— Это всегда… так? — откровенно смущаясь, но все же спросила у кесаря. — Только если любишь, — отводя влажную прядь с моего лица, тихо сказал он. — Искренне сомневаюсь, — скептически сообщила я, припомнив все рассказы об это Лоры. Но кесарь усмехнулся, покачал головой и сказал: — У меня было много женщин, нежная моя, но одно прикосновение к твоим губам, затмило все, что я испытывал когда-либо. А уже следующее прикосновение укутало нас обоих по пояс теплым белым меховым одеялом, и я только тогда поняла, насколько замерзла без объятий пресветлого. Кесарь обнял чуть сильнее, согревая, и вдруг тихо спросил: — Почему ты решила, что я убью Грахсовена? Вопрос был очень неожиданным. Подтянув покрывало так, чтобы прикрыть грудь, я нервно облизнула губы и язвительно поинтересовалась: — А в чем конкретно я была не права? Взгляд Араэдена стал откровенно осуждающим, и кесарь произнес: — Ты знала, что для Мейлины Грахсовен практически как сын, неужели ты действительно думаешь, что она бездействовала бы зная, что ее мальчик умрет? Я полежала, пристально глядя на мужа, который после всего этого был уже полноценно-полномасштабно мужем, помолчала, несколько секунд, вспоминая все события того жуткого жертвоприношения, и в итоге спросила: — А ты не собирался его убивать? — Собирался, — совершенно спокойно, со спокойствием воистину присущим Ледяному Свету ответил кесарь, — но оживить его мне было бы на порядок легче, чем тебя, и Мейлине было известно об этом. Глядя в ледяные глаза супруга, мрачно уточнила: — Ты издеваешься? Легкая улыбка на губах, взгляд, в котором было столько нежности, что у меня перехватывало дыхание и неожиданно насмешливое: — Динар — ракард. Для него честь и долг жизни значат гораздо большее, чем ты можешь даже представить. И именно долг заставил его, оставив детей и потомков, упорно продолжать искать путь к тебе. Это был его долг чести, нежная моя. Долг, который не позволял ему жить в той действительности, что стала его реальностью. Если бы ты не вмешалась в ритуал, айсир Грахсовен вернулся бы к жизни на руках Мейлины, не чувствуя себя ни виновным в своей смерти, ни обязанным вопреки всему и всем отыскать тебя среди миров. Я почувствовала, как мои глаза наполняются слезами. Судорожно сглотнув, заставила себя прекратить думать о том храме, ржавом мече Мрано в моей груди и боли, ошеломившей, едва я пронзила себя насквозь. К дохлым гоблинам! Я заставила себя забыть о прошлом, потому что сейчас на порядок важнее было настоящее и вопрос, который я не могла не задать: — Мой кесарь, и почему ты говоришь мне об этом только сейчас?! Выражение лица пресветлого императора практически не изменилось, лишь вновь заледенел взгляд, когда Араэден спокойно ответил: — Ты верила в его любовь, я не хотел делать тебе больно, нежная моя. Благими намерениями… — А что изменилось сейчас? — прямо спросила я. Легкая полуулыбка, ледяной взгляд и убийственно спокойное: — Я предупредил, Кари. Ты сделала выбор. Я отвернулась, кесарь мгновенно прижал к себе, не позволяя забыть ни на мгновение о том, что он рядом, и уже навсегда. Коснулась пальцами его обнявшей мою талию ладони, скользнула пальцами по его руке, венам на ладони, пальцам… Мне оказалось неимоверно сложно это принять, то, что мы теперь вместе, и не как временные союзники, вынужденные супруги или единая команда, а мужчина и женщина… Дохлый гоблин, да я как-то еще себя и женщиной не воспринимала вовсе. — Понимаю, что сложно, — он наклонился, прикоснулся губами к моим волосам, мягко переместил поцелуй на висок, и ниже, скользнув по щеке. — Ты действительно понимаешь, как сложно быть женщиной? — съязвила я. Усмехнулся, нежно поцеловал. И я бы таяла в его объятиях, да что там говорить уже один раз растаяла, и даже не раз, но… это пресловутое «но»… у меня было какое-то четкое ощущение, что я перешла на сторону зла. — И как? – поинтересовался кесарь. — На стороне зла? Удобненько, — призналась я, — матрас хороший… Обстановка правда, пугающая. И тихо спросила: — Как ты жил здесь? Не то чтобы я ожидала ответа, зная кесаря, но он все же ответил и я вздрогнула от его тихого: — Как зверь. Он помолчал, переплетая наши пальцы, нежно поглаживая, и явно с трудом подбирая слова. — С большим трудом, — усмехнулся кесарь. Нежно поцеловал, скользнул губами по щеке вниз, остановился, целуя плечо, а затем тихо спросил: — Хочешь, я расскажу тебе сказку? — Очень хочу, — даже не ответила, скорее попросила я. Араэден усмехнулся, вновь прикасаясь губами к моей коже, и начал рассказывать: — Давным-давно, примерно тридцать два года по летоисчислению этого мира, на свет родилось чудовище. Плод слабости не сумевшего защитить свою женщину мужчины, и результат насилия того, кто любил причинять боль. Чудовище родилось прежде, чем покинуло тело матери. Оно начало осознавать себя раньше, с трудом сохранив разум среди тысячи чужих наполненных эмоциями ненависти мыслей. О том, что его уничтожат, едва он родится на свет, монстр знал. Знал со всей отчетливостью. Даже знал как. Кесарь умолк, его пальцы почти невесомо прикоснулись с к моим, после сжали и Араэден продолжил: — До отрубания головы мой номинальный отец не додумался, нежная моя, но все остальное испытал с лихвой. — Дилетант! — своеобразным образом попыталась поддержать я супруга. — И не говори, — улыбнулся он. Некоторое время мы молчали, я молчала даже мысленно, с замиранием сердца ожидая продолжения, но кесарь молчал. Он очень долго молчал, затем продолжил: — Чудовища взрослеют быстро, еще быстрее учатся давать отпор. Когда император Эрадараса понял это, монстр был заточен в башню, две стены вокруг нее образовывали три круга защиты, которую, по мнению эларов пересечь не был способен никто. Но чудовище превратило клетку в логово, крайне защищенное, неприступное логово. И выцарапало себе еще семь лет жизни. Я судорожно выдохнула. Жалости не было, было четкое понимание – они просто плохо знали кесаря. Они его очень плохо знали. Я бы даже сказала — совсем не знали. Потому что то, что для всех будет глухой стеной, кесарь превратит в ступеньку. Просто очередную ступеньку наверх. И станет еще выше, в то время как его враги останутся на прежнем уровне. — Да, — подтвердил Араэден,- ты понимаешь. Я понимала… не уверена, что мне было от этого легче, но с другой стороны — кесарем можно было восхищаться. Просто бесконечно восхищаться, четко осознавая — такие как он, не подстраиваются под окружающую действительность, они эту действительность ломают и выстраивают по собственному желанию, и для себя. «Мир принадлежит мне!»… — Надеюсь, мой кесарь, номинальный отец погиб столь же мучительно, как и фактический, — прошептала я. — Мучительнее, — Араэден продолжал нежно целовать мое плечо, — дети более жестоки, любовь моя, и если в сражении с Властителем Ночи мне пришлось именно сражаться, то уничтожение императора Эрадараса являлось чем-то сродни избиению младенца… — Ну, если так посмотреть, это фактически была месть младенца, — улыбнулась я. — Фактически, — выдохнул кесарь. И замолчал. — Что было дальше? — тихо спросила, прикоснувшись к его пальцам. — Борьба, — ответил вполне ожидаемое Араэден, — за власть, за империю, за народы, что присягнули мне в верности, за единство Эрадараса, на тот момент состоявшего из самостоятельных Великих Дворцов. И неизменное противостояние тех озаренных светом, кто не считал равным себе выродка Властителя Ночи. И Тэнетр воспользовался этим, начав полномасштабное вторжение. Гоблины недобитые! В смысле уже добитые, к счастью Арахандара добили, и как же меня это радует. Все остальное, правда, не очень… — Рассказать тебе другую сказку, нежная моя? — насмешливо поинтересовался кесарь. — Угу, про вождя, очень выносливого, который всех фактически… — Спошлишь? — Нет, не буду, — я даже натянула покрывало повыше, прикрываясь под взглядом кесаря, в смысле прикрывая грудь, и тут на память пришел ну очень памятный момент, когда кесарь касался обнаженной груди Аршхана… — Не смей! — прошипел император. — Выглядело очень эротично, — все-таки съязвила я. — Едва ли, — не согласился муж.