Она обняла меня, она целует моё лицо, мои глаза, мои губы… — Я люблю тебя. Люблю как… как надо любить тебя… Хочу, чтобы ты знал… Всегда, — прошептала она. — Слышишь? Люблю тебя! Не голосом даже, даже не дыханием, будто сердцем прямо в моё сердце… Ничему не надо учить влюблённого человека. Любовь сама всех ведёт и учит. Он поцеловал меня так, что огонь мигом пробежал к моему животу, распахивая меня навстречу ему… …Боги, я не мог и представить себе, что это так… Как много песен я спел об этом, но разве я знал, что это такое громадное, такое острое наслаждение… Безбрежный экстаз души и тела… Стоило ждать столько лет, чтобы, наконец, узнать… Узнать, как запутываются пальцы и поцелуи в распустившихся волосах… Как вибрирует струнами гуслей её живот навстречу моим прикосновениям, моим губам, моему животу… Увидеть свет желания из её глаз и слёзы блаженства на её ресницах… Как в гармонию сущего сливаются чресла, разгораясь огнём и будто растворяясь в этом сладостном пламени. Взмыть в небеса и дали, где только она, её аромат, тепло, её дыхание, голос, её руки, её бёдра и ты сам растворён в ней… Что сладость медов, цветов, что тепло солнца, когда узнал это блаженство… После можно только умереть, если больше не знать его… И теперь, когда она уехала, я остался с воспоминанием об этих нескольких часах, которое будет приходить ко мне днями и ночами. И только поэтому я смогу жить все эти долгие-долгие дни и дни разлуки. Только это чудо, это испытанное блаженство, вкус её губ, её кожи на моих губах, её аромат, стон и вскрик её… Она наслаждалась мной… И желала меня. Только мысль об этом и удержала меня на этом свете, когда она уехала будто навсегда. Только мечта вновь увидеть её, повторить то, что теперь только и оживляло меня, пока я не мог видеть её… Глава 5. Бедствие Первые недели прошли в мучительном ожидании новостей. Долго-долго просыпаясь, каждое утро в холодной одинокой постели, я лежал и думал, умолял Богов, чтобы сегодня, наконец, пришла весть от Сигню, весть, что они справились, что едут назад, как бывало много раз, когда она ездила в такие вот поездки на эпидемии. Две-три недели и они возвращались. Но прошли и две и пять недель, а не было ни их, ни вестей от них. И наконец, пришло письмо, переданное через нескольких гонцов. Это было самое страшное письмо, с самыми страшными новостями в моей жизни. Весь Норборн охвачен эпидемией, несколько деревень на северо-западе Брандстана. Все северо-западные области, прилегающие к Западным горам. Во всех бывших йордах. Кроме Эйстана и Асбина. Сигню писала, что необходимо сделать в ближайшее время. Поставить кордоны на всех обозначенных ею областях. Такие кордоны, через которые проехать может только она со своим отрядом и никто больше. Цепью вооружённых ратников закрыть поражённые чумой области. Что обозы будут подходить к этим границам в заранее оговоренных местах, и люди Сигню будут забирать то, что привезут обозы. Города все приказано закрыть и не впускать никаких пришлых людей, только жителей ближних известных деревень, которые тоже не должны допускать никого из неизвестных им людей в свои селения. Для этого в каждом селе должно присутствие ратных людей. Гуннара и Исольфа они не нашли до сих пор. Вся Свея оказывается в осаде чумы теперь. Чуть ли не треть моей страны объята огнём заразы. И посреди этого Сигню, моя дроттнинг… Сигню… Железные обручи шипами внутрь, что сдавливают мне грудь столько недель, сжимаются ещё. Когда Сигурд думал об огне заразы, он и не представлял, насколько это слово буквально отражает то, где мы с Торвардом и нашими ратниками оказались. На севере мы поначалу увязли в распутице — земля здесь была другая, жирнее, чем у нас и держала ещё влагу, а может быть, дожди тут продолжались дольше. Но благодаря этой задержке мы нашли два вымерших хутора, которые пришлось сжечь. С этого и началось. Я знала, что делать, что происходит и то была изумлена и обескуражена масштабами эпидемии. Торвард же, который никогда на эпидемии не ездил, вообще оказался выбит из колеи в первые несколько недель. Мы с ним ночевали в одной палатке, разделяя её куском полотна на два помещения, в которых стояли наши походные складные койки-ящики. Мы были в походе, который требовал от нас ещё большей собранности и мобильности, чем нормальный военный поход, поэтому разделяться мы не должны. — Потому что враг невидим и неслышен, — говорю я Торварду. — Любой сурок, мышонок или белка могут оказаться полны чумных блох. — Поэтому ты запретила ратникам бить зверьё? — Конечно, — отвечаю я. — я же всё объясняла парням, ты не слушал? Важно, чтобы люди понимали, с чем мы имеем дело, только это, неукоснительная осторожность и бдительность помогут нам выжить посреди заразы. — Так к деревням подходить тогда… — Мы будем смотреть издали. Наблюдать и высылать разведчиков, спрашивать, нет ли заболевших. И если есть хоть один, окружить деревню и не выпускать никого шесть недель. — Почему именно шесть недель? — Если в этот срок человек не заболел, значит, не заболеет и не заразит других. Я смотрю на неё. Я не могу не думать о том, что мы здоровых обрекаем на то, чтобы заразиться и умереть. Я представил себе детей, чьи родители умерли от заразы, а они принуждены оставаться рядом с разлагающимися трупами… и вместо того, чтобы вывести их оттуда, спасти, мы… Сигню смотрит на меня охладевшими в серый жёсткий цвет глазами: — Эта болезнь может вести себя по-разному, Торвард, — тихо говорит она, не сводя с меня глаз, хочет, чтобы я понял, осознал то, что осознаёт она. — Одни люди заболевают и умирают в несколько часов, другие до двух недель могут внешне оставаться здоровыми и при этом заражать всё вокруг себя. Если не помнить об этом… В Азии чума выкашивает целые страны, а там людей в тысячи раз больше, чем у нас.. — Так и живут они теснее, — сказал я. — Тоже верно, но внутри поселений все живут примерно одинаково, — она выпивает целую чарку воды, потом говорит снова: — И вот ещё что: мелкие зверьки впадают в спячку здоровыми, просыпаются весной уже полные чумы и, разбегаясь по деревенским амбарам и хлевам, заражают вновь всё вокруг себя. — Осень давно… — выдыхаю я почти со страхом. — То-то и оно. Мы должны до морозов многое успеть. А потом продолжить весной, — вздохнула Сигню, помолчала некоторое время, размышляя: — Странно другое, Торвард, и это не даёт мне покоя. Чума — болезнь прибрежных поселений, торговых артерий. Но как она попала сюда? В глухие предгорья. В йорд, где нет ни одного города. Я не понимаю, что она хочет сказать. Она бледнеет, кажется, больше ещё в свете ламп: — Не может быть, чтобы случайно здесь появилась эта болезнь. Она не может прийти из ниоткуда или зародиться сама собой. — Что это значит? — спрашиваю я, немного растерянно. Я не думал об этом. Да что я знаю о чуме? Всё, что она говорит сейчас для меня — открытие. Это Гуннар и Исольф ездили раньше с ней в наши прибрежные сёла вот так запирать и отграничивая заразу. Через несколько недель, когда нам становятся окончательно ясны масштабы постигшего Свею бедствия, мы возвращаемся к этому разговору. И снова вечер и горят лампы на столе, освещая её лицо. Волосы, устало спустившиеся на плечи. — Ты помнишь, что написали Гуннар и Исольф в своём послании? — говорит она, поднимая взгляд на меня. Мы сидим за столом, так же складным, как и вся мебель, что едет с нами. Как было в военных походах… Лёгкий мёд в чарках на столе. Карты расстелены с отмеченными на них картами, список какой-то, у Сигурда научилась записки делать… Я помнил, что написали наши товарищи том послании: форт заразили нарочно, отравив воду в колодце. И подозревали, что это сделали норвеи… — Норвеи… — она смотрит на меня, и я вижу, что она понимает что-то, до чего ещё не дошёл я. — Норвеи — кочевники и мореходы, цепляющиеся за клочки каменистой почвы на той стороне Западных гор. Временами они набегают грабить наши земли в особенно голодные года. Но предпринять такую вылазку… Да ещё почти по всей границе. Только в Эйстане совсем нет заболевших, совсем мало в Бергстопе. — В Асбине вообще нет, — добавляю я. — Вот! — она подняла палец, сверкнув глазами. Берёт свои записки: — Смотри: весь Норборн, северо-запад Брандстана, половина Грёнавара, одна деревня в Бергстопе, а в Эйстане и Асбине… Смотрит на меня: — Не понимаешь до сих пор? Тогда она раздвигает клочки пергамента, накрывающие карту, где она отмечала заражённые деревни… И я вижу по этим картинкам, что вся зараза на севере. Чем дальше на юг, тем меньше точек. Я поднял глаза на неё: — Ты сочтёшь меня бараном, но всё равно не понимаю. Сигню смотрит на меня: — Кто, по-твоему, руководит этим? — Руководит урманами?! — усмехнулся я удивлённо. — Да они почти дикари! — И я о том же! Чем ближе к Асбину, тем меньше чумы. Даже в сонборгских землях она только на самом севере. — Ты намекаешь, что норвеев навёл Ньорд? — изумляюсь я. — Если их кто-то ведёт, то это может быть только он.