— Ничего, и ты сойдёшь, — усмехнулась Сигню. — Не хватало ещё, чтобы я перед воинами своими нагишом бегала. И тебя достанет. С этими словами она быстро, что я не заметил как, сбросила всю одежду с себя. Боги! Я ослеп почти, увидев вдруг её наготу… Я не видел, кажется обнажённых женщин… Или те, кого я видел, были просто люди, просто женщины… В первое мгновение в меня будто ударил свет. От её кожи, от совершенных линий, хотя я всю жизнь считал, что не разбираюсь в этом. Я не знал ни одной женщины, ни одной даже не целовал, и не хотел поцеловать… Я ничего не понимаю в физической любви. Я не испытывал этого. Я не знал влечения. Я считал, что этого мне не дано, что вместо этого, у меня другой Дар Небес… И вдруг, меня ударило в голову, в сердце, открывшемся мне вдруг миром. Чудом красоты этих удлинённых, будто в небо устремлённых плавных линий, свечением, даже сиянием каким-то неизъяснимым кожи… Она поднимает руки к волосам и, повернувшись ко мне, заворачивает косу на затылке. А я, онемевший, оглушённый, смотрю и смотрю на неё, будто боюсь, что сейчас это светило исчезнет за облаками одежд, и я не увижу больше и буду считать видение нереальным… Сигню улыбается: — Ты покраснел, Боян, — сказала она, опуская руки от волос. — Не видел разве голых женщин? От её слов, даже скорее от звука её голоса кровь бросилась мне в голову, я почувствовал, как вспыхнули мои щёки, мои губы, мои чресла, как задрожали мои руки… Этого смущения я и добивалась. Вблизи него я чувствовала себя в безопасности, но мне захотелось его проучить. Боян не жил страстями, управляющими телами людей, их душами и чувствовал себя всегда над всеми, благодаря этому. А ведь это было нечестно — судить других, даже насмехаться, если ты не испытал этого ни разу сам. Если не представляешь даже, как это — пылать от страсти. Вечной или мимолётной. Оказываться во власти похоти, когда разум отказывается служить и делаешь то, что требует от тебя это пламя. Я это знала. Знал Сигурд. Агнета знала. Знал Гуннар, который сумел всё же остановиться на краю, а это куда сложнее, чем с холодком рассуждать и подсмеиваться, ни разу не испытав на своей душе этого всепоглощающего огня. Боян покраснел до слёз. — Я…видел, конечно, — проговорил он. Она улыбнулась. Мне чудится, я чувствую даже тепло, которое исходит от её тела. Она от меня в двух шагах … Я готов был провалиться. Перун, Один, сожгите молнией меня… Сигню повернулась и пошла к воде. И я не могу не смотреть на её спину, на раскинувшегося на ней орла с аспидным отливом, на ягодицы, ноги эти, тонкие в коленях и лодыжках… Нырнула, вся скрылась в воде, а я стою столбом, столбом из раскалённого камня на берегу… Боги, сжальтесь, убейте меня сейчас… Я повалился навзничь на траву. Боги! Я смотрел в небо, постепенно начиная чувствовать сырость земли под спиной, едва просохшей от росы травы. Высокое, ярко-голубое небо смотрит на меня, прозрачно-бездонное, как ЕЁ глаза. И оно смотрит на меня, усмехаясь, так же, как и её очи… Сигню вышла из воды, и я поднял голову, чтобы снова видеть её. Вода течёт по её коже, и она дышит быстрее, от этого обозначаются её рёбра на вдохе, груди изменили форму, став круглее от собравшихся в бусины маленьких сосков, ручей между грудей стекает к пупку, а с него к треугольничку между ног. Мужчины находят там рай. Я не знаю его… Бьются насмерть, чтобы этот рай завоевать, рискуют, обманывают, убивают, теряют всё. Я не знаю его… Не знаю. У неё в руке несколько лилий, белых, как её кожа. Волосы, отяжелев и потемнев, набравши воды, сползли с затылка к плечу… Она подошла и легла рядом со мной, положив холодные мокрые цветы мне пониже живота. — Это тебе от озёрной княжны, — улыбнулась она и перевернулась на спину, подставив кожу негорячему солнцу. Я почти со стоном опрокинул затылок на траву. — Тяжело? — спросила Сигню тихо. Она совсем рядом, чуть сдвинув руку, я могу коснуться её… Я закрыл глаза, сердце бухает так, что, кажется, разломает рёбра. Я чувствую её запах: тёплый, медовый, смешавшийся с прохладным зелёным запахом озёрной воды. Боги… Боги, дайте мне сил не шевелиться! — Да… — охрипнув, выдохнул я. — Я знаю. — Зачем ты делаешь это со мной? — Человек должен представлять хотя бы то, за что он с лёгкостью судит других, — тихо и почти холодно сказала она. Со мной она никогда ещё не говорила так холодно. — Я не думал судить, — дрожа, проговорил я. — Ты не думал, это верно, ты осудил, походя, даже не заметив. Легко это, если сам не испытал соблазна. Что ты знаешь о том, как трудно сдержаться, оказавшись во власти желания… — Теперь кое-что знаю, — сказал я. Она посмотрела на меня, моргнула, дрогнув ресницами, смущаясь немного, наконец: — Ты… Прости меня. Вообще-то, я не рассчитывала, что… Я думала… — она села, хмурясь, обняла колени руками. — Я тоже всегда так думал, — сказал я, тоже садясь, почти плечо к плечу с ней. Я собрал цветы в ладонь, поднёс к лицу. Но они не пахнут, водяные лилии, подарок озёрной княжны… — Я не знал, что это такое — желание… Я не знаю, что за ним. Сигню поднялась, оделась быстрее, чем раздевалась, выпростала мокрые волосы, посмотрела на меня, завязывая пояс: — Неужели, правда, за всю жизнь ни разу никого не хотел? — Ты же знаешь. Все знают. Она разбирает руками мокрую косу, вода с волос уже не течёт. — Если это так, то ничего не случилось, значит? Случилось, Сигню… Не знаю ещё что, и как мне с этим жить… Но вслух я ничего не говорю. Я не знаю, что говорить, что говорят, когда чувствуют то, что теперь чувствую я. — Босая пойдёшь? — Ноги испачкала, чулки будут грязные, — говорит она, показывая чумазые пальцы. — Так помой. — Там ил, испачкаю снова. — Я помогу тебе. Я поднял её на руки. Она вся в моих руках. Вся. Ради того, чтобы овладеть ею, я готов рискнуть жизнью, но никогда не попытаюсь сделать этого, потому что она вряд ли захочет меня… Она засмеялась, обнимая меня за шею: — А знаешь, я тебя люблю, Боян. — Ну, конечно, — усмехнулся я и понёс её к воде, вымыть ноги, чувствуя тяжесть от самого живота уходящую вниз, в землю… В руках я тяжести не ощущал… Я хотел бы не выпускать её из рук никогда. Она вымыла ноги, а я всё держал её на руках, понёс в сторону города. — Ты уж отпусти меня, — сказала Сигню, — ноги высохли, можно обуться. Я улыбнулся самому себе. — Позволь мне хотя бы это удовольствие. Теперь. — Теперь? — переспросила она. — Теперь, — повторил я. Я знаю, что она поймёт меня. Поймёт, думаю даже лучше, чем я сейчас понимаю себя и то, что произошло и происходит со мной. Тем более что это она сегодня со мной сделала. Нет, я не понимала. Я никак не рассчитывала на то, что вдруг случилось с ним. Я хотела подшутить над его вечной бесполой отстранённостью, бывшей уже таким же неотъемлемым его свойством, как бесподобный голос, как волшебная музыка и песни, что он поёт всю жизнь. Вся Свея знает скальда Бояна. И я думала, что знаю, он всегда был мне близким человеком. Я никак не думала, что таким примитивным способом я могу вдруг изменить в нём то, что было незыблемо столько лет. И сейчас не восприняла всерьёз его слов, его совсем переменившегося лица, даже взгляда, которым он смотрел на меня теперь. Теперь. ТЕПЕРЬ. Весь оставшийся день я не выходил из своей горницы, не спал всю ночь, я пытался думать и анализировать, что же происходит сейчас во мне. Конечно, я видел обнажённых женщин, ко мне как к скальду очень любили подкатываться особенно смелые и весёлые бабёнки в расчёте «спасти» одинокого беднягу, не знающего женской ласки. Много среди них было очень красивых и милых. В тесной теремной жизни я не раз и не два заставал людей, занимающихся любовью. Но это не вызывало во мне ни отвращения, ни возбуждения, как и попытки многочисленных прелестниц меня соблазнить. Я просто ничего никогда не чувствовал. Так что же случилось? Я дождался своей женщины? Своей любви? Своей судьбы? И ею оказалась Сигню. Дроттнинг Сигню. Боги, за что вы так наказали меня? Благодарнее было бы влюбиться в Луну на небе. Мне было больно. Я впервые чувствовал такое. Но это была сладкая боль. Я оживаю. Я ни за что не отказался бы от этой боли, от всего, что бродило теперь в моей душе в пользу потерянного вдруг и навсегда покоя. Навсегда теперь. ТЕПЕРЬ.