этом приближался, и Жорж, повернув голову в его сторону, обмер, издал непонятный нечленораздельный звук и выронил сигарету. Это действительно была Клод — чуть не отталкивая редких прохожих, имевших несчастье попасться ей на пути, она бежала к Жоржу со всех ног. На секунду ее развевающееся платье исчезло за спинами солдат, в этот момент переходивших улицу; тогда Жорж кое-как поднялся, решив побежать ей навстречу, но смог сделать только несколько неверных шагов, прежде чем она оказалась перед ним, и они рухнули в объятия друг другу, исполненные одновременно и болью потери, и радостью обретения. — Клод, — пробормотал Жорж, беспорядочно целуя ее волосы, ее лицо, все еще не веря, что она здесь, каким-то непостижимым уму образом оказалась рядом, — как ты… как ты сюда… — Ты не писал мне! — сказала она, торопясь заглянуть ему в глаза, точно желая убедиться, что перед нею — действительно Жорж, а не кто-то, принявший его облик. — Я не получала писем, я не могла больше оставаться на месте, я так боялась! — Но как ты… — Взяла отцовскую машину. Здесь в округе, за Ангулемом, уже что-то сооружают, там столько солдат… но мне удалось проскочить. Я сказала, что еду к мужу, и немцы меня пропустили. — Ты поехала одна? — Жорж все еще отказывался понимать, что такое возможно. — Ты хоть представляешь, в какой ты была опасности? — Явно не в большей, чем ты, — ответила Клод, чуть отстраняясь, чтобы оценить его внешний вид. — Я думала, тебя ранили, или… или… — Все в порядке, — поспешил прервать ее Жорж, услышав, как голос ее дрожит, когда она начинает говорить о том, что больше всего ее пугало. — Ранен я не был. Даже шрамами не могу похвастаться. Видишь, — он начал смеяться, нервно и неуверенно, потому что слишком отвык от смеха за последние дни, — от этой войны решительно никакой пользы. — Зато ты ужасно похудел, — критически ответила Клод. — Вас что, держали здесь впроголодь? Жорж только вздохнул: — Со снабжением была беда… впрочем, со всем остальным тоже. Но… это уже не важно. Совсем не важно. Ведь ты здесь. А война закончилась. — Война не закончилась, — вдруг возразила Клод, и Жорж вздрогнул, — разве ты не слышал… — Слышал, но… — он замялся, тщетно пытаясь подобрать определение тому, что чувствует, — давай поговорим об этом позже. Клод не настаивала — но заговорила об этом вечером того же дня, когда они лежали вместе с постели, и Жорж, закрыв глаза, прислушивался к успокаивающему теплу, что даровала ее ладонь, гладящая его по груди. Он был в шаге от того, чтобы погрузиться в сон, но Клод не дала ему этого сделать — над самым своим ухом он услышал ее осторожный вопрос: — Ты хочешь поехать в Лондон? Может, в другой момент Жорж снова принялся бы задумываться, уходить от прямого ответа — но не сейчас, когда он был полностью во власти умиротворения, которого так долго ждал.