Салтнер[25] 1 Я распахнул дверцу, не дожидаясь, пока заглохнет мотор, и вихрем ворвался в дом. Аннелизе сидела посредине салона, в моем любимом кресле. Я поцеловал ее, не говоря ни слова. От нее пахло кофе и железом. Клара заглянула в комнату и бросилась Вернеру на шею. — Мама та-ак кричала, — сообщила она. — Уж наверное, не без причины, — отозвался Вернер. — Она та-а-ак сердилась, — зашептала Клара, — говорила такие плохие слова. Особенно одно, как его… — Клара! — Аннелизе нечасто обращалась к девочке таким резким тоном. — Иди к себе в комнату. — Но я… — возмутилась та, и личико ее сморщилось. — Почему бы нам не испечь штрудель? — вмешался Вернер, погладив Клару по щеке. — Разве ты не хочешь научиться печь штрудель так же, как твоя бедная бабушка? — Бабушка Герта? — Клара просияла. — Та, которая теперь на небе? Конечно хочу. Вернер взял ее за руку и увел на кухню. Только тогда Аннелизе заговорила: — Ненавижу. — Кого? — Всех. — Успокойся. — Успокойся?! Я поскреб шрам над бровью. — Просто хотелось бы знать, что стряслось. Она расплакалась. То были не тоненькие всхлипы, надрывавшие мне душу в тот день, когда я поклялся взять творческий отпуск на год. То были яростные рыдания. — Я пошла к Алоизу, хотела купить немного консервов, банку-другую солений. В прогнозе по радио обещали снег, и… — она шмыгнула носом, — на меня накатило что-то вроде синдрома белки. Мама всегда делала запасы перед тем, как выпадал первый снег, ведь никогда не знаешь, как оно повернется. А потом… Раз она заговорила о матери, подняв запретную тему, видимо, случилось что-то в самом деле серьезное. — Я стояла за полками. Ты ведь знаешь магазинчик Алоиза, представляешь, сколько там всего нагорожено? — Я покупаю там сигареты. — В какой-то момент слышу, как Алоиз и Луиза Вальднер… — Бабища, которая принесла нам песочный пирог с черникой, когда меня выписали из больницы? — Она самая. — О чем они говорили? — Чесали языком. Я закрыл глаза. — Что они сказали? Она ответила еле слышным шепотом: — Что это ты во всем виноват. — А потом? — сухо осведомился я. — Потом? Потом я вышла из-за полок. И давай их костерить. А эта хавронья сказала: ты, мол, языком-то трепать сильна, но всем ясно, что твой муж — убийца. Убийца. Вот именно. Убийца. — И?.. Аннелизе широко раскрыла глаза: — По-твоему, что я должна была сделать? Я забрала Клару и ушла. Господи боже мой, будь моя воля, я бы им выцарапала глаза. И знаешь, что я тебе скажу? Жаль, что я их не прибила. Сначала ее, потом этого… — Она зарыдала. — Мне жаль, мне так жаль… — Не переживай. Ничего страшного. Люди… сама знаешь, каковы они. — Госпожа Вальднер… Она прочла молитву на похоронах моей матери. Мне пришел на память рассказ Вернера. То, что госпожа Вальднер сказала обо мне, — цветочки по сравнению со слухами, какими делились любезные обитатели Зибенхоха над могилами Эви, Курта и Маркуса. Я крепко обнял жену. — Как это восприняла Клара? — Ты ее можешь понять, нашу девочку? Я улыбнулся: — Я понимаю только то, что люблю ее. Этого довольно. 2 Остаток дня я вел себя терпеливо, раскованно и абсолютно неискренне. Помогал Кларе месить тесто для штруделя, весело болтал с Вернером, который чистил яблоки. Я целый день был тем, что называется cool[26]. Когда восхитительный аромат сладкого пирога заполнил кухню, а Вернер собрался уходить, я, воспользовавшись случаем, предложил подвезти его до Вельшбодена. — Хочешь услышать конец истории? — спросил он, когда мы сели в машину. — Лучше побыстрее вернуться к Аннелизе. Загляну к тебе вечерком, если не возражаешь. Когда мы приехали, Вернер сказал: — Только не делай глупостей, Джереми. Я попрощался, дал задний ход, выехал из имения и на полной скорости направился к крошечной лавочке Алоиза. Я не собирался делать глупости. Я просто хотел дать ему в морду. Меня остановило сверкание проблескового маячка в зеркале заднего вида. 3 Лицо, показавшееся в окошке, было мне знакомо, как лица почти всех деревенских жителей, но, как и во всех остальных случаях, имя припомнить не удавалось.