Но старший их сын, во время Бенемнинга (имянаречения), получивший имя Арн был жив и здоров, рос весёлым сообразительным парнишкой, крепким и красивым. Мы все звали его не иначе как Бьорни («медвежонок»). Почему пристало к нему это прозвище, теперь уже никто и не помнил. Скорее всего, как обычно, из желания придать ребёнку выносливости и силы. Бьорни уже начал учиться в школе, хотя ему только шестой год. А ратному делу отец приучает его чуть ли не с тех пор, как он начал ходить. Мне нравилось видеть их вдвоём. Удивительно для многих, но Берси проявился как прекрасный отец, смотрел с любовью и гордостью на сына. «Кто бы мог подумать», поговаривали все. Но я не удивлялась. Я помню каким он был, в ночь, когда Бьорни родился, я никогда не видела в Берси дурного человека и в отношении к сыну его лучшая сторона проявлялась ярче всего. Прошедшим летом образовалась ещё одна семья: Рауд женился на старшей дочери Ивара Зеленоглазого, которого уже никто не звал Грёнаварским. Он жил с семьёй в большом доме на окраине Сонборга. Я не понимала, зачем Сигурд оставил жизнь этому человеку, вызывавшему во мне отвращение и подозрение ещё тогда, пять с половиной лет назад. Я не понимала, кем он приживается при Сигурде, вообще при Сонборге теперь, ибо Сигурд даже мало с ним общался. Поначалу, Сигурд оправдывал себя тем, что Ивар полезен ему в решении дел в Грёнаваре, на что я высказала сомнения, и он перестал так говорить. А потом признался: — Сразу не убил из-за того, что Гуннар тогда настаивал на этом… А теперь… Чёрт с ним, Сигню, пусть себе живут. Кому он мешает? — Может и никому, — сказала я, — но он гниль, предатель. Предал свой род. Человек с орлом на спине живёт псом на нашем дворе, прихлебателем. Думаешь, он благословляет нас? Я бы ненавидела на его месте. — Ты никогда не могла бы оказаться на его месте, — спокойно сказал Сигурд. Но после добавил, внимательно, чуть ли не с подозрением глядя на меня: — Но, может быть, ты ревнуешь Рауда к тому, что он женился на его дочери? И добавил вроде непринуждённо: — К тому же они ждут ребёнка. Но мне показалось, что он шлёпнул и толкнул меня. Намеренно так сказал. Из злой ревности. Из ревности. Но какой же повод?! Мы с Сигурдом были вдвоём, было утро, уже прошла утренняя трапеза. Из трапезной залы, куда на завтрак теперь приходили только те, кто жил в тереме: Легостай, Гагар, Исольф, Гуннар, Торвард, Хубава с Ганной и Боян, все разошлись. Мы всегда уходили последними, чтобы наедине сказать друг другу пару слов, прежде, чем расстаться на несколько часов, занявшись каждый своим делом, которых у нас обоих с каждым днём становилось всё больше. Вот сегодня и сказали… Я посмотрела на Сигурда, потеряв силы разом: — Не надо так говорить, Кай. Она сказало это тихо с упрёком. Знаю, я напрасно сказал это. Не думал так, но сказал, будто голос моей матери в этот момент говорил в моей голове: «Сигню не рожает тебе, может быть пора подумать, наконец, почему?…». За прошедшие годы Сигню стала ещё красивее. Хотя это казалось невозможным. Но это так. Ещё красивее, ещё желаннее. А ещё, я ревновал её ужасно. Смертельно. С той ночи после Битвы трёх конунгов, когда Гуннар посмел притязать на неё… И материнские бесконечные намёки, не способствовали тому, чтобы этот порок моей любви затих и не развивался. Я старался реже бывать в Брандстане, тем более что Сигню не ездила туда со мной с тех пор, когда Рангхильда, как бы невзначай, будто бы шуткой упрекнула её в бесплодии. Это было три года назад. Теперь я навещал Брандстан один, примерно раз в год. Но и этих редких наездов хватало моей матери, чтобы вливать в мою душу яд, питающий мою ревность. Возможно, я ревновал бы Сигню и без того, что говорила мне Рангхильда о хитрости «Сонборгской гро», как она любила называть Сигню, будто подчёркивая всякий раз то, что гро может вести и двойную жизнь и обманывать меня. Она не обвиняла Сигню прямо ни разу, так и говорила: — Я ничего не утверждаю. Может быть, Сигню и честная жена. Но женщина, обладающая столькими знаниями, такая умная и прозорливая, что способна быть твоей советчицей в самых важных и сложных вещах, не может быть простодушна, как та, что умеет только шить да прясть… Я так не думал. Я знал, что чистота и простодушие никак не соотносится с образованием. Что это особенность душевной природы, а не то, что дают или отбирают знания. Я много сталкивался с людьми, едва знавшими руны, но способными на любые подлости и самые хитрые козни. Но, да, Сигню не была как все жёны. У неё и в ней было столько всего, что никак не было связано со мной. Дел, размышлений, людей, которые требовали её присутствия, внимания, её помощи. Она не принадлежит только мне. Эти разъезды по всей Свее, не сказать, что частые, но они всё время происходят. Обычно она берёт с собой кого-то из алаев, Бояна, Хубаву, Ганну… Всё по их лекарским делам. Но я почти физически страдаю, разлучаясь с нею. Догадывается она об этом? Не думаю. А ещё нередко она просиживает дни в Библиотеке. Хотя в Библиотеке и я проводил значительную часть времени. Но у меня это было каждый день по часу-два, а у Сигню время от времени, но сразу на весь день, когда она даже обедать не приходила. Я спрашивал, почему, что она делает, что побуждает её к этому. — Какой-нибудь случай, который я не видела ни разу. Какая-нибудь мне до сих пор не известная болезнь… Вот я и ищу, что могу найти у старых авторов. Из тех, что есть у нас… — ответила она мне, всё ещё погружённая в свои мысли. — Находишь? — спрашивал я. Она улыбалась: — Чаще — да. Но бывает, что… Словом, надо больше книг, Сигурд. Да, надо было больше книг. Книги привозили. Но как подолгу приходилось ждать их… Её занятия или скорее беседы с Дионисием и Маркусом. Я тоже бываю у этих двоих, но Сигню там проводит порой целые дни. Привыкла с детства. Детский Двор она посещает часто, узнавая все их нужды и заботясь, чтобы и малышам, что содержатся там и женщинам, что следят за нмим ни в чём не было нужды и отказа. И, конечно, её лекарня — львиная доля её времени и занятий. И теперь, она вдруг заговорила об Иваре. В этом они единодушны с Гуннаром. А всё, что касается Гуннара в связи с Сигню, неизменно сводит меня с ума… Хотя за эти годы в их отношениях не происходило ничего нового. Но и то, что было, не ушло. Не ушло! Гуннар продолжал смотреть на мою жену так, что мне каждый раз, когда я это замечал, хотелось немедленно его убить. К тому же он не женился до сих пор. Хотя, половина наших алаев ещё не женаты. Но остальные не волновали меня… Вот я и сказал то, что сказал. Хотя знал, что конечно, она не ревнует, и не ревновала никогда Рауда, но мне хотелось уязвить, обидеть её… Ужасно было другое — она и меня не ревновала. Рангхильда, моя мать, считая «очень глупым» то, что я верен своей жене, обожала присылать из Брандстана красавиц с какими-нибудь «поручениями» от неё, а на деле только с одним — обольстить меня. На это Сигню холодно сказала мне: — Ты конунг, Кай, можешь делать всё, что вздумается. Но мне не вздумывалось ничего такого ни разу. Мне никогда не нравилось в людях лицемерие, чем бы оно ни было оправдано, зависимым положением или желанием улучшить свою жизнь. В искренность интереса ко мне этих подосланных Рангхильдой девушек, я никогда бы не поверил. Но будь даже девушка или женщина, которая вдруг влюбилась бы в меня теперь, я бы не заметил этого и не смог бы оценить или как-то ответить. Я не видел и не чувствовал других женщин, кроме Сигню. А она будто ускользает всё время из моих рук. Хотя я уверен в ней. Я не сомневаюсь в её любви и тем более верности, но она настолько внутренне свободна, что это пугает меня. Мне это снится по ночам… В тяжёлых, мучительных снах… Правда чаще я вижу эти сны, когда мы разлучаемся… Я замечал, что она называет меня Кай, когда хочет будто отдалиться от меня. Будто льдом проводят мне по коже… Вот как сейчас, когда мы заговорили об Иваре, его дочери и Рауде. — Ты сам это придумал или Ивар сказал тебе? — она смотрит на меня. Конечно, прочла всё, как и всегда. Всегда читает мои мысли. Я её могу прочесть, но только если она сама этого хочет. Конечно, это сказал мне Ивар. Когда стало известно о беременности Астрюд. Будто и невзначай, будто и не мне, он обронил: — Теперь дроттнинг житья не даст, сама не рожает, а наша девочка скоро первенца хакану Рауду родит. Я ни одного мгновения не думал так, как сказал, но не вытерпел и уколол её этим. Сигню села на лавку, что стояли вдоль стола. Она сидела всегда в кресле напротив меня, но сейчас все ушли и мы собирались выходить. Она села на скамью, будто разом потеряв силы. Опустила плечи, рука спокойная, но бледная на столе, а вторая, бессильная — на коленях… — Послушай, Сигурд, — её голос зазвучал совсем иначе, не так, как перед этим. — Ты… Только не перебивай меня, не бесись, не думай, что я это говорю потому что разлюбила тебя или… Мне уже стало не по себе от этого предисловия… Я сел в своё кресло, оно в шаге от того места, где сидела Сигню. — Словом, тебе надо взять другую дроттнинг. Я вздрогнул, вскочил. Мигом пронеслись в голове мысли: любит другого, разлюбила меня… — Сигню… Ты о чём говоришь!? От обиды за мои глупые слова?… — я вспыхнул, мой лоб, мои щёки, моя грудь запылала. Взять другую дроттнинг. Другую!? Сигню подняла на меня прозрачные голубые глаза: — Седьмой год идёт, Сигурд, я бесплодна. Свее нужны наследники. Нельзя, чтобы страна осталась после нас ничьей. — Этого не будет! — восклицаю я. Мне больно. Мне, как и ей, больно говорить о том, что у нас нет детей. Но я себя не виню, как она… — Седьмой год… Ну и что?! Всему свой срок. Значит это испытание послано нам Свыше! Нам всё удалось и удаётся слишком легко. Что-то должно быть… — Это не что-то. Это самое важное… Самое важное дело дроттнинг. Все мои дела — ничто по сравнению с тем, что ты должен получить наследников. Свея должна получить наследников, — она смотрит на меня слишком серьёзно. Слишком много в её взгляде тяжёлой и уже многолетней боли. Вот и я читаю твои мысли, Сигню. — Замолчи! — не выдержал я. Сжимаются руки… Другую… — Замолчи, я не могу этого слышать! — Сигурд… — она смотрит на меня огромными небесами. Взять другую… Меня будто вихрь подхватил. Я подскочил, сорвал её с этой лавки и, подняв на руки, прижал к себе. Я прижимаю её к себе, я хочу её объятий, её тепла, надышаться её ароматом… Другую дроттнинг… Мой закон «Пожар или война» действует по-прежнему. Больше того, мы пользуемся им часто. Слишком часто для йофуров, для тех, что женаты шесть с половиной лет. Куда чаще, чем прилично тем, кому полагается спать на разных половинах терема. И мы остаёмся здесь надолго, почти весь день. — Не говори мне больше этого никогда, Сигню, — прошу я. Мы лежим рядом. Она повернулась на живот, пот капельками на гладкой коже, ручейком по ложбинке вдоль позвоночника… Приподнявшись, подпирает голову, отягощённую волосами, волнами растёкшимися по постели, смотрит на меня: