– Почему? Мужчина поднялся. – От любви мы становимся такими дураками, – сказал он, и полупрозрачный силуэт замерцал и исчез. Впервые за шесть месяцев я приподнялась и села. Опустив ослабевшие ноги на пол, я попробовала пройти нетвердым шагом через комнату к окну. На фоне темного неба стоял клен, его голые ветки трепетали на холоде. Я посмотрела вниз на дорогу, зная, что всего через несколько часов по ней пройдет Роуи. Я прочитала каждое из его писем так много раз, что казалось, слова навсегда отпечатались у меня в мозгу. Я знала, что во втором письме он сделал ошибку в слове «существование», написав «а» вместо «о», а в четвертом – забыл поставить хвостик над «й» в слове «давай». Я спала с ними, не положив под подушку, а сжимая в руке, и если потела во сне, влага с моих ладоней смазывала чернила. Я многократно перечитывала и последнюю строчку из письма, полученного пару дней назад, – заключительного письма Роуи перед приездом домой, – пока слова не потеряли своего значения у меня в голове и понятны были только одному сердцу. Ава, я любил тебя раньше. Позволь мне любить тебя и сейчас. Глава двадцать шестая В своей комнате через коридор бабушка глубоко спала и видела сон. Она вновь оказалась в Борегардовом «Манхэтине», в квартире с кухонной мойкой из треснувшего фарфора и комодом с ящиком, где когда-то спала новорожденная Пьерет. Брат и сестры сидели за деревянным столом и ждали ее с целыми и невредимыми лицами и телами: лицо Рене снова было прекрасно, сердце Марго исправно билось под прочными ребрами, Пьерет распушила свои ярко-желтые волосы. Рене встал, обхватил Эмильен руками, одним движением поднял в воздух и опустил на стул между сестрами. – Мы ждали тебя. – Марго указала на две колоды карт посередине стола. – Никто из нас не помнит, как играть в безик. – В безик нельзя играть вчетвером, – отозвалась Эмильен. – Ты имеешь в виду пинокль. Пьерет сморщила носик. – Какая разница? Эмильен стасовала карты, поражаясь подвижности своих пальцев, упругой коже на руках. Оторвавшись от игры, она обернула локон своих густых волос вокруг пальца, любуясь черным цветом, который с годами стал седым, а потом белым. На ногах у нее были черные туфли на шнуровке, а на голове – шляпка-клош, разрисованная красными маками. – Мне эта шляпка никогда не нравилась, – рассуждала Пьерет. – А ты мне больше нравилась, когда была птицей, – ответила Эмильен, и все четверо рассмеялись. Эмильен вынырнула из забытья. В темноте она с трудом различала в спальне размытые очертания: выгоревшая свадебная фотография, стоящая на прикроватной тумбочке, розовое кресло с прилипшей сбоку кошачьей шерстью и сидящий в кресле мужчина с прекрасным, как и прежде, лицом. – Никто из нас не помнит, как играть в безик, – сказал Рене. – Наверное, ты имеешь в виду пинокль. – Эмильен потянула за металлический шнурок лампы у кровати, и по комнате разлился мягкий свет. – Разве? – Думаю, да. – Эмильен поднялась с постели и тряхнула своими темными волосами, распустив узел, который она больше не будет носить на затылке. Взяв Рене под руку, она легонько сжала его ладонь своими молодыми подвижными пальцами. – Нам бы очень хотелось, чтобы ты сыграла что-нибудь на клавесине, – сказал он, выводя ее из комнаты. – Правда? Что ж, думаю, это было бы чудесно. Я выглянула в коридор и удивилась тому, что он пуст. Я ведь отчетливо слышала кого-то. Я вышла за дверь своей комнаты на цыпочках, каждый шаг отдавался длинным жалобным скрипом. Остановившись, я прислушалась к ночным звукам нашего дома: механическому урчанию спящего у меня под кроватью кота, мягкому шелесту длинной шерсти на лапах Труве, когда он бегает во сне. Слышался отдаленный гул холодильника внизу, мамино тихое дыхание из спальни в конце коридора. Из-под двери бабушкиной комнаты лился мягкий свет. Я направилась туда. Медленно повернула дверную ручку. Зажмурившись от света, я увидела Эмильен под одеялом на кровати с четырьмя столбиками. Глаза закрыты, белые волосы разметались по подушкам, губы чуть приоткрыты, будто она собиралась что-то сказать. Наклонившись, я прижала лицо к ее лицу и решила не дышать, пока не почувствую ее дыхание на своей щеке. С трудом выдержав несколько секунд, я наконец выдохнула и прислонилась лбом к ее холодной щеке. Со времен Фатимы Инес на третьем этаже нашего дома никто не жил. Поговаривали, что там была ее комната и что ее призрак никого туда не допускает. Что стояло за этими выдумками, я узнала, когда нетвердыми шагами зашла в комнату. Приветствовал меня вовсе не призрак Фатимы Инес. На стропилах сидели птицы, и каждая с любопытством поворачивала голову в мою сторону, пока я шла мимо обветшалой кровати с балдахином, туалетного столика, лошади-качалки. Вдоль балок были гнезда, пол – в помете. Они переговаривались между собой на понятном им одним языке. Я оглядела этих странных птиц с большими, как у черной вороны, туловищами и маленькими, как у белого голубя, головками, отметив, что никогда раньше таких не видела. Ни в небе над домом. Ни на деревьях в саду. Ни в передней комнате у Натаниэля Сорроуза. Это были птицы Фатимы Инес – потомки тех голубей, которые вылетели из вольеров и произвели потомство с местными воронами. Почему-то они оказались более живучими, чем остальные птицы из нашей округи. От этого я как-то воспряла духом. Когда я отворила дверь и ступила на шаткую вдовью дорожку, птицы смолкли. Мне открылся весь Сиэтл – он светился под горсткой звезд. Полная луна бросала на землю мерцающий серебром свет. Босые ноги обжигало холодом, и я взглянула вниз на соседнее здание. Дом Мэриголд Пай стоял пустынный и заброшенный. Мэриголд нашли в одной из комнат второго этажа; она была похожа на Спящую красавицу размером с кита, а по подушке были рассыпаны засохшие крошки печенья. Пробудившись наконец ото сна, Мэриголд (которая худеть не собиралась) примкнула к бродячему цирку, который как раз проезжал Сиэтл. Остаток жизни она провела в качестве полюбившейся многими ярмарочной «Толстушки» в шатре, где с ней выступали «Человек-игольница» и Эррол, мальчик с копытами. Она часто присылала мне из поездок открытки. Позже, по случаю своей смерти, Мэриголд отписала мне дневник Натаниэля – его обнаружили в саду в ночь нападения. Много лет я не могла его открыть и еще дольше – прочитать. Фиолетовые цветы на высоких ножках постепенно заполонили двор. Сейчас, в декабре, медово-сладкий аромат лаванды наконец стал достаточно стойким, чтобы скрыть ужасную вонь гниющих в доме птиц. Все, что осталось от Натаниэля Сорроуза, – это поле фиолетовых цветов, черная отметина на тротуаре и горький привкус во рту при немногочисленных упоминаниях его имени. В Вершинный переулок завернула машина, которая заехала на подъездную дорожку дома Куперов. Из нее вышли две фигуры. Крупная, несомненно, принадлежала Зебу Куперу, значит, другая – Роуи. Я улыбнулась против своей воли. Я улыбнулась, отбросив опасения и возражения, разочарования в любви прошлого и будущего, потому что Роуи вернулся. То, что он мне писал, оказалось правдой. Неожиданно изнурительный груз после нападения сошел с моих плеч, когда я вспомнила еще одну его фразу. Тебе не обязательно нести его одной. – Теперь-то все хорошо? Да? Я обернулась и увидела двигающийся среди птиц полупрозрачный силуэт. На нем была зеленая накидка с капюшоном, которая когда-то скрывала от любопытных соседей густые брови и потрескавшиеся губы; та самая накидка, которой я прикрывала крылья. Я кивнула. Да, теперь все хорошо. Тогда призрак Фатимы Инес, махнув на прощание птицам, медленно испарился в ночи. Глава двадцать седьмая У кромки городского водохранилища, самой высокой точки в округе – холм в конце Вершинного переулка занимал второе место, – стоял белый домик. В нем, скрытом от глаз кленовой рощей, когда-то жили пожилая пара – муж и жена. По осени они целыми днями собирали с водной глади пятиконечные листья – оранжевые, золотые, красные – и прибавляли громкость радио, когда в это пустынное место приезжали юные влюбленные. Старики с улыбкой на губах задергивали шторы, отгораживаясь от темноты. Из чердачного окна белого домика была видна вся округа, и поговаривают, что именно из-за этого Джек Гриффит и приобрел его. Стоя под отвесами, Джек мог взирать на безмятежную гладь водохранилища, на то место, где на глазах у Вивиан Лавендер исчезла луна, на то место, где несколько месяцев назад циничные подростки столкнулись лицом к лицу с легендой, в которую не верили. Оттуда Джек видел все, что было построено на пожертвования маленькой Фатимы Инес де Дорес и ее брата-капитана: почту, аптеку, кирпичное здание начальной школы, лютеранскую церковь. Он видел пекарню Эмильен, куда местные жители заходили купить утренние булочки в сахарной глазури у работающей за стойкой индианки, где в воздухе вились ароматы корицы и ванилина, согревающие даже самые угрюмые сердца. Он видел новый полицейский участок и кучку одинаковых жилых домов, выросших после войны. Еще в конце Вершинного переулка он видел дом, выкрашенный под цвет блеклой могильницы. Опоясывала его белая терраса, а венчала башня с куполом. В комнатах второго этажа были огромные эркерные окна. По крыше шла вдовья дорожка с балконом, повернутым к Салмон-Бэю. Мне хочется думать, что, когда Джек Гриффит в ту самую минуту посмотрел наверх, он увидел, что на балкон шаткой вдовьей дорожки, идущей по верху дома Лавендеров, кто-то вскарабкался и фигуру окружила стая диковинных птиц, поющих странную песню на им одним понятном языке. Мне хочется думать, что он видел меня и видел, как развеваются на ветру размотавшиеся концы длинных бинтов и тонкие спутавшиеся локоны и как мелодичными волнами вздымается ночная сорочка. Мне хочется думать, что он видел, как я перелезла через перекладину шаткой вдовьей дорожки и оказалась на выступе, стоя на цыпочках и мягко касаясь перил за спиной. Возможно, он с тихой иронией заметил, что прежде никто так не походил на ангела. Мне хочется думать, что он ахнул при виде того, как размотанная груда бинтов обрушилась на землю и как на моей спине расправились два белоснежных крыла; крупные и мощные, они выгнулись дугой над моей головой. Но больше всего мне хочется думать, что Джек Гриффит – мой отец – улыбнулся, когда я отняла руки от перил за спиной и, взметнув крылья в усеянное звездами небо, воспарила в ночь. fin Благодарности Мне невероятно повезло, что меня поддерживают люди, без которых эта книга была бы не более чем выдуманный мир, в который я уходила во время пауз в разговоре. Бернадетт Бейкер-Боман, непревзойденный агент и литературная супербогиня, которая с самого начала поверила в Аву. Нет слов, чтобы описать, как мне посчастливилось иметь эту рок-звезду в качестве агента. Мой редактор Мэри Ли Донован, чьи неизмеримая преданность и благосклонность помогли этой книге стать тем, что она есть сегодня. Я очень благодарна всей семье Candlewick и Walker Books за их тяжелый труд, особенно Шерри Фатла, Джилл Эванс, Саре Фостер, Анжеле Ван Ден Белт, Трэйси Миракл и Энджи Домброски. Особое спасибо Пьеру Густафсону за невероятную работу над родословным деревом и Мэтту Резеру за дизайн суперобложки и обложки. Она намного красивее, чем я могла себе представить. Кроме того, большое спасибо необыкновенному агентству Chandler Crawford за то, что помогло вывести Аву в свет, а также Гретхен Стелтер, Нику Харрису и Кристин Манро за их неустанный энтузиазм и проницательность. Конечно, ничего этого не было бы без постоянной любви и поддержки со стороны родных и друзей. Большое спасибо Андреа Пари за приглашение к ее отцу в белый домик у водохранилища, когда мы учились в восьмом классе. Красота того места осталась со мной. Спасибо, Дэвид Сил, что сказал мне, что я уже писатель, когда я поведала тебе, кем хочу стать, и Уитни Отто, что посчитала мою книжку достойной прочтения. Лиз Бьюлоу, моему первому читателю, за твои выдающиеся способности, честность и все те поздние мозговые штурмы за суши и саке. Спасибо, мои девочки: Анна, Аннелиз, Карисса, Даффи, Марен, Меган, Нова, Реба, Ракель и Стефани – вы знаете меня лучше всех и все-таки любите. Вы самые необычные и замечательные люди на свете, и я каждый день благодарю вас за то, что вы есть. Моим прекрасным студентам – спасибо за то, что смешите меня, и за то, что считаете меня крутой, хотя все мы знаем, что это не так. Вы – свет в окошке. Моим родителям – спасибо за то, что дали мне стать человеком с богатым воображением (чтобы не сказать человеком, слегка оторванным от реальности). Это пошло мне на пользу. Моей irmã[67] Нишель – спасибо за то, что всегда говоришь, как есть, а также спасибо моей трехлетней племяннице Кэйлони, которая бы не простила свою tía[68], если бы та не поблагодарила ее в своей первой книге. И, наконец, спасибо моему Талисману за то, что он был прав. Я точно не помню, что ты сказал, но клянусь, что помню все остальное. Tenho saudades tuas[69]. xoxo[70] ЛЕСЛИ УОЛТОН родилась на тихоокеанском северо-западе. Ее дебютный роман «Светлая печаль Авы Лавендер» стал финалистом престижных премий William C. Morris Debut Award и Andre Norton Award, а также лауреатом премий PEN Center USA Literary Award и Pacific Northwest Book Award. Книга также вошла в списки лучших книг 2014 года по версии Publishers Weekly, School Library Journal, Boston Globe, Bustle, Hudson Booksellers, Amazon и многих других. Лесли живет в Сиэтле, штат Вашингтон, с двумя чихуахуа: мистером Дарси и Доком Холидеем. Официальный сайт Лесли Уолтон: www.leslyewalton.com * * *