— Ты просто любишь их, вот и не хочешь думать плохо. — Люблю. И они неплохие йофуры. Всё, что было до них, сохранили, а людей в йорде так и приросло за их пятнадцать лет, — возразила я. — Это потому что на их счастье не было ни неурожаев, ни эпидемий, ни пожаров больших. Ни нашествий. — Ты несправедлив, Эрик. Я не помню что-то, чтобы ты хоть раз говорил им о преобразовании войска, — заметила я. Но эрик предпочёл сделать вид, что не заметил моих слов. — Ладно, хочешь быть доброй, — не стал настаивать Эрик. — Ты так и не сходила к шаману? Я засмеялась, подошла к окну: — Переходы у тебя… Не сходила, нет, схожу, если ты так наседаешь с этим. — Мёду выпьешь? — спросил Эрик и подал мне чарку. — Не грустишь в преддверие разлуки? Я глотнула мёду, сладкий, лёгкий, душистый. Из новых уже что ли? — Я не собираюсь разлучаться с Сигурдом. Эрик нахмурился, когда я повернулась от окна. — Ты в поход собралась? Сдурела?! — Что ты так взбеленился? — я удивилась его неожиданной и грубой несдержанности. — Это опасно, по меньшей мере! — побледнел Эрик. И мне показалось, что от злости, а не от беспокойства. — Опасно расстаться, — сказала я твёрдо. — Ерунда. Все расстаются. Мужчины воюют, женщины ждут. Так было и будет. Я отрицательно качаю головой: — Не с нами. — Почему?! — совсем рассвирепел Эрик, — потому, что вы так влюбились, что не можете расстаться?! Наперекор всему спите в одной спальне, да ещё с этим запретом входить и днём и ночью. «Пожар или война» — люди смеются! Я засмеялась: — А пускай! А вот ты… Можно подумать, что ты ревнуешь. Эрик осёкся. Допил залпом свой мёд и, держа пустую чарку в руке пробормотал: — В самом деле… — он подошёл к столу, на котором, на красивых серебряных тарелях, стояли ещё прошлогодние яблоки, сушёные сливы. Засахаренные орехи. Скоро земляника появится. Если будет так же тепло — через неделю-другую. — Странно, я считал, что отношусь к тебе как к ребёнку… — Что — нет? — засмеялась я. — Не знаю, — он поставил свою чарку на стол. — Так ты чего пришла-то? Просто так ведь не придёшь. Я, действительно хотела рассказать о Гуннаре, о том, что Сигурд заметил, что Гуннар изменился ко мне… Но слов Эрика не стала ничего говорить. Какой он мне советчик в таком деле, если вдруг ревновать вздумал. Надо же… — В другой раз. Меня Хубава в лекарню звала, детей много с какой-то сыпью… — Не выдумывай, надо было бы тебе в лекарню, сразу бы туда пошла, обо мне и не вспомнила бы, — сказал Эрик. — Про Гуннара что-то рассказать хотела? Тут уж я смутилась, с чего это он взял… Эрик усмехается: — Пил парень по неверной возлюбленной, вдруг бросил и с тебя глаз не сводит. Скоро все заметят. — Ну и заметят, чего замечать-то? Глупости. — Вот когда муж начнёт со свету ревностью сживать, поймёшь, глупости или нет. Я вздохнула недовольно, хорошо, что не рассказала ему ничего… — Пойду я, ты не в духе что-то сегодня. Ревность какую-то придумал вселенскую. — Ты стариком меня считаешь… — Не считаю, — сказала я уже с порога. Вот тебе и Фроде…Пойду в лекарню, правда. Но и здесь меня ждала хмурая Хубава. Больных не было, погода была сухая, болели мало, да и работы было много у людей. — Ты что такая мрачная? — спросила я. — Уж на небе давно не было таких туч, как твоя мина сейчас. — У тебя чего с Гуннаром было? Мне Боян рассказал, платье было порвано. А теперь Гуннар уж какую неделю не пьёт, совсем молодцом глядит. Что натворила, признавайся! Смотри, понесёшь не от конунга, что делать станем?! Ну и ну! — Ох, Боян, ну наговорил! А ты-то тоже говоришь невесть что! Ты что, Хубава, не ты меня воспитывала что ли? — возмутилась я. Потом, подумав, чего уж, надо сказать когда-то, добавила: — И про беременность, вот что… Было у меня. Прямо сразу было, может, с самой первой ночи, только… Оборвалось почему-то и нет больше пока, — выпалила я всё разом. Давно хотела Хубаве пожаловаться, всё не приходилось… У неё сразу переменилось лицо, причём несколько раз. Из сердитого, каким я застала вначале, к удивлённо-сочувственному, потом к обеспокоенному и сосредоточенному. Она превратилась в лекаршу, взялась расспрашивать, потом осматривать, словом провозилась со мной не меньше часа так, что мы к завтраку едва не опоздали. …Ох, как мне не понравилось, что рассказала Сигню о выкидыше! Очень всё это подозрительно. И если бы я не была уверена, что Рангхильда — первая радетельница за счастье сына, то первой заподозрила именно её. Ведь и произошло всё, пока они были в Брандстане… Я рассказала обо всём Ганне. Надеялась, что она развеет мои подозрения, тем более повитуха-то у нас она. Ганна посмеялась надо мной вначале, сказав, что выкидышей случается столько, что если за каждым заговор видеть, так тогда все кругом только заговоры и плетут и травят друг друга. Но потом всё же добавила: — Я осмотрю Сигню. Хотя… здоровая она. Может не время просто? Всем Боги распоряжаются. — Может и так, — согласилась я. — Страшно только пропустить то, что свело в могилу всю Сигнину семью. — Но она-то осталась жива, значит на её счёт у Богов свои планы, — возразила Ганна. — Но бдительность усилить надо. Я вздохнула, усилишь тут, когда Сигню в поход собралась… После завтрака я, проводив взглядом, уезжающих и уходящих со двора ратников, решила пойти на озеро с Бояном, в этот час там никого нет. Я была очень сердита на него, наверное, я ещё никогда так не злилась на него. Надо же, рассказал Хубаве про Гуннара! — Да ничего такого я не говорил, — пытался оправдаться Боян, шагая рядом со мной через ворота, через большой луг за рощу на озеро. Оно закрыто от посторонних глаз, обширное, у дальнего берега сегодня даже обычных рыбацких лодок не было, можно искупаться. — Не говорил… Ну, конечно! Только она, почему-то решила, что я утешаю Гуннара известным способом! — зло продолжала я. Боян покраснел: — Ну, это она сама… Я такого не говорил… Сказал только… Словом, Хубава заметила как-то в разговоре, что воевода, кажется уже не страдает по Агнете, не нашёл ли новую зазнобу. Вот я и сказал смехом… Разве я мог подумать, что она так решит… Смехом значит, закипела я про себя. Так меня перед Хубавой опозорил, что она допрос мне этот отвратительный устроила. Эх ты… Мы подошли к озеру. — Будешь купаться? — спросила я. — Вода, небось, ещё ледяная, — сказал Боян, обрадованный, что я не корю его больше за болтливость. — Так и хорошо, айда! — весело сказала я. — Мне нельзя простужаться, — ответил Боян. — Никому нельзя, от хорошего купания никто не простыл ещё, — сказала я. — Ладно, не хочешь, не неволю, сиди на берегу, охраняй. — Нашла охранника, — пробормотал Боян, — ратников надо было взять.