– Я был у Магистра, – сказал он, – и там меня ждал неприятный сюрприз. Оказалось, что глава Надзора время от времени отпускает полетать своих пленных крагхов и один из них был свидетелем нашей с тобой романтической прогулки. Может быть, не видел, но запах запомнил. Теперь Магистр заставляет крагха всех обнюхивать, чтобы найти предателя. Тонкие руки Алайны задрожали, да она вся затряслась, словно листок на ветру. – И что же теперь? Мариус пожал плечами: – Не знаю. Но дело в том, что проверку я прошел. Тот крагх меня обнюхал тщательно, судя по всему, узнал и… соврал магистру. – Отчего бы? Он вздохнул, положил голову на плечо девушке. – Не знаю, птичка. Но, похоже, он почуял твой запах на мне, потому что попросил тебя беречь. Очень тихо, знаешь ли, но вполне членораздельно. Отсюда напрашивается вопрос: кто ты, Алайна Ритц? Как оказалась в Роутоне? Судя по всему, в твоей сохранности заинтересованы… – Значит, в дом проник крагх Магистра? – тихо спросила она. – Если кто-то хочет меня защитить, то кто тогда хотел убить? Да и меня ли? Мариус с наслаждением вдыхал ее запах, свежий, с нотками яблок и жимолости. Хотелось закрыть глаза и сидеть вот так, не шевелиться, не думать ни о чем. – В дом залез крагх из-за Пелены, – уверенно ответил он, – все, что у Магистра, с ошейниками. – Как и я, – грустно отозвалась Алайна. – Если я его сниму, это будет совсем… вызывающе. Я не могу его снять, милая. Если тебя увидят без него, возникнут уже серьезные вопросы у того же судьи. – Я понимаю, – прошептала она и поникла. – Ну, не печалься. Что-нибудь да будет. Правда, надо всем этим заниматься осторожно, чтобы самим уцелеть. – Магистр не тот, за кого себя выдает? – И в серых глазах блеснула сталь. – Еще рано делать выводы. Я слишком мало знаю о том, что происходит. – Я начала рисовать того мужчину, что был на алтаре в башне, – сказала Алайна. – Не уверена, что получится идеально, но сходство точно будет. У меня хорошая память. – Ну вот и умница. Возможно, кое-что прояснится из твоего рисунка. Возможно, я где-то встречал этого человека. Ему внезапно захотелось прижать ее к себе покрепче, эту птичку. Но взял себя в руки. – Что ж ты не ешь конфеты? Ну-ка, давай. Сам взял одну, всю в золотистой пудре, поднес ее к губам девушки. Она послушно приоткрыла их, цапнула конфету зубами и зажмурилась. – Вишня в ликере. – Люблю и то, и другое, – сказал Мариус. Мелькнула мысль, что ему бы сейчас точно не помешала бы рюмка-другая чего покрепче, особенно после встречи с Магистром. А потом он выбросил из головы все мысли, подался вперед и легонько поцеловал Алайну. Восхитительный, просто восхитительный вкус вишни и сладкого ликера на ее губах. Не спугнуть бы… Но, похоже, птичка немного освоилась и даже положила руку ему на плечи, приобнимая за шею. Мариус застыл, прижимаясь лбом к ее лбу. Она его обняла! – Позволь мне тебя поцеловать, – прошептал быстро, – по-настоящему поцеловать. Хочу сделать тебе хорошо. В ее взгляде мелькнула тревога. Мелькнула – и утонула в бесконечной графитовой глубине. Алайна медленно кивнула. Рядом с ней он делался сам на себя не похож. Мозги выключались, как будто кто-то накрывал колпаком плошку с лайтерами. И воцарялась тьма – приятная, бархатная, пряная, с привкусом сладких яблок. Во тьме этой… Ох, что там творилось, в этой тьме! Это не имело ничего общего ни со здравым смыслом, ни с полученным воспитанием, ни с привычной сдержанностью. Даже с Ровеной, которую, как считал, искренне любил, такого никогда не было. С Ровеной, выходит, вообще все было чисто механическим, не затрагивающим ничего в глубине. Ну да, красивая женщина с красивым телом. Восторг, восхищение, вполне естественное желание обладать. И все. А рядом с этой птичкой Мариус окончательно терял себя самого, растворяясь в сладкой тьме, уподобляясь несомому ветром листку. Что она с ним сделала, Алайна Ритц? Когда успела? Что такого было в ее мягких, совершенно непорочных, но при этом таких развратных губах? В ее легких руках? В ее запахе? Он не знал и не хотел знать. Только удивлялся тому, как быстро и незаметно все это произошло с ним. Со стражем Надзора, который ненавидел всех двуликих этого мира. Мариус честно старался не распускать руки. Просто целовал Алайну, глубоко, нежно, насколько получалось. Но каким-то образом рубашка девушки расстегнулась, и вдруг Мариус понял, что его синяя птичка уже просто распластана спиной на скамье, стискивает побелевшими от напряжения пальцами полированные доски. Глаза Алайны были закрыты, ресницы трепетали, с полуоткрытых губ срывалось рваное дыхание, перемежаемое тихими стонами наслаждения. А сам он, срываясь в кромешный мрак, ласкал ее грудь губами, языком, шалея от запаха девичьего тела, от ощущения бархатной кожи под подушечками пальцев. И хотелось большего, раздеть ее до конца, раздвинуть стройные бедра и наконец сделать ее своей, навсегда. Но так было бы неправильно. По крайней мере, не здесь, не в этой беседке и не на скамейке. Или все же?.. Когда он добрался до застежек ее штанов, Алайна дернулась всем телом, посмотрела на него затуманенным взглядом. – Пожалуйста… И было неясно, что – пожалуйста. То ли остановиться, то ли продолжать. Она что-то еще пискнула, но Мариус просто закрыл ей рот поцелуем, а сам, скользнув рукой под жесткую ткань старых штанов, нащупал тонкие батистовые панталончики. – Не надо, – пробормотала Алайна, дыша тяжело, кое-как упираясь руками ему в грудь. – Я тебе ничего дурного не сделаю, – шепнул он, стараясь не сорваться, – не бойся. Но если ты скажешь, я остановлюсь. Да, нет – выбор всегда за тобой. Она замерла и напряглась, словно струна. – Да, – сорвался полувздох-полустон, – да! И обмякла, когда его пальцы нашли то самое сокровенное, которое было совершенно готово принять его. – Ш-ш-ш, моя птичка. Ты такая сладкая. Я хочу, чтобы тебе было хорошо со мной. Разве я так много хочу? Несколько мучительно-медленных движений пальцами – и тело Алайны резко выгнулось дугой, ее глаза широко распахнулись, с губ слетел вскрик. А потом она внезапно расплакалась так горько, что Мариус вмиг спустился с небес на землю, совершенно забыв о том, что у самого в паху болезненно ныло. – Что? Что такое? Ну, Алечка, что случилось? Тебе разве было больно? Сгреб ее в охапку, прижал к себе и принялся укачивать, как укачивал свою маленькую сестричку. – Я свинья, – заключил он, – прости меня, маленькая. Но когда я рядом с тобой, мне трудно сдерживаться. Мне постоянно тебя хочется трогать, во всех местах. Да, вот такая я скотина. Алайна всхлипнула и мотнула головой. – Ну скажи. Скажи, что думаешь обо мне, – выдохнул он ей в макушку. – Не надо было, да? – Нет, – прошептала она горестно. – Нет, я сама хотела, но не думала, что это будет так… сладко. – Ты не будешь меня бояться. – Он прижал ее к себе еще крепче. – Тебе будет со мной хорошо, маленькая птичка. Если ты захочешь. Обещаю. А остальное мы одолеем. И он был совершенно уверен в том, что говорил. Алайна вздохнула, обхватила его руками за шею и зашептала на ухо: – Я верю тебе. Верю. И мне правда хорошо с тобой. Просто все так странно… Я не думала, что так будет. В особняк они вернулись, когда солнце уже село. А до этого просто разговаривали, как могли бы разговаривать очень близкие люди. У Алайны все еще краснели уши, но она хотя бы не боялась смотреть в глаза Мариусу, а он тонул в бесконечной, хрустально-чистой глубине ее глаз и чувствовал себя таким же счастливым, каким был в далеком детстве. Но пришлось вернуться. По возвращении Мариуса ждал неприятный сюрприз: в гостиной, откинувшись на спинку кресла, его ждала Ровена. Заплаканная, растрепанная и злая. Она вскочила на ноги, едва завидев его, обожгла ненавидящим взглядом Алайну. – Мариус! – картинно заломила руки. – О Пастырь, где ты был? У моей кареты сломалась ось в двух шагах отсюда, а до Роутона далеко… Я могу переночевать у тебя? – Я пойду, ниат Эльдор, – упавшим голосом проговорила Алайна и удалилась. Мариус с досадой уставился на Ровену. Какого крагха ей надо? Испортить такой прекрасный вечер! – Я не принимаю гостей, – ответил сухо, – а тебя дома ждет муж. – Муж… – Ровена зло сверкнула глазами. – Попрекаешь меня мужем? А между прочим, я до сих пор храню твое кольцо! Она подошла ближе и гордо продемонстрировала перстень с раухтопазом. – Конечно, хранишь, – согласился Мариус, – еще б ты золото с камнями выбрасывала! – Дело не в золоте, – Ровена высокомерно вскинула подбородок, – дело в уважении и памяти. – Вот прямо в уважении! – хмыкнул Мариус. Ему совершенно не хотелось препираться с женщиной, которую – хвала Пастырю – наконец начал забывать. Но выгонять ее в ночь тоже казалось нехорошим решением.