— Ты… розами пахнешь, Свана, — сказал я, поравнявшись с ней в дверях. Она улыбнулась спокойно: — Я знаю. Ну, не чудо баба? Сама розами пахнет, а ведёт себя как железный клинок — гибко, но твёрдо. Ведь и не дрогнула ни на миг от моих признаний. Так хорош Сигурд для неё до сих пор? Это я как дурак, мою Вита Фор едва не потерял… И, надо сказать, Агнета правда стала сильно меняться с того дня. Стала пропадать днями в лекарне и на Детском дворе, я почти и не вижу её. Очень быстро снова похорошела, платьев нашила новых, украшений накупила, и так всё это идёт ей. Я всегда знал, что она прекрасна. Почему мне пришлось открывать глаза на самого себя? Ведь и моя Вита Фор, это неотъемлемая часть меня. Как я мог забыть об этом? Этак всё забыть и всё ратсерять можно от одной только праздной глупости. За те две недели, что не было в Сонборге Рауда, Астрюд приспело рожать. Мы не знали ничего об этом. Ненавидя меня, её родители и ей внушили, что я ревную и убью её и ребёнка, если позвать меня помогать ей. Её мать всех своих детей, из которых в живых осталось вместе с Астрюд четверо, рожала легко и непринуждённо при помощи обычных своих челядных. Но Астрюд породой пошла совсем не в мать, она оказалась слабее, да и роды начались намного раньше срока… Однако родители никого не позвали на помощь. И когда приехал Рауд, он застал жену уже на краю могилы. Охваченный отчаянием, он кинулся ко мне. Сначала налетел с упрёками, как я могла не пойти к его жене, когда меня позвали на помощь: — …даже Ганне идти не позволила?! Ты так зла на отца Астрюд до сих пор, что решила и её угробить?! — кричит бледный Рауд, застав меня в лекарне. Здесь все: и Ганна, и Хубава, и Боян и все с изумлением смотрят на Рауда. Мы не спорим. Мгновенно собираемся. Глядя, как побледнела Сигню и, не расспрашивая, не возражая, она, и все её ближние лекари, засуетились, складывая свои ящички, я всё понял: они ничего не знают об Астрюд, поганый Ивар решил натравить меня на Сигню, подлые слухи о ней пустить по Свее. Доверие бондеров к дроттнинг подорвать, их любовь и восхищение. Поколебать её власть. Отлично придумано. Ещё и меня использовать решил. И дочь не пожалел… Он долго ждал возможности отомстить за себя, за своё поражение, за своё унижение. На которое сам и пошёл. Опорочить дроттнинг, очернить, подорвать веру в неё, такую дорогую для Сигурда, для все Свеи — лучшей мести победителям и не придумать. Я бросился в терем к Сигурду. Он разговаривал с воеводами, с учений вернулись. — Кай! Казни немедля Ивара! — почти выкрикнул я. Все оглянулись на меня. — Что, поссорился с тестем? — усмехнулся было, Гагар. Но Сигурд не улыбается, сразу почувствовал, что дело нешуточное. — Кай, Ивар злоумышляет против дроттнинг! — горячо продолжил я. При этих моих словах посерел лицом ещё и Гуннар. А Сигурд поднялся, пристёгивая отложенный уже меч. Когда мы подъехали к дому Ивара, то застали весьма красноречивую картину. Сигню в сопровождении чуть ли не всей лекарни посреди пустого двора, где у Ивара не росли ни цветы, ни овощи, потому что его жена и дочери из лени или высокомерной тупости своей заниматься таким «низким» делом не хотели, при этом не пряли, не шили и не ткали. Чем занимались только целые дни, ведь и грамоты они не знали? — Убирайся, проклятая ведьма! Завистью извести нашу дочь хочешь! — вопила лохматая и неприбранная, вопреки обыкновению, ещё молодая и довольно красивая обычно мать Астрюд, бывшая дроттнинг Грёнавара. — Убирайтесь со сворой своей, не впущу в мой дом бесплодную шлюху! — взвизгнул Ивар. Вот в этот момент мы и въехали во двор. Ивар осёкся под взглядом Сигурда, да ещё прибывшего с подкреплением в виде меня и Гуннара. Рассчитывал, значит, что я поверю его словам о Сигню. Эх, ты, стратег, тоже мне, я с Сигню вырос, в одной кроватке в детстве засыпали, я знаю, какая она, знаю, на что она способна, на что нет. Низость и мелкая месть, тем более, подлость — это не Сигню. — Пропусти лекарей в дом, Ивар, позволь спасти свою дочь и внука, — спокойно сказал Сигурд, не спускаясь с коня. — Не пущу в дом ведьму! — заверещала жена Ивара. — Тебя, в твоём горе прощаю, бедная женщина, — всё так же спокойно говорит Сигурд. — Ты обезумела от жалости к своему ребёнку. Но что ослепляет тебя, Ивар? Гуннар спешился меж тем. Подошёл ближе к лекарям, к Сигню, будто защищать её собирается. — А ты думал, я так и буду сапоги твои лизать всю жизнь, Великий Сигурд?! — выкрикнул Ивар. Сигурд сверкнул глазами, дрогнули ноздри: — Не ради ли этого ты и выпросил себе жизнь? — усмехнулся он зло. Вдруг в следующее мгновение со свистом вылетает блестящий кинжал в сторону Сигню… Это рука Ивара метнула его. Как сумел среагировать Гуннар? Он повалил Сигню на землю как раз в тот миг, когда кинжал, пущенный очень метко, просвистел над ними. — Смотри, Великий Сигурд! Смотри, как воевода лапает твою жену! Они уже много лет спят друг с другом! Все смеются у тебя за спиной! Она потому и не рожает тебе, чтобы ненароком не родить ублюдка!.. Последние слова захлебнулись в крови. Сигурд в один скок своего Вэна оказался на крыльце и снёс голову Ивару и в следующий миг его жене. «И-и-и-а-х!»- ахнули, отшатнувшись, челядные в дальнем углу двора. Сигурд посмотрел на них, но сказал белыми от гнева губами: — Лекари, делайте ваше дело. Когда мы остались на дворе только с челядными он сказал уже им: — Уберите тела, не надо, чтобы дети увидели. К ночи похороним, никто не будет знать места. — он развернул коня со двора и, не оглянувшись, сплюнул сквозь зубы: — Собаки умирают собаками. После этого они с Гуннаром уехали, а я кинулся в дом… Мы едем с Сигурдом медленно, почти к плечу плечо по улицам Сонборга. Он молчит, но это непростое молчание. Я это чувствую и жду, что он станет говорить. И он знает, что я жду, и нарочно жилы тянет своим молчанием. За прошедшие годы в моём отношении к Сигню изменилось только одно: когда я спал со своей постоянной девкой, я представлял себе Сигню. Так что я постоянно мысленно был с ней. Я просил гасить все лампы и… Вот и всё. Кстати этой самой девкой стала Трюд, которую Сигню за аборт отправила в проститутки, в пользу казны. Я выкупил Трюд, я купил ей дом, где проводил с ней время несколько раз в неделю. Знал об этом Сигурд? О Трюд может и знал, но об остальном знать, конечно, не мог. Сигурд так ничего и не сказал за всё время пути, а только метнул в меня ставший тёмно-серым взгляд и, пришпорив коня, ускакал вперёд к терему. Сигню вышла на крыльцо откуда смыли уже кровь хозяев, я жду её. — Я не знаю, что тебе сказать, братишка, — сказала она. — Ребёнок ваш умер у неё внутри ещё сутки назад, а мучилась она до этого ещё, должно быть пару дней… Мы сделали всё, теперь будем надеяться на Богов, — она посмотрела на меня глазами в полукружьях усталых синяков. — Всё могло быть иначе, если бы?.. — Не надо казниться, думать, что было бы, если… — покачала головой Сигню. — Норны пропели свою песню. Подождём, куда она выведет Астрюд. Если ей жить, то будет жить. Молись Богам, Рауд. Боян тоже вышел на крыльцо, натягивая шапку на растрепавшиеся немного волосы. — Ганна с помощницей остаются, — сказал он. И посмотрев на Сигню, добавил уже ей по-русски: — Идём домой, Лебедица, ночь совсем. Я знаю русский, в тереме с детства половина людей говорили по-русски, я не мог вырасти, не зная его. Но, кроме того, ласковые нотки в его голосе не ускользнули от меня. Удивительно, что никто не замечает, до чего Боян влюблён в Сигню. Это потому что все его чуть ли не бесполым считают. А зря, по-моему. Но о чём я думаю сейчас?! Моя Астрюд, прелестная, милая Астрюд на краю Нифльхейма, а я… Это от страха и отчаяния, должно быть, чтобы не думать о страшном, я думаю и вижу вокруг себя то, чего обычно не вижу… — Пойдём пешком, Боян, — сказала Сигню. — Тут ходу меньше часа, мы с тобой налегке. И мы идём вдоль улиц, освещённых факелами на столбах. В ветреную погоду их не зажигали, чтобы пламя не перекинулось на постройки, в дождь они гасли сами. Но сейчас горели ровным оранжевым светом, освещая нам путь по пустой по позднему времени улице. Только ночные сторожа, следившие за порядком, встречались нам по пути. — Что, много болтают о бесплодной дроттнинг? — спросила Сигню очень тихо, когда мы прошли уже едва ли не треть пути. — Никто не болтает такого. Тебя люди любят. — Это ты меня любишь, вот и говоришь так, — тихо и устало проговорила Сигню, медленно шагая рядом. — Я… — я вздохнул. — Я — другое. Я не все. Но никто не болтает зло. Может, и сокрушаются иногда, но злословия я не слышал. Сигню посмотрела на меня. Улыбнулась тихой недоверчивой улыбкой. — Всему своё время, Лебедица. Все приходят и уходят в тот срок, когда определено, — сказал я в ответ на эту улыбку. Она вздохнула, не сказала больше ничего. Мы долго шли молча. А потом она заговорила о том, какими тёмными и жестокими людьми надо быть, чтобы свою родную дочь положить на алтарь ненависти и мести.